Больше всего Свон нравилось рисовать Секстон и Кумин.
На первый взгляд эти привлекательные темноволосые женщины были очень похожи: чтобы их различить нужен был наметанный глаз. За платьями и прическами поэтесс Свон разглядела их темпераменты. Кумин уравновешенна, решила она, а Секстон раздирает внутреннее напряжение. Энн словно источает беспокойство: она возбуждена, наэлектризована. Так что Свон нарисовала Секстон резкими карандашными штрихами, сильно нажимая на карандаш, чтобы выделить складки ее платья. Барбара использовала косую штриховку, чтобы кожа Секстон приобрела более темный оттенок по контрасту с белым платьем. Хотя Секстон позировала для портрета в положении покоя — левая рука поддерживает голову, светлые глаза смотрят вдаль, — на рисунке она вся переполнена энергией и выглядит так, словно готова мгновенно прийти в движение. Портрет Кумин, напротив, представляет поэтессу хрупкой и нежной. Свон смягчила контуры; кажется, ее карандаш гладил бумагу, оставляя лишь легкий след. Лицо Кумин, запечатленное в три четверти, как будто возникает из облака дыма. Максин поигрывает сигаретой и кажется привычно погруженной в размышления. Она слишком расслаблена: похоже, Свон упустила из виду самодисциплину Кумин, сочтя спокойствие поэтессы ее естественным состоянием, а не результатом целенаправленной работы над собой. Но Свон поняла, что две женщины дополняют друг друга.
В Институте была еще одна резидентка, которую следовало нарисовать. Свон решила, что у Смит, этой волшебницы, всегда готовой прийти на помощь стипендиаткам, должен быть портрет, который она сможет повесить на стену своего офиса. Барбара планировала нарисовать портрет сама, но подарить его от лица первой группы стипендиаток, которых называла «примами Института».
Как-то вечером Свон пригласила Смит на ужин к себе на Вебстер-плейс, 32 — ужин вдвоем гораздо лучше соотносился с представлением Барбары об идеальном вечере, чем многолюдная коктейльная вечеринка, — и запланировала тогда же написать портрет Констанс. Но Смит была такой компанейской, такой чудесной собеседницей, что женщины отвлеклись: все же ирландский виски не способствует созданию портретов на память для грядущих поколений. Вскоре после этого они встретились снова, и на этот раз отказались от алкоголя, подчеркивая серьезность процесса позирования. Свон усадила Смит должным образом, особое внимание уделив складкам платья натурщицы 237. Как и всегда, целью Барбары было в совершенстве изобразить глаза модели; ей важно было поймать ту самую искорку — знаменитое чувство юмора Констанс за которое ее так любили. И все же Свон это не удалось: один глаз вышел хорошо, а другой не очень. Рот тоже был далеко не безупречен. Барбара на время оставила портрет у себя, думая, что вскоре улучшит его — добавит линию вот здесь, а вот тут еще немного подштрихует. Откуда Свон, воодушевленная событиями осени 1961 года, могла знать, что Смит проживет еще совсем недолго.
Не только Свон пристально изучала сотрудниц Института. Приступая к обучению, они знали — за ними будут наблюдать. Казалось, революционная программа, которую одна из газет назвала «Новым ребенком Рэдклиффа», навсегда приковала внимание СМИ 238. Все лето 1961 года вплоть до начала учебного года газеты и журналы писали об Институте, его основательнице и женщинах, которые воспользовались такой невероятной возможностью. Освещая новые тенденции в женском образовании, национальные журналы анализировали пример Рэдклиффского института. Местные газеты опубликовали портреты некоторых наиболее фотогеничных стипендиаток, предложив им воссоздать милые домашние сцены. На одной из фотографий Секстон в топе без рукавов и полосатой юбке запечатлена вместе со своими дочерями Джой и Линдой. На другой мы видим Кумин: она сидит с открытой книгой на коленях, приобняв одной рукой своего младшего сына Дэниела; Максин кажется ошарашенной, словно щелчок камеры заставил ее застыть на месте (Свон привлекла внимание местных СМИ позже: в 1963 году ее фотография появилась в газете под заголовком «Мыть посуду? Я лучше порисую»)239. «Мы были первопроходцами и подопытными кроликами, — размышляла после Кумин. — Нас допрашивали и фотографировали в естественной среде обитания до тех пор, пока мои дети не стали говорить „сыр“, когда кто-то просто смотрел в их сторону». В ноябре, когда внимание СМИ к Институту достигло апогея, на обложке журнала Time появилась Полли Бантинг. В сопутствующем кратком биографическом очерке — «Одна женщина, две жизни» — Бантинг хвалили за «разумную, конструктивную, умеренную и лишь слегка возмущенную позицию» по женским вопросам 240. Мягкая, скромная Бантинг, которая совсем недавно вела абсолютно непубличную жизнь в Дугласе, стала национальным символом светлого будущего для американских женщин.
