И чтобы этого добиться, Плат и Хьюз с детьми переехали в Девон, город на юго-западе Англии. Зимой 1959-го Сильвия мечтала о «доме для наших детей, маленьких животных, цветов, овощей и фруктов»363. А в 1962 году в Девоне Плат осуществила свою мечту: «Я укоренилась в деревне, — писала она Секстон в августе, — развожу пчел, сажаю картофель и периодически вещаю для ВВС»364. Кроме того, она работала над автобиографическим романом «Под стеклянным колпаком», который опубликует в 1963 году под псевдонимом Виктория Лукас. В обращенных к Секстон письмах Плат казалась радостной и словоохотливой, хотя их содержание также свидетельствовало об изоляции, которую ощущала Сильвия. «Как дела с Рэдклиффским грантом? Он и вправду помог тебе избавиться от тягомотных домашних обязанностей? — спрашивала она. — Расскажи, как дела у тебя, Максин и Джорджа. С кем ты сейчас общаешься?… Я бы прикрепила письмо со всеми твоими новостями на стену».
Прекрасная жизнь Плат разлетелась на куски, когда Хьюз ушел от нее к другой женщине. Они расстались, и Сильвия задумала отомстить Теду. Она писала пылко, лихорадочно. Последние месяцы жизни были самыми насыщенными и продуктивными в ее поэтической карьере. Именно тогда Плат написала стихотворение, которое Хьюз, как и многие другие, назовет по-настоящему гениальным. «Папуля» — противоречивый текст, опубликованный в 1965 году в посмертном сборнике «Ариэль». В нем поэтесса использует образ фашиста, показывая, что женское страдание может стать возмездием. Лирическая героиня, которую «Сапогом ударив в лицо покорил / Сердцем изверга такой же изверг, как ты»365366 также видит себя убивающей мучителя: «Я убила бы сразу двух, убив одного», — предупреждает она. Написанное в тот же период стихотворение «Леди Лазарь» затрагивает тему суицида. «И опять получилось», — гласят первые строки. Затем героиня упоминает «второй раз», когда она «…упрямая / совсем не хотела оживать»367368. Последние строки складываются в предостережение мужчинам-читателям: героиня представляет свою призрачную месть тем, кто причинял ей зло. «Осторожней, смотри же / Снова встаю из пепла/ И глотаю, как воздух, мужиков — / Я, отчаянная, я, рыжая!»
Предсказание Леди Лазаря сбылось: призрак Плат совершил свое возмездие. Сильвия покончила с собой 11 февраля 1963 года. Когда новости о кончине Плат достигли бостонских поэтических кругов, никто не поверил первоначальному сообщению о том, что Сильвия умерла от пневмонии. Писатели предполагали, что Плат совершила самоубийство, и не удивились, когда их подозрения подтвердились. Плат засунула голову во включенную газовую духовку на кухне — в месте феминизированного домашнего труда — и умерла от асфиксии. По словам биографа и критика Дианы Миддлбрук, многие бостонские поэты «сочли это самоубийство чисто женской местью в духе греческой трагедии — патетической и устрашающей»3 69. Через два года Хьюз опубликовал то, что его жена написала в последние, безумные месяцы перед смертью. В посмертном сборнике «Ариэль» Плат изливает вызванные предательством Хьюза ярость и боль — чувства, которые скрывала даже от своих американских друзей.
Смерть Плат потрясла Секстон. Она всколыхнула в Энн утихшие было мысли о самоубийстве и завершила затянувшийся сезон потерь: смерть отца Кумин прошлой осенью напомнила Секстон о кончине ее собственных родителей. По бодрым, радостным письмам Сильвии невозможно было догадаться о ее состоянии. Плат писала «из Девоншира / о том, как выращивать картофель / и разводить пчел», и ее письмо Секстон увековечила в стихотворении «Смерть Сильвии» — элегии, которую написала в период, когда узнала о трагедии. В этом произведении Энн практически сразу же заводит речь о собственных травмах, связанных с суицидом, и выражает что-то похожее на зависть. «Воровка! / Как ты проскользнула / Одна, без меня / В логово смерти, смерти, которую я так хотела первой принять». Плат захватила место Секстон на троне поэтессы-самоубийцы XX века. Стихотворение «Смерть Сильвии» стало попыткой Секстон воссоединиться со своей умершей подругой и одновременно вернуть свое положение в культуре. «И я, / Я тоже», — настаивает героиня произведения. Она знает, что такое самоубийство.
Секстон осталась довольна написанным. Энн считала, что ей удалось выразить некую сущность общего для них с Сильвией тайного знания. Как она сказала в другом, написанном через год, стихотворении «Жажда смерти», люди, замышляющие самоубийство, похожи на «плотников»: «Им интересно лишь орудье / Не спросят никогда зачем строгать»370. Примечателен сам язык стихотворения: поразительно, что для женщины, склонной к саморазрушению, суицид может стать областью профессионального мастерства, особым достижением. И хотя Секстон обычно учитывала замечания критиков, в этом случае мнение читателей ее не волновало: о стихотворении отозвались негативно и не стали печатать в The New Yorker, но в письмах Роберту Лоуэллу и Джорджу Старбаку Энн называла свой текст вполне достойным. «Ты можешь повесить его на стену»371, — писала Секстон Джорджу, своему бывшему любовнику, который много вечеров провел в «Ритц-Карлтон», выпивая и слушая разговоры Плат и Секстон о самоубийстве. Отличная рекомендация: ведь Старбаку в элегии отведена роль «мальчика», сидящего в такси между двух женщин, которые знают о смерти гораздо больше, чем доступно ему.
