Радостная и довольная, Кумин сделала то, что и всегда, когда хотела поделиться новостями о своих карьерных успехах: позвонила Секстон, которая жила всего в нескольких милях от нее. Энн наверняка уже получила сегодняшнюю почту, а значит, и письмо о зачислении. Странно, что она еще не позвонила; возможно, слишком погрузилась в стихосложение или отвлеклась на кого-то из детей. Секстон взяла трубку и порадовалась приятному известию, которое получила Кумин. Затем, встревоженная и настороженная, Энн пошла проверить почту. Письма не было.
Секстон предполагала худшее и была раздавлена. Впоследствии она рассказывала, что отчаянно, больше, чем чего-либо в жизни, хотела поступить в Институт. В прошлом Энн была многого лишена — публикаций, внимания редакторов, материнской любви, — но именно этот мнимый отказ ощутимо ее задел. Звание научной сотрудницы обеспечило бы Секстон признание, которого она так жаждала. Грант Рэдклиффа доказал бы несостоятельность позиции всех тех учителей и членов семьи, которые не одобряли ее занятия и сомневались в ее интеллектуальных способностях. Но стипендия досталась человеку, действительно близкому к науке: начитанной, образованной, говорящей на нескольких языках Кумин, у которой есть магистерская степень. Предсказуемый исход для Секстон. И от этого еще более разочаровывающий. Но если Энн и ощутила укол зависти, если она хотя бы на секунду и позволила себе обидеться на свою близкую подругу, то тотчас же напомнила себе, как много Кумин помогала ей все эти годы: как часто Максин слушала строки ее стихов, как она говорила, что да, это многообещающее стихотворение, и да, у Энн действительно есть талант. Кумин была ее творческим партнером и по-настоящему близким другом. Думать о соперничестве с ней было бы слишком опасно.
И Секстон приняла решение радоваться за подругу, но сначала все-таки позволить себе погоревать. Она позвонила мужу, попросила, чтобы он сам забрал дочерей (они играли у соседей), и отправилась прямиком в постель. Лежа в спальне на втором этаже, Энн раз за разом прокручивала мысль о своей неудаче. Конечно, она многому научилась со времен школы-интерната в Роджерс-Холл, она много работала, но, возможно, ей просто недостает таланта, чтобы оставить след в истории (а вдруг те две отрицательные рецензии все-таки были правдивы?). Энн бы никогда не смогла стать такой студенткой, как Максин; летом 1960 года Секстон училась в Университете Брандейса, но она опасалась, что эти месяцы не могли компенсировать упущенное в годы молодости. Энн чувствовала себя обычной.
Правда, для Секстон обычная жизнь трагедией не была. Жить такой жизнью однозначно лучше, чем коротать дни в психиатрической клинике. Возможно, теперешняя жизнь Энн обычная и неинтересная, но у нее есть свои преимущества. Обе дочери теперь снова живут с Секстон. Она регулярно посещает сеансы доктора Орне. Она занимается поэзией. В 1961 году жизнь стала намного лучше, чем в 1956-м. Успокоившись и даже почти смирившись, Секстон спустилась вниз к Джой и Линде. И чтобы скорее забыть об огорчениях, семья Секстон отправилась ужинать в ресторан.
В следующий понедельник Энн, как обычно, разбирала почту в доме на Клиарвотер-роуд. К своему удивлению, среди прочей корреспонденции она обнаружила письмо из Рэдклиффа. Может быть, они разослали уведомления об отказе? С колотящимся сердцем Секстон перерезала конверт. И, ошеломленная, прочитала то же поздравление, что и Кумин за три дня до нее. Она получила стипендию, хоть и не оканчивала этих ваших колледжей.
В порыве восторга Секстон выбежала из дома и ураганом пронеслась по тихим улочкам Ньютона, стуча в двери соседей. «Получилось! — кричала она всем, кто открывал. — Получилось!» («Наверное, все думали, что я опять беременна», — позже шутила Энн)222. В тот вечер воодушевленная Энн написала своему терапевту, доктору Орне; к письму она присовокупила несколько строк, написанных специально для этого случая: «Слушайте, гуси и черти на грядке! / Все с IQ у меня в порядке!» 223
В пятницу 2 июня объявления о результатах отбора опубликовали в газетах. Семья Энн радовалась ее достижению: родители Кайо купили несколько местных газет с публикациями о награждении и вырезали объявления на память. Кайо тоже гордился женой (и радовался, что скоро у нее появится рабочее место не за обеденным столом). А соседям Секстон было приятно, что ее достижение принесло Ньютону известность 224. Энн получила стипендию самого престижного учебного заведения страны, а ведь даже ее мать, женщину с таким впечатляюще высоким IQ, туда не приняли.
И, к счастью для Секстон, ее лучшая подруга, ее главная опора тоже будет с ней. Поэтессам не придется расставаться, и учеба станет их совместным приключением. В декабре, «разгоряченные и важные»225, как потом выразилась Кумин, подруги наконец провели вторую телефонную линию. Мужья больше не будут отчитывать их за то, что телефон постоянно занят и что счета приходят огромные. В конце концов, теперь, когда у них есть стипендии, они, как заметила Секстон, «вносят свой вклад в семейный бюджет»226. Каждой научной сотруднице институт выплатил сумму в размере до 3000 долларов — почти 25 тысяч долларов по сегодняшнему курсу. Секстон и Кумин получили по 2000 долларов, и они могли тратить эти деньги по собственному усмотрению.
