— Во всяком случае, — сказал Лео, — все это можно обсудить еще раз… Приходите… Приходите ко мне послезавтра, синьора… Тогда и поговорим подробно, обстоятельно.
Мариаграция приняла его предложение с бурным, унижавшим ее восторгом.
— Послезавтра, после обеда?
— Хорошо, синьора, приходите после обеда.
С минуту все четверо молчали. Наконец Мариаграция предложила перейти из гостиной в столовую.
Стол был накрыт празднично и даже изысканно. На белой скатерти в ярком свете дня сверкали хрусталь, серебро и фарфор. Мариаграция села во главе стола и, хотя стулья заранее были расставлены как обычно, решила на этот раз всех пересадить.
— Мерумечи, вы садитесь вот сюда, ты, Карла, — напротив, а ты, Микеле, — сюда…
Непонятно было, поступила ли она так, чтобы придать особую торжественность семейному празднику, либо по прежней, не забытой еще привычке принимать и рассаживать в подобных случаях куда больше гостей.
— Мне хотелось, — сказала Мариаграция, приступая к еде, — устроить сегодня для Карлы такой обед, на какой только я способна: со всевозможными яствами, словом, настоящий праздничный обед… Но как? В наши дни это просто немыслимо… Моя повариха хотя и не плоха, но до хорошей ей далеко… Ей надо все указывать и показывать — сделай это так, а это вот так… Но нет у ней страсти, любви к своему делу. А когда нет страсти, то, сколько ни старайся, ничего не получится.
— Ты права, — с самым серьезным видом подтвердил Микеле. — Я, к примеру, как ни пытался дать пощечину Лео, ничего не вышло… Мне не хватило страсти.
— При чем здесь это? — прервала его Мариаграция, покраснев от негодования. — При чем тут Лео?… Речь идет о моей поварихе… Ах, Микеле, ты верен себе!.. Даже в такой день, в день рождения сестры, когда нужно забыть все обиды и веселиться от души, ты говоришь о пощечине, о ссорах. Право же, ты неисправим!
— Пусть себе говорит, синьора, — сказал Лео, не отрываясь от еды. — Мне это безразлично, я его и не слушаю вовсе.
— Молчу, мама, молчу! — воскликнул Микеле, вовремя сообразив, что задел ее за живое. — Не сомневайся, я буду нем как рыба и не стану больше отравлять семейное торжество.
Снова наступила тишина. Вошла служанка и унесла грязную посуду. Мариаграция, которая не сводила пристального взгляда с Лео, обернулась к нему и спросила:
— Хорошо ли вы повеселились вчера вечером, Мерумечи?
Лео бросил взгляд на Карлу, словно желая сказать: «Ну вот, начинается», — но Карла отвела глаза,
— С кем? Когда? — услышала она, и в тот же миг почувствовала, как Лео под столом слегка наступил ей на ногу. Она закусила губу. Эта низкая двойная игра была ей противна. Она готова была встать и во всеуслышанье сказать всю правду.
— С кем? — повторила Мариаграция. — О, Господи, да, конечно же, с Лизой!
— Вы находите, что проводить женщину домой — большое веселье?
— Я лично не нахожу, — возразила Мариаграция, с ехидной усмешкой. — Мне в компании некоторых лиц, откровенно говоря, бывает адски скучно. Но вы, Лео, вы такую компанию ищете, а значит, вам подобные компании нравятся.
Лео хотел было ответить ей грубостью, но тут, как всегда невпопад, вмешался Микеле.
— Ах, мама! — воскликнул он, пародируя недавние слова Мариаграции. — Ты верна себе!.. Даже в такой день, в день рождения твоей сестры, прости, твоей дочери, когда нужно забыть все обиды и веселиться от души, ты говоришь о Лизе… Право же, ты неисправима.
Эта шутливая выходка заставила Карлу невольно улыбнуться, а Лео громко расхохотаться.
— Браво, Микеле! — воскликнул он. Но Мариаграция обиделась.
— При чем здесь ты? — сказала она, обращаясь к Микеле. — Я могу говорить сколько угодно о наших с Мерумечи делах, а ты при этом должен молчать,
— Но в такой день?!
Мариаграция сердито пожала плечами.
— Я всего лишь упомянула о Лизе… и вообще… Ну хорошо, — сказала она. — Поговорим о другом… Но только предупреждаю вас, Мерумечи, отныне выбирайте другое место для встреч со своими любовницами. Ясно вам?
Мариаграция впервые столь яростно нападала на Лео. И тут произошло непредвиденное. Карла, которая при этих сценах прежде хранила молчание, внезапно запротестовала.
— Одно я хотела бы знать, — начала она, пытаясь говорить спокойно. Но ее по-детски чистое лицо покраснело, а глаза смотрели на мать мрачно и даже с ненавистью. — Я хотела бы знать, мама, понимаешь ли ты, что говоришь?… Вот что мне хотелось бы знать.
Мариаграция уставилась на нее, точно на какое-то чудо.
— О, это нечто новое!.. Я уже не вправе сказать то, что думаю.
— Я хотела бы знать, — настаивала Карла, возвысив голос, — как можно дойти до такого?! — У нее дрожали губы, а голос от волнения прерывался. Она наклонила свою крупную голову и снизу вверх взглянула матери прямо в глаза.
Какое-то мгновение в комнате было тихо. Микеле, Мариаграция и Лео изумленно смотрели друг на друга. Из всех троих только Лео смутно угадывал состояние Карлы. Чтобы лучше видеть мать, она подвинулась к столу и вся словно сжалась на стуле со слишком высокой спинкой. Ее худые плечи казались еще более узкими, а голова — еще более крупной… Она точно приготовилась к прыжку.
