А предсказать, что узнают сами стипендиатки, было невозможно. Быть может, их ждут великие открытия? Может быть, они заведут верных друзей? Может ли женщина за год-два в институте сменить курс, или эти годы станут не более чем антрактом, кратким мигом свободы в жизни, состоящей из ограничений и обязательств?
Эти вопросы не всегда занимали Бантинг — ее больше интересовало создание масштабируемой модели для проведения аналогичных реформ образования, — но они волновали самих стипендиаток.
Тем летом двадцать четыре женщины из Большого Бостона и других американских городов готовились к совместному социальному и интеллектуальному путешествию. В сентябре они возьмут книги, поцелуют детей и поедут в Кембридж. Абсолютно новый мир ждет их совсем близко от дома.
Часть II. 1961-1963
ГЛАВА 6. Примы института
13 сентября 1961 года, незадолго до 18:00, Барбара Свонн, после дня, проведенного за рисованием, шла по узкой, засаженной деревьями улице Гарвардской площади в Кембридже. Летняя жара спала, и в воздухе ощущалась приятная прохлада. Барбара шагала, наблюдая, как молодые люди снуют вокруг общежитий Гарвардского университета у реки Чарльз; в основном они направлялись куда-то в сторону лодочной станции, столовой или библиотеки на северном берегу. Наступил новый учебный год — время первых встреч, время начинать с чистого листа.
Свон и ее муж Алан держали путь на Эш-стрит, 6, в Центр выпускников Рэдклиффа — новое здание, построенное в стиле старых кирпичных сооружений, которые во множестве украшали кампус. Строение располагалось в квартале от Рэдклифф-Ярд и всего в нескольких кварталах от Гарвардской площади, если идти по Браттл-стрит. Хозяйка торжества Конни Смит уже ждала их в доме. Смит организовала неофициальный обед для первых научных сотрудниц и их мужей. Она хотела, чтобы стипендиатки встретились в неформальной обстановке, прежде чем приступать к работе. В списке гостей было еще двадцать три женщины, и Свон никого из них не знала.
Поток пар устремился к парадному входу. Официального дресс-кода не было, но гости все равно выглядели очень стильно. Женщины на каблуках, одетые в платья с зажимами на талиях, осторожно шли по неровным тротуарам. Мелькнула по крайней мере одна нитка жемчуга. Ну а мужчины надели повседневные костюмы.
Свон однажды уже совершила такое паломничество. Тогда она была еще подростком, упорной и целеустремленной молодой художницей, ждущей возможности поступить в художественную школу своей мечты. По настоянию отца Барбара ежедневно ездила в колледж Уэллсли. Она познакомилась с другими женщинами — многие были на каблуках, а некоторые даже в жемчугах — и настроилась на то, что ближайшие девять месяцев будет учиться с ними плечом к плечу. По правде говоря, среди женщин Уэллсли дни Свон проходили очень буднично. В Музейной школе были более благоприятные условия обучения, а французские путешествия в компании ищущих приключений юношей стали подлинным вдохновением для ее творчества.
Осенью 1961-го, по прошествии более чем 20 лет, Свон не знала, чего ожидать от женского сообщества, но она была искательницей по натуре и собиралась это выяснить.
Барбара зашла в дом. Даже будучи общительной и обаятельной женщиной, Свон не любила многолюдные сборища; ей больше нравилось устраивать небольшие ужины на шесть-восемь человек, чтобы все могли спокойно пообщаться 230. Но Барбара смирилась с неизбежным, и, в лучах солнечного света, проникающего в многочисленные окна здания, ходила среди других гостей, поддерживая светскую беседу. В конце вечера Свон все еще не запомнила, кто есть кто: кто из поэтесс живет в Ньютоне? Сколько здесь историков? И даже не поняла, понравился ли ей самой кто-нибудь. Чтобы запомнить все лица и соотнести их с именами, ей нужна была еще одна более неформальная встреча.