До конца мая в офисах Фэй-Хаус было сравнительно тихо. Телефон звонил всего несколько раз — гораздо реже, чем зимой 1960-го, в те волнующие недели, когда будущие сотрудницы института подтверждали участие в программе. Художница-портретистка Свон позвонила 31 мая и сообщила, что с готовностью станет одной из научных сотрудниц. Барбара очень радовалась годовой стипендии. Возможно, теперь ей удастся поэкспериментировать с литографией — техникой, которую она так давно хотела освоить. Секстон и Кумин подтвердили участие, отправив в Институт короткие записки. Они тоже с нетерпением ждали предстоящего года. Похоже, никто не отказался от шанса на такое интеллектуальное приключение.
Секстон, Кумин и Свон оказались в числе первых двадцати четырех стипендиаток Рэдклиффского института. Это было огромным достижением. У стипендиаток была удивительно похожая биография: белые, состоятельные женщины и — кроме Секстон — с высшим образованием. Но их интересовали разные области знаний, начиная от детской поэзии и заканчивая эндокринологией. В большинстве своем это были женщины с детьми в возрасте от десяти месяцев до двадцати шести лет 227. Девять из них были замужем за другими учеными, в том числе и за преподавателями Гарвардского университета. Почти всех приняли на должность научных сотрудниц. Только Урсула Нибур, теолог и жена теолога Райнхольда Нибура, была назначена старшей научной сотрудницей, поскольку обладала высоким научным авторитетом. Среди стипендиаток была юристка из Гринвича, Коннектикут, музыкант из Арлингтона, Массачусетс, три историка из Большого Бостона и три ученых из Кембриджа — политолог, специалистка по испанской литературе и теолог. Кроме Свон стипендию получила еще одна художница — Лоис Свирнофф. Она имела степень бакалавра и магистра Йельского университета и преподавала в Уэллсли, альма-матер Свон. В первой группе стипендиаток было пять женщин творческих профессий, достижения которых отборочная комиссия сочла «эквивалентом» академических.
Замужние женщины с нетерпением ждали возможности побывать в обществе других стипендиаток и познакомить своих мужей с коллегами, которые станут их новыми друзьями. Однако одна из стипендиаток весь учебный года будет посещать специальные мероприятия Института в одиночестве. Альма Виттлин, педагог-психолог из Альбукерке, была единственной незамужней женщиной в первой группе стипендиаток. В 1960-е годы только 8 % женщин старше двадцати пяти лет никогда не были замужем — и им было нелегко 228. Доступ незамужних американок к контрацепции был ограничен, а порой и запрещен. Банки могли отклонить заявление незамужней женщины на получение кредитной карты (в некоторых банках требовалась подпись мужа). А еще социальные сложности: «потерянные» приглашения, бестактные вопросы, шепот за спиной, который, как радиопомехи, нарастал, когда такая женщина переходила из одной комнаты в другую. Берил Пфайзер, пишущая в McCall's, призывала девушек вооружиться «шестью грубыми ответами на один грубый вопрос»229, то есть на вопрос «Почему вы не замужем?». По предложению Пфайзер, на вопрос замужней дамы, почему вы не замужем, следует ответить, что вы предпочитаете романы на стороне, а затем бросить призывный взгляд на мужа спросившей (были и другие стратегии: например, растягивание максимально нудного ответа на несколько часов или проливание кофе на не в меру любопытную собеседницу). В 1960 году быть «старой девой» означало бороться с социальными условностями при каждом выходе в свет.
И все же Виттлин настойчиво и успешно строила себе карьеру в педагогической психологии. Посоветовавшись с Конни Смит, Бантинг выделила Виттлин специальный грант на место в общежитии для студенток старших курсов на Эш-стрит, 6. В то время как многие из одногруппниц спешили обратно в пригород к ужину, Виттлин просто шла от библиотеки до столовой, а затем направлялась в свою комнату. Она жила в достаточно изолированных, но весьма комфортных условиях, отлично подходящих для незамужней женщины.
К июлю практически все планы на следующий учебный год были прописаны. Список стипендиаток Института направили в один из двух советов Университета — Управляющий совет Гарварда. Разрешение использовать необходимые административные помещения было получено. Бантинг надеялась, что Институту дадут доступ в Байерли-Холл, где располагались научные лаборатории, но идея не получила поддержки работников научного отдела; тогда она взяла во временное пользование помещение на Гарвардской площади, где когда-то располагался Гарвардский центр здоровья. В общей сложности первый год работы Института обошелся спонсорам примерно в 150 тысяч долларов (около 1,2 миллиона долларов по текущему курсу). По мнению Бантинг, это была выгодная инвестиция: то, что деканы и преподаватели узнают благодаря ее эксперименту, лежит вне сферы финансовых расчетов.