т деньги. В обществе, котором я живу, только это имеет значение»394.
В определенном смысле Эквиваленты уже прошли часть пути, который надеялась проложить Фридан. Все стипендиатки писали о женском разочаровании и бремени домашней работы. А институтские писатели создавали значимые произведения на эту тему еще до того, как книга Фридан увидела свет. В 1962 году Секстон опубликовала стихотворение «Домохозяйка» — короткий текст из десяти нерифмованных строк. Энн одушевляет дом: в первой строке он отождествлен с супругом женщины. В следующих двух строках говорится о том, что у дома есть кожа, рот и внутренние органы. Домохозяйка из заголовка стихотворения встает на колени внутри этой живой, колышущейся тюрьмы, «чтобы лучше усвоиться»395, и ждет, когда мужчина «ворвется силой». Стихотворение уподобляет мужей домам, указывая, что и те, и другие вынуждают женщин стоять на коленях.
«Домохозяйка» отличается от большинства текстов Секстон: в этом стихотворении отсутствует лирическое «я», нет никаких личных подробностей. Героиня безымянна, это собирательный образ, оболочка, которую может примерить любая читательница. Домохозяйка неотличима от других неназванных женщин, которых цитирует Фридан в «Загадке женственности», но она кажется навечно замурованной в доме-западне.
Кумин тоже показывала наиболее разочаровывающие аспекты брака в своем творчестве. Стихотворение «Чистилище» Максин написала, досадуя на членов своей семьи. На втором году работы Кумин в Институте семья писательницы отправилась в театр на «Ромео и Джульетту». В конце спектакля Максин расплакалась, тронутая трагическим пафосом последнего акта и безупречным финалом пьесы. Вик и дети сначала бросали на нее косые взгляды, а потом и вовсе отошли. Как будто из возмездия, Максин написала стихотворение, в котором вообразила «счастливый» конец для несчастных влюбленных.
«Ну, допустим, они добрались до Мантуи»396, — начинается стихотворение. Ромео «небрит», с «яичным желтком на подбородке». Он болен, одет как попало и совсем не похож на прекрасного романтика, которым был когда-то. Джульетте живется не лучше: «готовка затуманила ей взор», и «еще один Монтекки в ее утробе / хотя у первого мокры штаны». Вся романтика первых четырех актов угасла: «И пятый акт терпеть уже нет сил». Семейная жизнь, как ее рисует Кумин, — грязная, скучная и бесконечная. Выбор между безысходностью нескончаемой беременности и глотком яда не столь очевиден, а перспектива оказаться в склепе не так и безрадостна.
К осени 1962-го поэты Института уже по-своему описали отвратительную или трагическую жизнь домохозяек — женщин, которых Фри дан будет опрашивать, чтобы выступить от их имени и попытаться их спасти. В октябре того же года Кумин написала в редакцию Ladies’ Ноте Journal письмо, выражающее недовольство статьей поэта и писателя Филлис Макгинли, которая представила Рэдклиффский институт в негативном свете, заключив, что его существование косвенно указывает на то, что «профессия домохозяйки отнюдь не благородное, полезное и благодарное дело». Кумин заметила, что «статьи, раздающие американкам советы о том, как найти свое предназначение, занимаясь домашним хозяйством, написаны теми… кто сам делает все точно наоборот» (у Макгинли было две дочери и «Пулитцер»), и добавила, что подобные статьи «вызывают заслуженное подозрение». Кумин продолжила разъяснять необходимость других видов поощрения: «Когда младший ребенок начинает ходить в детский сад, ведение хозяйства и воспитание детей перестают быть полноценной работой для толковой современной женщины… Одно дело сводить детей к ортодонту, поставить желе в холодильник и быть внимательной к мужу. Совсем другое — маниакально надраивать пресловутый домашний очаг». В книге Фридан такое письмо пришлось бы как нельзя кстати.
Кумин, Секстон и другие сотрудницы обнаружили, что Институт — программа, предоставляющая время и пространство вдали от дома, а также стипендию, которая подчеркивает серьезность их работы, — помогла им понять, что они стосковались по «чему-то большему», помогла, не вынуждая их отказываться от дорогих сердцу аспектов домашней жизни. Эти женщины были живым доказательством концепции Фридан.