Популярность идей Бантинг среди американцев указывала на разительно изменившееся отношение к женщинам и, в особенности, их роли в семье. В начале 1960-х годов по-прежнему господствовало разделение труда по половому признаку: мужчины были кормильцами, а женщины — хранительницами очага. Но ожидания менялись (в те годы только в 11 % семей женщина была основным или единственным кормильцем, тогда как в 2015 году число таких семей составило 42 %)241. После Второй мировой войны эксперты и рекламщики вновь стали подчеркивать важность материнства. Они призывали белых представительниц среднего класса тратить больше времени на воспитание детей и меньше на стирку (теперь для этого есть машины!) и мытье полов (спасибо влиятельному доктору Бенджамину Споку — в 1946 году вышла его книга «Ребенок и уход за ним», которая стала незаменимой в каждой семье). Даже представительницы среднего класса, которые не работали вне дома, нанимали помощниц по хозяйству на неполный день; теперь, забыв о пустых кладовках и грязных простынях, они могли больше времени уделять своим детям 242. К тому времени, как стипендиатки Института получили первые чеки от Смит, помощь по дому уже не считалась роскошью и не воспринималась как признак принадлежности к высшему классу. Напротив, о ней заговорили как о важной потребности: этого заслуживают представительницы среднего класса, и они должны заявить об этом.
Почти все сотрудницы института, вдохновленные этими масштабными культурными изменениями, тратили стипендии на улучшение бытовых условий. Некоторые покупали бытовую технику, которая помогала сэкономить время. Свон купила посудомоечную машину; подсчитав количество рабочих часов, которое это сэкономит, она сочла такое вложение средств разумным. Кумин пошла в несколько другом направлении, потратив свои деньги на файловый шкаф, кассетный диктофон и пишущую машинку с международной раскладкой — «для меня это гораздо более статусная вещь, чем Mercedes Benz», — говорила она. Две научные сотрудницы из своих стипендий оплатили внеклассные занятия детей и таким образом получили несколько дополнительных часов свободного времени 243. Другие нанимали домработниц или нянь, обычно из цветных женщин. В то время работу по дому в Америке в основном выполняли чернокожие женщины. В 1960 году треть всех трудоустроенных чернокожих женщин работали в сфере домашнего обслуживания 244. Хотя экономическая ситуация и положение на рынке труда с тех пор значительно изменились, огромное количество чернокожих женщин по-прежнему работает на низкооплачиваемых и непрестижных должностях. По данным Института исследований политики в отношении женщин, «чернокожие и испаноговорящие женщины более чем в два раза чаще белых женщин работают в сфере обслуживания; такая работа, как правило, низко оплачивается, предполагает непредсказуемый график и может быть небезопасной»245.
Тот факт, что сотрудницы Института потратили свои стипендии на наём домашней прислуги, говорил о том, кто, по мнению правления Рэдклиффа, такие «талантливые женщины»246, кем эти женщины являются и чего заслуживают. У талантливой женщины есть высшее образование; талантливая женщина может нанять другую женщину, чтобы она подметала пол и ухаживала за ее детьми. В Рэдклиффе еще не думали о том, что домашняя прислуга тоже может быть «талантливой женщиной» и обладать творческими способностями. Институт не анализировал жизни талантливых представительниц рабочего класса до тех пор, пока Олсен в своей речи на семинаре не выразила глубокое сожаление о том, как много блестящих карьер губит тяжкий физический труд. Институт не решал многолетнюю проблему расового неравенства в академической среде и за ее пределами, пока студенты Рэдклиффа не выступили за усовершенствование правил приема. В тот год о трудящихся женщинах забыли, а белые представительницы среднего класса и элиты получали пользу от работы, которую за них выполняли менее привилегированные социальные группы.
Жизнь белой и относительно богатой Секстон стала значительно лучше благодаря стипендии. Как и другие стипендиатки, она наняла прислугу. Ее свекровь уже оплачивала еженедельные визиты домработницы, а Энн настояла на двух визитах в неделю и, ради Кайо, оплатила ежемесячную генеральную уборку («Ему не нравится, когда дома грязно, — объяснила Секстон. — Он своего рода перфекционист»247). Но большая часть денег ушла на ремонт дома. Секстон превратила крыльцо дома в кабинет, а на заднем дворе установила бассейн. Это вызвало настоящий локальный скандал: десятилетиями литературный Бостон обсуждал ньютонскую поэтессу, которая на деньги Рэдклиффа построила частный бассейн. Новость о том, что одна из ее сотрудниц использовала стипендию таким образом, потрясла Бантинг. Это было легкомысленно; человек, живущий серьезной, умеренной жизнью, так не поступит.
Однако для Секстон плаванье стало бесценной, целительной частью дня и ежедневным ритуалом. Она плавала, медленно рассекая воду 248. С закрытыми глазами, слушая пение птиц, Энн могла представить, что вокруг не выхолощенный пригород, а своего рода пасторальная идиллия.
Благодаря Рэдклиффской стипендии дом 40 на Клиарвотер-роуд стал чем-то вроде святилища. Секстон ненавидела выходить наружу, в «пугающий», по ее выражению, мир 249; Энн могла преодолеть любые творческие препятствия, но из-за тревожности даже краткие поездки в Кембридж вселяли в нее страх. Но теперь у нее было настоящее, уютное рабочее место. Ей больше не нужно было работать за обеденным столом и сносить упреки мужа за учиненный беспорядок, когда все оказывалось завалено бумагами и книгами. Никогда больше ей не придется перелезать через Кайо, чтобы настроить проигрыватель, пытаясь выловить стихотворение из глубин разума. Если нужно, она сможет закрыться от Линды и Джой и провести время за пишущей машинкой или за телефонным разговором с Кумин. Теперь у нее — вместе с офисом на Маунт-Оберн-стрит — была не одна, а целых две собственных комнаты.