Когда-то Энн боялась превратиться во вторую Миллей и писала поэтам-мужчинам, ища подтверждения того, что будет не просто женщиной-поэтом, что не станет второстепенным писателем. Но в Рэдклиффе, где женщины разделяли и поддерживали не только ее вкусы, но и увлечения, опыт и страхи, все опасения прошли. Как выразилась Олсен, «когда мы были вместе, нас не смущала наша любовь к Саре Тисдейл или Эдне Сент-Винсент Миллей»336.
Для Эквивалентов «быть вместе» значило больше, чем просто находится в обществе друг друга; это значило поддерживать подруг как творческих и мыслящих личностей, эмоционально и практически. Муж Свон Алан помог Кэти Олсен устроиться секретарем в научнообразовательную организацию (Джек, предъявив профсоюзный билет, устроился в типографию Cambridge Chronicle, где работал с 16:00 до полуночи)337. Некоторые подруги давали Олсен в долг; Кумин одолжила ей не меньше 1100 долларов. Кумин и Секстон приглядывали за детьми и помогали дочерям друг друга в учебе. Каждая из Эквивалентов приглашала на ужин остальных женщин вместе с их семьями; как объяснила Кэти, поводом таких встреч обычно служило, что «всем ведь нужно когда-то ужинать»338. Общались за едой, потому что все остальное время женщины работали. Это были праздничные, но неформальные встречи: например, 4 июля, в День независимости США, Эквиваленты организовали пикник. Каждый раз, когда одна из Эквивалентов брала на себя ответственность за кормление остальных вместе с их детьми, она облегчала домашний труд подруг.
Олсен и Пинеда стали близкими подругами в тот же период. Сложно сказать, чем именно эта талантливая космополитка привлекла Олсен. Может быть, своей серьезностью, может быть, щедростью, а быть может, своим увлечением телесной женственностью. Джулия, дочь Тилли, считала, что определить причины расцвета дружбы между Олсен и Пинедой невозможно. По ее словам, на этот вопрос ответить не проще, чем на тот, почему люди влюбляются З39. Через несколько недель после первой встречи Тилли и Марианна стали дружить семьями. Вечерами Олсен кормили Товишей ужином в своей квартире на третьем этаже или сами отправлялись в бруклинский дом друзей. Они слушали музыку, которую все четверо обожали, и вкусно ели. Пары обсуждали текущую политическую повестку. Олсены придерживались более левых взглядов, чем Товиши, но все четверо выступали против американского военного империализма и за гражданские права афроамериканцев. А еще они делились друг с другом своей работой. Олсен дала Товишам почитать «Загадай мне загадку». Однажды вечером, вернувшись в свой бруклинский дом, Товиши не спали допоздна и, рыдая, читали вслух первый рассказ сборника 340. Пинеда и Товиш единогласно решили, что их новая подруга — настоящий талант.
Эквиваленты часто обменивались книгами и даже создали свой собственный канон. В него вошли олсеновский томик Кафки, сборники женщин-поэтов, включая Тисдейл и Дикинсон, и «Своя комната» Вирджинии Вулф. Можно сказать, что этот текст, подчеркивающий важность уединения и ресурсов для писателя, был теорией, а Институт — ее сумбурным воплощением.
Как-то раз Секстон решила взять эту книгу Вулф в Ньютонской публичной библиотеке. Энн нашла экземпляр, подаренный библиотеке в 1929 году. Секстон отнесла книгу на абонементный стол, где выяснила, что ее еще ни разу не брали почитать. Она пролежала на полке более тридцати лет, и за это время множество женщин Ньютона отучилось в колледже, уволилось с работы, внесло свой вклад в военную экономику и вернулось обратно на кухню. «Просто в голове не укладывается! — писала Секстон впоследствии. — Большинство женщин даже не в курсе, что все это существует… знаете, что-то не так с нашим городом, с нашей чудесной школьной системой и всем остальным, если эту книгу ни разу не взяли почитать… а ведь она о жизни женщин! Она обо всем!»341 Доводы Вулф о необходимости иметь личное пространство нашли горячий отклик у Секстон. Энн пришла к выводу, что кабинет не только помог ей писать, но и сделал ее семью счастливее. Благодаря собственной комнате она лучше узнала саму себя. Секстон называла книгу Вулф «целебной»342.
Секстон не только радовалась тому, что у нее есть своя комната, но и восхищалась женщинами, которые занимали комнаты вокруг. В Институте они с Кумин продолжили совместную работу над некоторыми стихотворениями и проектами. В 1963 году их детскую книгу «Икринки» напечатали в Putnam’s. Книга с очаровательными иллюстрациями Леонарда Шортолла повествует о приключениях четырех друзей: Базза, Скиппи, его младшей сестры по прозвищу Язвочка и их собаки Ковбоя. Что же они задумали? Спасти окрестный огород от засилья гусениц. Дети решают вывести несколько жаб («А вы знали, что две жабы сотню червей могут на завтрак съесть?»), но сначала нужно собрать икру из близлежащего пруда; к этим икринкам и отсылает название книги. Жабы действительно спасают огород, но сначала доставляют немало хлопот бедному Ковбою, который случайно запрыгивает в ванну, где из головастиков вырастали лягушки. В книге ощущается отзвук натурализма Кумин: любовь Максин к временам года и земле как таковой, ее внимание к невидимым богатствам вокруг. Вторая книга, названная «Еще больше икринок»343, вышла в 1964‐м. Эти книги издали в счастливый для семей Секстон и Кумин период, когда дети и их матери были открыты новому.
