Констанс передала рекомендации преподавателям Гарвардского университета — выдающимся ученым в своих областях, — которые оценят абитуриенток и решат, есть ли у них потенциал. Эти эксперты, большинство которых, в соответствии с типичным гендерным балансом университетского преподавательского состава, представляли мужчины, определяли, какие из женщин получат шанс осуществить свою мечту.
Многие пылкие кандидатки так и не увидели Фэй-Хаус. Многие даже не получили пакет документов. Бантинг создавала Институт для исключительных женщин: умных, таких, которые в подростковом возрасте попали в 10 % лучших учеников старших классов, таких, которые привлекли ее внимание, когда она была в комитете NSF. Но ее проект нашел отклик и у самых обычных американок: офисных работниц, хозяек магазинов, женщин с высшим образованием и без. Их отговаривали от получения высшего образования. Они бросали колледж. Они рано выходили замуж. Они не выигрывали стипендий, их увольняли из лабораторий. Дискриминация по половому признаку все еще была узаконена, и в 1960 году до принятия VII раздела и установленных в нем мер охраны труда оставалось еще несколько лет. В отличие от штатных профессоров, с которыми Бантинг связалась лично, чтобы простимулировать их к подаче заявок, этим женщинам не удалось добиться невозможного и сделать впечатляющую карьеру. Теперь, спрашивая о соответствиях критериям отбора, они опасались, что независимо от того, какими бы многообещающими когда-то ни были их студенческие успехи, сейчас в глазах приемной комиссии они будут выглядеть примерно так же незаурядно, как столешница Formica.
В первые несколько недель после объявления об открытии института женщины с недостаточной квалификацией писали непосредственно Бантинг, не зная, что не подходят под критерии «талантливых» абитуриенток, которых ждут в институте. Барбара Л. Розен (миссис Джером Г.), женщина из Нью-Джерси, получившая высшее образование десятью годами ранее, хотела исследовать «малоизвестную семью пауков»210. Миссис Джером была разочарована, когда Бантинг сообщила, что ее бакалаврских достижений для поступления в институт недостаточно (на свою стипендию она надеялась нанять домработницу).
Из Нью-Йорка писала мать двоих детей Роуз Павоне: она не получила систематического образования, но тоже хотела подать заявку в институт, чтобы «в кои-то веке получить возможность удовлетворить свое стремление к знаниям»211. Неразборчивым почерком Павоне исписала четыре страницы, перечисляя свои многочисленные и разнообразные интересы, которые, не вдаваясь в подробности, можно назвать гуманистическими. Вероятно, Роуз писала это письмо, улучив минутку, когда можно было ненадолго оставить двух сыновей младшего школьного возраста и работу в универмаге, которым владела пополам с мужем. Каждое слово жило и дышало радостью предвкушения будущей учебы настоящего университетского образования. Но похоже, что Бантинг не тронуло положение Павоне, и в ответ она написала лаконичное письмо, в котором объяснила, что Институт — это не бакалавриат и не магистратура. И посоветовала Роуз подыскать колледж поближе к дому.
Многие другие женщины даже не стали подавать заявку. Мэри Т. Бланшард (миссис Джон А.) из Дэдхэма, Массачусетс, получила степень бакалавра в Рэдклиффе. В своем письме Бланшард объясняет, что давно хочет продолжить обучение, но так и не нашла на это ни времени, ни денег. В семье пятеро детей и горы неоплаченных счетов. Несмотря на то, что ее обрадовало открытие Института, Бланшард понимала, что она, образованная женщина, но в конечном счете домохозяйка, не сможет воспользоваться предложенной поддержкой. «Надеюсь, что когда-нибудь нынешняя программа будет расширена, и в ней смогут участвовать женщины в моем положении»212, — писала она.
И даже отнюдь не каждая успешная женщина соответствовала требованиям Института. Тридцатисемилетняя британская поэтесса Дениз Левертов отчаянно пыталась найти источник дохода, ради которого ей не пришлось бы бросать семью. Левертов добилась выдающихся успехов в своей области — она опубликовала пять книг и заслужила высокую репутацию на ниве американского литературного авангарда. Но литературная слава не принесла материального комфорта. По словам Левертов, ее занятия поэзией и журнальные статьи мужа приносили доход, которого хватало только на скромную жизнь в центре Манхэттена и оплату частной школы сына (Левертов запрашивала дополнительную информацию об институте, когда они с семьей только что переехали в чердачное помещение над фабрикой по консервированию ветчины на Гринвич-стрит, 277)213. Но когда Дениз узнала, что даже самые блестящие грантополучательницы — научные сотрудницы — должны будут жить в Кембридже, она решила не подавать заявку. Левертов не хотела перевозить своего маленького сына в другой город на такой короткий срок, вынуждая его менять школу. Пройдет еще два года, прежде чем Дениз решит, что готова уехать из Нью-Йорка ради Института.