Несколько недель спустя Свон вернулась в Центр выпускников, где на этот раз проходило именно такое мероприятие. Смит созвала первое официальное собрание членов Института во вторник, 3 октября, в 15:00. Она уже разослала всем первую часть стипендии (1000 долларов каждой стипендиатке, то есть 8165 долларов по текущему курсу)231. В тот вторник во второй половине дня женщины Института собрались вместе без сопровождающих мужского пола. Смит разъяснила им политику заведения, а также рассказала о материально-техническом обеспечении. Все оказалось очень просто: в распоряжении каждой научной сотрудницы было офисное пространство и доступ к фондам Библиотеки Уайденера, главной библиотеки Университета, которая располагалась на Гарвард-Ярд и вмещала умопомрачительное количество книг (сегодня в ее фондах 3,5 миллиона томов). Кроме того, они получали доступ к ресурсам Гарвардского университета — но не к Библиотеке Ламонт, которая предназначалась в основном для студентов бакалавриата и магистратуры и куда женщинам входить не разрешалось. Помимо этого, всем сотрудницам была назначена стипендия, которую они могли тратить по своему усмотрению.
Институт разместился в старом желтом доме на Маунт-Оберн-стрит, 78. Внутри обнаружился самый настоящий лабиринт офисов и большая, просторная гостиная на первом этаже. За домом был маленький, идеальный для перекуров садик. Сотрудницы могли работать на чердаке под стрельчатой крышей, далеко за пределами досягаемости для своих семей. Стипендиаткам все это было уже известно — Институт с самого начала сообщил об этих возможностях, — но появился один новый элемент, который нужно было обсудить: Смит хотела организовать семинары, чтобы стипендиатки рассказывали о проектах, над которыми работают. С февраля семинары будут проводиться каждый второй вторник, с 13:00 до 15:00, в гостиной на Маунт-Оберн-стрит, 78. Обед нужно приносить с собой, но на месте будет чай и кофе, а если у Смит найдутся время и силы, то и домашняя выпечка. Это будут теплые и дружеские встречи; главное — учиться друг у друга, а не критиковать труд соратниц.
После этой встречи Свон стала лучше понимать кто есть кто: женщина постарше с узкими глазами — австрийская исследовательница в области образования Альма Виттлин, а эффектная и эрудированная гречанка с глубоко посаженными глазами и полными губами — историк Лили Макракис. Но времени на беседы практически не осталось. Свон очень хотела заинтересовать этих женщин, ведь в предстоящие месяцы они станут ее слушательницами, а может быть, у них даже появятся совместные проекты. Другие стипендиатки чувствовали то же самое: на чаепитии, которое прошло на той же неделе, они, как позже выразилась Свон, «набросились друг на друга». В поисках родственных душ женщины обменялись самой важной информацией — телефонными номерами, областями исследований, именами и возрастом детей.
На чаепитии Свон некоторое время болтала с искусствоведом из Бруклина Лилиан Рэндалл. Она, как и Барбара, получила бакалаврскую степень в колледже ассоциации «Семь сестер» (Маунт-Холиок). Как и у Свон, у нее было двое детей. Они беседовали о ранних рукописях — Рэндалл много лет работала над каталогом готических орнаментальных бордюров XIII–XIV веков, а Свон, получившая искусствоведческое образование, знала достаточно, чтобы поддержать разговор. Спустя почти 20 лет после окончания учебы Свон охотно принимала участие в научных дискуссиях, которые в молодости наводили на нее тоску. И тут Свон подняла глаза и увидела, что к ней подходят две темноволосые женщины: Секстон и Кумин. Они были эффектной парой. Одна сотрудница вспоминала о них как об «экзотических птицах… обе одеты в красное, с черными волосами и сияющими глазами»232. Эти двое часто обменивались одеждой; и Секстон, и Кумин обожали одно красно-белое платье из полиэстера, которое прекрасно смотрелось на обеих, хотя у них и было немного разное телосложение 233. Возможно, просто одетая Свон, с прямыми, коротко стрижеными волосами, почувствовала себя неловко в компании таких элегантных незнакомок. Но вскоре выяснилось, что эти роскошные женщины намеренно искали ее и были очень рады встрече. Энн и Максин рассказали Барбаре, что они обе поэтессы, но тоже пишут красками и рисуют. Они заметили, что рисование помогает им расслабиться. В первые годы замужества Кумин брала уроки акварельной живописи, и теперь, когда есть грант, Максин решила больше времени уделять рисованию. Она планировала заниматься искусством утром по вторникам.