Ничто не олицетворяет этот дух открытий, дух Института, лучше, чем «Облики оракула» — серия скульптур, которую Пинеда создала, будучи стипендиаткой Рэдклиффа. Вдохновленная Дельфийским оракулом — самым известным оракулом Древней Греции, — Пинеда создала серию скульптур пифий, каждая из которых выражала разное состояние: экстаз, восторг, ликование, обличение, провидение и переутомление.
Позы скульптур Пинеды обладают особой выразительностью, а их закрытые, запавшие глаза подобны глазам ясновидящих. В агонии и экстазе они приобщают зрителя к таинствам, доступным лишь женщинам. «Экстатичная» пифия взирает в небо, словно ожидая благословения. «Восторженная» тоже смотрит вверх, но, в отличие от первой, она свернулась клубком, согнув колени и обняв себя за плечи, словно защищаясь. «Ликующая» пифия поднимает руки ввысь, торжествуя или воздавая хвалу. «Обличающая» указывает прямо перед собой, сидя в сходной со своей «Пророчащей» сестрой позе. «Переутомленная» сидит, наклонившись вперед — ноги безвольно болтаются, голова опущена. Последняя скульптура точнее прочих передает состояние реальных пифий — прорицательниц, которые, предварительно введя себя в транс, говорили от имени оракула и весь день пророчествовали путникам.
Скульптуры антропоморфны и даже исторически точны (бронзовый треножник, бесформенное платье), но при этом они суть репрезентации эмоций и идей. Пинеда однажды сказала, что эта серия «связана с творческим процессом и попытками добиться чего-то, сказать что-то, донести нечто до кого-то еще»344.
Женщина — фигура и идея, символ и человек. Марианна говорила, что ее интересует, как женщины добивались власти в мифах и истории, «считается, что женщины могли занимать высокое положение в допатриархальных обществах»345. Пинеда видела в женщине источник земных сил. Своей серией скульптур Марианна подводит к мысли о том, что женское тело и те эмоции, которые оно вызывает и вмещает, могут стать сосудом познания особой мудрости, недоступной даже мудрейшим из ученых мужей. Ее пифия обладает сверхъестественной силой, но не является ведьмой — персонажем, к которому Секстон обращалась в своей поэзии и который иногда воплощала на сцене. Пифия могущественна, но не опасна. Она не мучает и не наводит страх. Напротив, она предлагает помощь тем, кто хочет узнать больше о тайнах мира.
ГЛАВА 10. Я, я тоже
Есть множество мест для общения. Бывают церкви, а бывают библиотеки. Некоторые организуют спиритические сеансы и вызывают духов. Другие читают старые книги, надеясь соприкоснуться с теми, кто покинул этот мир. Связи, которые им удается установить, могут быть внеязыковыми: человек чувствует присутствие другого, даже если последний не говорит вслух.
Пинеда считала, что женщины особенно чувствительны к духам. Она создавала скульптуры жриц и прорицательниц, а позже, в 1980 году, сделала бронзовую статую под названием «Дух Лилиуокалани» — посвящение последней королеве Гавайских островов, поскольку считала, что все эти фигуры запечатлевают духовные силы женщин. Но есть и другие способы, которыми женщины-художницы творят волшебство. В 1962 году Свон и Секстон вместе отправились в путешествие в подземный мир. Они взаимодействовали в пространстве за пределами речи.
Свой первый год в Институте Свон училась у Джорджа Локвуда, мастера литографии, который основал в Бостоне The Impressions Workshop — школу печатной графики 346. Барбара радовалась, что научится новой технике, сможет новым языком «говорить то, что хочет сказать», и шутила со своей подругой, рассказывая, как благодарна Локвуду за то, что для выполнения тяжелой работы он нанял несколько дюжих, усатых парней. Она смеялась всякий раз, когда эти парни называли женщин «цыпочками»347.
Первого мая 1962 года Свон рассказала о литографии на институтском семинаре. Она назвала свой доклад «маленьким визуальным эссе»348. Барбара разместила свои бликующие в дневном свете работы. Размер произведений наглядно показывал, что литография — это и вправду «каторжный труд». Свон рассказала зрителям об элементах и разновидностях избранной ею техники. Сначала рисуем на камне, — объясняла она, — потом протравливаем поверхность кислотой, так что части, где не было рисунка, не примутся, а окрашенные примутся благодаря воздействию пресса. Особенность литографии заключается в том, что художник может вносить изменения в работу: в отличие от живописцев, которые просто закрашивают предыдущие версии дополнительными слоями краски, литографы не скрывают свой творческий процесс: ошибки, исправления, переделки. Свон остановилась перед литографией под названием «Музыканты». На эту работу Барбару вдохновили строки Китса: «Напевы слушать сладко; а мечтать / О них милей»349. Это было одно из первых произведений Свон в новой технике. Две играющие на духовых инструментах фигуры сидят на темном фоне — удачный способ изобразить музыку, искусство, которое не поддается репрезентации. Зрительницы с восхищением смотрели на литографию. Больше всех впечатлилась Секстон.