Секстон и Плат обе желали смерти. Это желание коренилось в их специфическом, нелегком прошлом. И какие бы психические расстройства у них ни диагностировали, вероятно, нельзя считать совпадением тот факт, что обе поэтессы выросли в пуританских пригородах, местах, где женщин вынуждали приспосабливаться к традиционным семейным ценностям. Несомненно, их «увлечение смертью», как его называла Секстон, приумножила ограничивающая, замкнутая культура Америки пятидесятых. Мир, который снова и снова твердил им, что брак и воспитание детей — лучшее и единственное предназначение женщины. Из каждого утюга скандировали мысль о том, что в браке несчастны только сумасшедшие женщины. Секстон и Плат приняли этот диагноз и вели себя по сценарию.
«Не важно, когда я рожу ребенка, важно — первостепенно важно — то, что у меня будет ребенок, и не один»372, — писала Плат в своем дневнике в июне 1959-го. «Быть лишенной великого опыта, для которого создано женское тело, не выкормить дитя — великая, расточительная смерть». Некоторых, включая Пинеду, вдохновляла репродуктивная функция женского тела. Другие считали ее обременительной и ужасающей. Они хотели реализоваться иначе.
ГЛАВА 11. В восторге от идеи
Девятнадцатого февраля 1963 года, всего через восемь дней после смерти Плат, в Norton опубликовали «Загадку женственности» Бетти Фридан. В своей книге Фридан утверждала, что женщинам нужно работать. Женщинам нужно работать вне дома, и им нужно получать зарплату. Если этого не происходит, они погружаются в депрессию. Их собственное психическое здоровье, счастье их семей и здоровье нации зависят от их «серьезной профессиональной цели» 373.
Книга Фридан анализировала идеологию «счастливых домохозяек», которая зародилась в послевоенные годы.
Процент женщин, закончивших вузы, снизился, а процент браков вырос. Все больше и больше участниц переписи в графе «род занятий» писали «домохозяйка». Женщины, дающие такой ответ, — в основном белые представительницы среднего класса, получившие высшее образование, — согласно господствующей идеологии должны быть на седьмом небе от счастья. И все же многие утверждали, что страдают от смутного недомогания, которое не излечить ни деньгами, ни лекарствами, ни психоанализом. Недомогание окрестили «проблемой, у которой нет названия».
Фридан дала проблеме название — «неопределенное желание чего-то большего, чем мыть посуду, гладить, ругать и хвалить детей» — и описала ее опасности. Женщины попали под колпак «загадки женственности» — представления о том, что «наивысшей ценностью и единственным долгом женщины провозглашается реализация женских качеств»374. Сторонники «загадки» утверждали, что западная культура обесценила женственность. Женщины не должны больше пытаться походить на мужчин, вместо этого им нужно принять свои недвусмысленно-женские черты, среди которых «сексуальная пассивность, доминирование мужчин и материнская любовь»375. Это мнение отличалось от исторического сексизма, согласно которому женщины были низшими существами и недолюдьми. Теперь женщину стали рассматривать как собственность, которую нужно защищать и можно на что-то обменять. Загадка женственности даже допускала женское сексуальное наслаждение: вагинальный оргазм (но не клиторальный) во время проникающего секса был не просто уместен, но даже считался признаком женственности. Но, как отметила Фридан, это новообретенное отношение ко «второму полу» идеально соответствовало старым предрассудкам и гендерным условностям. Женщинам недостаточно отказаться от образования и карьеры, сведя свой мир к «стенам уютного дома». Согласно загадке женственности, женщины должны были добровольно заставить себя полюбить такую участь.
Как же этот миф укоренился в нашем создании? Фридан утверждала, что распространиться по стране «загадке женственности» помогли женские журналы, реклама и некоторые влиятельные теоретики, среди которых Зигмунд Фрейд и Маргарет Мид. Обозреватели и писатели идеализировали «счастливую героиню-домохозяйку», образ которой вытеснил «энергичных карьеристок 1930-40-х» еще до того, как закрепился этот миф. Тем временем реклама по телевидению и в печати апеллировала к творческому началу домохозяек, предлагая им «выразить себя», покупая товары для дома. Рекламщики подсовывали домохозяйкам продукцию, которая требовала от них какого-то личного вклада (так женщина могла побыть креативной!), но при этом экономила их труд.
Эти товары позволяли домохозяйке больше времени проводить с детьми (но на то, чтобы сделать карьеру вне дома, этого времени было недостаточно). Типичный пример — смесь для выпечки, в которую нужно добавить яйца, молоко и масло: домашний пирог не приносит компании прибыли, а если покупать его в магазине, то у женщины останется время на другие занятия. Фридан, которая назвала эту тактику «выгодной покупкой», проницательно замечает, что «основной ролью женщин как домохозяек является приобретение ими новых вещей для дома»376. Иными словами, в страданиях женщин следует винить капитализм. Фридан много лет проработала профсоюзной журналисткой, так что в этой критике прослеживаются ее радикальные идеи.