«Маленькая фурия, — подумал Лео. — Сейчас она бросится на Мариаграцию и исцарапает ей лицо». Но его мрачные предположения не сбылись. Карла лишь вскинула голову.
— Вот все, что я хотела бы знать, — повторила она. — И еще — как можно каждый день повторять эти сцены?! Ничто не меняется: та же скука, та же жалкая суета, те же споры по одному и тому же поводу, те же глупые разговоры. И выше этих дурацких разговоров мы подняться не способны. Нисколечко. — Она сняла руку со стола, ее сверкавшие гневом глаза наполнились слезами, она вся дрожала. — А главное, я хотела бы знать, — заключила она, резко выпрямившись, — что ты находишь в этом приятного?… Ты, мама, ничего не замечаешь. Но если б ты взглянула на себя в зеркало, когда ты споришь, возмущаешься, тебе стало бы стыдно! И ты поняла бы, до чего может довести человека скука и однообразие и до какой степени можно желать новой жизни, не похожей на прежнюю…
Она замолчала. Лицо ее покраснело, в глазах блестели слезы, она, не глядя, взяла мясо с блюда, которое ей протягивала служанка.
Наконец Мариаграция пришла в себя.
— О, чудесно! Это уже верх наглости! — воскликнула она. — Значит, отныне я должна буду, прежде чем слово сказать, спрашивать разрешения у дочери? Я вот слушала тебя и думала, что мне это приснилось… Нет, это просто верх наглости!
— Мне кажется, — спокойно сказал Микеле, — что Карла лишь слегка прикоснулась к истине… Все это не просто тоскливо, а отвратительно. Но возмущаться бесполезно, лучше постараться привыкнуть.
— Не преувеличивай, — примирительно сказал Лео. — Карла ничего такого не думала.
— Ах, перестаньте! — ответила Мариаграция. — Я их насквозь вижу, моих птенчиков… Знаете, кто такие Карла и Микеле? Эгоисты, которые, если б могли, давно бы ушли, бросив меня одну. Гнусные эгоисты. Вот в чем истина!
Ее голос дрожал, губы мелко подрагивали. «Все бы они ушли, и Лео, и эти двое, а я осталась бы одна-одинешенька». Карла смотрела на мать, она уже раскаивалась, что заговорила. Какой от этого прок? Нельзя стаканом вычерпать море — мать останется такой же, как и прежде, — нелепой, черствой, полной предрассудков, и ее уже ничто не изменит, даже чудо. Она ничего не выиграет, вступив с ней в спор, лучше действовать. «Да, мне надо уйти из дома, — подумала Карла, глядя на розовое, невозмутимое лицо Лео. — Сегодня же, сейчас, и больше не возвращаться». Но, подавив отвращение, она первой сделала шаг к примирению.
— Пойми, мама, я не собиралась тебя обидеть, — мягко сказала она. — Я только хотела попросить в день моего рождения, ты ведь сама об этом заговорила, не затевать споры и… и…
— И повеселиться от души, — закончил за нее Микеле с недоброй гримасой.
— Вот именно, — серьезным голосом одобрила Карла, — повеселиться. — Но когда она взглянула на глупое, недовольное, растерянное лицо матери, то готова была закричать: «Отчего веселиться? Оттого, что мы такие жалкие люди?» Помолчав секунду, она добавила: — Так ты не обиделась, мама, правда?
— Я никогда не обижаюсь, — с достоинством ответила Мариаграция. — Но мне казалось, что почтительная дочь не имеет права разговаривать с матерью в таком тоне.
— Ты тысячу раз права, мама, — не уступала Карла. — Тысячу раз права, — повторила она тем же мягким голосом. — Но теперь надо забыть все. Хотя бы на сегодня, и подумать о чем-нибудь более веселом.
— Ах ты, хитрюшка! — с легкой улыбкой сказала Мариаграция. — Ну хорошо, забудем все, что было, ведь сегодня твой праздник… Иначе бы все было по-другому.
— Отлично, — одобрила ее Карла, по-прежнему стараясь говорить как можно мягче. — Спасибо тебе, мама… А теперь вы, Лео и Микеле, расскажите что-нибудь забавное, смешное.
— Так, сразу, я, право же, ничего не могу придумать, — ответил Лео, положив вилку.
— А я знаю по-настоящему смешную историю, — отозвался Микеле. — Хотите, расскажу?
— Чудесно, послушаем твою историю, — подбодрила его Мариаграция.
— Вот она. — Микеле поднял голову и забубнил: — Был вечер страстной пятницы, калабрийские разбойники сидели вокруг костра. И тут один из них сказал: «Ты, Беппе, знаешь тьму всяких историй, расскажи нам какую-нибудь поинтереснее». И Беппе хриплым голосом начал: «Был вечер страстной пятницы, калабрийские разбойники сидели вокруг костра. И тут один из них сказал: „Ты, Беппе, знаешь тьму всяких историй, расскажи нам какую-нибудь поинтереснее“. И Беппе хриплым голосом начал: „Был вечер страстной пятницы…“»
— Хватит, хватит, — прервала его Мариаграция. — О, Господи, она никогда не кончится!.. Мы уже догадались.
— Как две капли воды похожа на историю про змею, которая кусает свой собственный хвост, — важно произнес Лео.
Вошла служанка, неся великолепный торт, на котором кремом было выведено: «Поздравляем!» Первой взяла себе кусок торта Мариаграция, затем Лео, Карла и, наконец, Микеле.