Когда приходится иметь дело с восторженными любителями, профессионалы часто чувствуют себя уязвленными, но Свон восприняла интерес поэтесс очень доброжелательно. Она хотела скорее прочитать их стихи, а они — увидеть ее картины. Они пообещали прийти в ее домашнюю студию, а она попросила их как-нибудь почитать ей стихи. Все три женщины решили, что в основном будут работать из дома, а не прятаться в «лабиринте» на Маунт-Оберн-стрит, 78234.
Через несколько дней после чаепития Свон рассказала о новом знакомстве Смит, которая наверняка была рада узнать, что стипендиатки уже налаживают связи. А Барбара почувствовала облегчение: судя по всему, вторая попытка получить образование в чисто женском коллективе может оказаться удачнее первой.
Свон было 10, когда она нарисовала портрет своей бабушки. «Получилось похоже, как две капли воды, и всех это поразило», — вспоминала Барбара впоследствии. Ребенок, который едва мог усидеть на уроках фортепиано, набрался терпения, чтобы нарисовать идеальный портрет. Отец Свон, который преподавал черчение в ньютонской старшей школе, был впечатлен: он знал, как трудно запечатлеть сходство.
Многие годы Свон в основном писала портреты, так она оплатила колледж. И теперь, пытаясь сориентироваться в незнакомой академической среде, Барбара вновь обратилась к портретам. Она начала рисовать своих коллег, меняя технику штриховки в попытке запечатлеть неповторимые движения ума каждой женщины, подлинный оттенок их душ (о Своем творчестве Свон всегда говорила в мистических терминах). Своими портретами Барбара показала, что каждая женщина уникальна, несмотря на возможные внешние сходства с другими.
Элизабет Баркер позировала Барбаре для портрета. Эта пятидесятилетняя аспирантка Бостонского университета изучала английский язык и была очень энергичной женщиной, любящей поговорить. И курила она не меньше, чем говорила, так что сигарета казалась ее шестым пальцем. На портрете зачесанные назад волосы Баркер еле сдерживает ободок; рука Элизабет сжимается, словно хватая воздух перед собой. Свон поймала мимолетный жест Баркер, запечатлела ее прямо посреди разговора 235. Нервными карандашными штрихами Барбара передала интеллектуальный динамизм своей натурщицы. Художница Лоис Свирнофф также позировала Свон. Свирнофф выпустилась из Уэллсли, и ее картины были элегантными и четкими (позже она получит международное признание за свои работы о цвете). Свон боялась, что портрет Лоис будет перегружен деталями в ущерб сути (а что тогда подумает натурщица, ведь она тоже художница!), и поэтому рисовала легкими, чистыми линиями. Урсула Нибур, присутствие которой в Институте вселяло во многих неуверенность, была превосходной натурщицей. Свон благоговела перед Нибур, отчасти из-за интеллекта теолога, а отчасти потому, что Урсула была женой такого знаменитого мужчины 236. Портрет, на котором Свон запечатлела миловидное и выразительное лицо англичанки, сохранил следы перекрестной штриховки — свидетельство страха и сомнений Свон. Как Барбара ни старалась, ей было не понять эту почтенную женщину.