По словам ассистентки Бантинг, приток писем и заявок наглядно показал, что «время института пришло»214. Коэффициент зачисления женщин в колледжи восстановился после серьезного падения в 1950 году; в 1957-м в вузы поступило 20 % женщин. К 1960 году женщины составляли 37 % всех студентов колледжей 215. По окончании вузов эти женщины с учеными степенями в руках вступали в мир на пороге перемен. 1950-е годы можно было бы назвать десятилетием семейного очага, но на протяжении этих лет все больше и больше женщин выходило на рынок труда, а женщины рабочего класса, конечно, никогда его и не покидали. Общество не просто примирилось с тем, что часть своей жизни женщина будет работать вне дома — либо до того, как у нее появятся дети, либо, что вероятнее, после того, как дети достигнут школьного возраста, — но и ожидало этого. «Целая армия женщин возвращается на работу», — писал Woman’s Ноте Companion в 1956 году 216. Почти три четверти работающих женщин были замужем, и половина из них имела детей школьного возраста. Некоторые из этих женщин получили бакалаврские дипломы и гуманитарное образование, а у других не было ничего, кроме желания вырваться из отчаянного безденежья. Они становились машинистками и продавщицами; они работали на фабриках и в розничной торговле. К тому времени, когда было объявлено о создании Института, почти 40 % американок — в общей сложности 22 миллиона — работали вне дома.
Обучение в Институте должно было привнести в жизнь стипендиаток интеллектуальный стимул, при этом освободив их от некоторых изнурительных обязанностей. Бантинг сознательно разработала очнозаочную программу, чтобы женщины могли проводить время с детьми, и предусмотрела стипендию, чтобы дать им возможность оплатить помощь в выполнении хлопотных домашних обязанностей. Бантинг также обещала создать сообщество, в котором стипендиатки смогут делиться своими проблемами и идеями. Институт предоставлял возможность посещать семинары и лекции, чтобы любознательные студентки могли освежить и углубить университетские знания. Наверняка многим работающим женщинам казалось, что этот новый Институт — престижный, обеспечивающий финансовую поддержку и признающий проблемы домохозяек, которым за тридцать, — создан будто по их заказу.
Однако среднестатистические работающие женщины, адресующие Бантинг письма с поздравлениями и просьбами, не осознавали, что заведение было создано для необычных женщин, которые каким-то образом уже получили доступ ко многим из этих вещей.
Поняв это, многие испытали разочарование; но некоторые полагали, что предоставляемые немногим избранным преимущества когда-нибудь распространятся и на них. «Новости об Институте для меня — как глоток свежего воздуха. И я уверена, ваши действия окажут огромное положительное влияние на страну и на всех студенток и преподавательниц», — писала одна выпускница Рэдклиффа 217. «То, что принесет пользу талантливым стипендиаткам, окажет благотворное влияние и на всех нас», — рассуждала другая. Одна женщина назвала Институт «даром богов», другая рассказала, что, узнав о его открытии, почувствовала «сильнейшее чувство гордости», которого «не испытывала с момента рождения первого ребенка».
Но не все были так довольны. Изрядное количество выпускниц Рэдклиффа написали весьма недоброжелательные письма, обвиняя президента Института в том, что она «спустила женщину-хранительницу очага с пьедестала»218. В одном из таких писем Бантинг напомнили обо всех моментах, которые упускает работающая мать: «видеть, как ее ребенок делает первые шаги, слышать его первые слова»219. В другом мать четверых детей резко критиковала Институт — она писала, что вместо того, чтобы поддерживать женщин, которые бросают своих детей, следует наконец рассмотреть возможность присвоения «степени доктора домашнего хозяйства тем, кто проделал выдающуюся работу в этой сфере» (письмо завершалось двадцатитрехстрочным лирическим стихотворением — хвалебным гимном быстротечным радостям материнства)220. Все эти выпускницы считали, что Бантинг хочет, чтобы женщины отказались от своей самой важной работы или свели ее к минимуму.
Критики на стипендию не подавали. Как и некоторые из претенденток, которые и хотели бы, но понимали, что не соответствуют предъявляемым требованиям. Цикл подачи продолжался без них, и представительницы обоих лагерей с завистью или презрением наблюдали за процессом, желая знать, кому же достанутся первые стипендии Института.
Однажды пятничным майским днем Кумин просматривала почту и там, среди счетов и личных писем, обнаружила письмо из Рэдклиффского колледжа. «Дорогая миссис Кумин, — прочла она. — Я рада сообщить о вашем назначении на должность младшей научной сотрудницы Рэдклиффского института независимых исследований»221. Смит — отправительница письма — свяжется с Максин, как только появится дополнительная информация, а пока шлет поздравления и добрые пожелания. Это было не первое ответственное вступительное испытание Кумин, даже в сам Рэдклифф она поступала уже дважды. Тем не менее учеба всегда успокаивала Максин, и она радовалась возможности отдохнуть от роли учителя, пересев за парту. Кумин была готова снова стать студенткой.