Но были и женщины, которые не восторгались идеями Фридан, и Олсен оказалась среди них. Поначалу некоторые части «Загадки женственности» показались убедительными и ей. В течение нескольких недель, пока в Институте оживленно обсуждали полемику Фридан, Тильда, которая как раз готовила презентацию к семинару, думала, что расскажет именно о «женщинах». Она размышляла о разделении труда в собственном доме. Пожалуй, домохозяйство Олсен можно было бы назвать радикальным, но все же оно во многом отражало реалии своего времени. Джек действительно оказывал Тилли поддержку во всем. Он помогал жене по дому и относился к ней с глубочайшим уважением. Джек считал Олсен своим товарищем. Но, тем не менее, Олсен была ответственна за основную массу домашних дел. «Если дети заболевали, с этим разбиралась мама, — вспоминала Джули, вторая дочь Олсен. — Готовкой занималась мама, стиркой занималась мама, а нас ведь было четверо»397. Как и Фридан, Олсен ценила творчество. Тилли презирала любые препятствия — социальные, политические, экономические — на пути творческого самовыражения. Возможно, во всей этой трескотне о жизнях и потерях женщин есть что-то, что она сможет использовать.
Но в итоге Олсен поняла, что не может согласиться с идеями Фридан. Для Тилли и Джека истинной борьбой была классовая борьба.
Перечитывая «Загадку женственности», Олсен пришла к выводу, что эта книга написана не о ней. Кто все эти женщины, которые день за днем только и делают, что пылесосят свой дом? В семье Тилли «женщины работают, и точка, а иначе нечем будет платить за квартиру»398, — объяснила Джули. Как и героиня «Пока я стою и глажу», рассказа, который удостоился награды в 1957 году, Олсен мечтала иметь больше свободного времени, чтобы проводить его дома с дочерями, и больше сил — чтобы по-настоящему наслаждаться этим временем. «Я была молодой матерью, я была сбитой с толку матерью», — рассказывает героиня истории, вспоминая время, когда ее старшая дочь была еще малышкой. «Мы были бедны и не смогли обеспечить ей легкий старт». «Пока я стою и глажу» — это и явка с повинной, и попытка оправдаться. Рассказ с невероятной пронзительностью передает отчаянное положение трудящейся матери: она не в ловушке «загадки женственности», она — пленница наемного труда, который писатели вроде Фридан бездумно представляли исключительно как освободительный.
Своим примером Олсен предвосхитила критику книги со стороны женщин рабочего класса и цветных женщин (а также тех, кто принадлежал к обоим сообществам), с которой позднее столкнулась Фридан. По мнению этих женщин, автор «Загадки женственности» закрыла глаза на то, каким изнурительным может быть наемный труд. Для многих женщин работа была проблемой, а не решением. Цветные женщины, которые в 1960-х годах составляли основную часть домашнего обслуживающего персонала, тратили время на воспитание чужих, а не своих собственных детей. Они мечтали вернуться домой и приготовить ужин своим детям. Эти женщины не понимали, чем недовольна Фридан.
Но в то же время некоторые трудящиеся женщины все-таки были солидарны с тезисами Фридан о связи работы и самореализации. В 1960-х социолог Мирра Маркс Ферри в рамках диссертационного исследования провела сравнительный анализ на основе опросов работающих и не работающих вне дома представительниц рабочего класса. Ферри пришла к выводу, что женщины, работающие вне дома, в целом более счастливы и довольны, чем неработающие участницы исследования. Позже Ферри вспоминала интервью с рабочей массачусетской фабрики в Сомервилле, которая поразила социолога своим желанием работать: «Конечно, ЭТУ работу я бы бросила, — сказала женщина, — но чтоб совсем не работать, тут уж ни за что»399.
Но подобные мнения обычно ускользали от внимания общественности, а у Фридан было время, ресурсы и образование, чтобы написать книгу, и поэтому именно ее феминистская идея привлекла внимание массовой аудитории в 1960-х. У домашнего обслуживающего персонала и рабочих фабрик могли быть свои важные идеи, но не было времени их записывать и связей, чтобы пристроить их в печать. Олсен была одной из немногих вхожих в литературные и интеллектуальные круги представительниц рабочего класса. Институт предоставил ей читательский билет, офис, связи и свободное время. Тилли достигла текущего положения в Кембридже, будучи представительницей рабочего класса, и видела сквозь дымку новой интеллектуальной моды, так захватившей ее друзей и коллег — женщин, которые как-никак были гораздо богаче ее. Олсен знала, что в большинстве случаев работа — это тяжелый, монотонный труд. Она понимала, что далеко не каждая специальность помогает женщине самореализоваться. Институт действительно был необычным местом, где за творческое самовыражение платили деньги. У большинства людей к такому не будет доступа никогда.
Привилегированное положение Олсен накладывало на нее особую ответственность. Тилли могла говорить от имени тех, кто еще не имел права голоса.
ГЛАВА 12. Гении своего рода
В 1962–1963 академическом году в семье Олсен появилась новая проблема — каждый вечер они не могли дозваться Тилли к ужину. В свой первый год в Институте Олсен работала допоздна. Книги, заметки и пишущую машинку она держала в своем кабинете на Маунт-Оберн-стрит — Тилли было важно разделять работу и семейную жизнь. Когда Олсен не было в кабинете, ее можно было найти бродящей между стеллажей Библиотеки Уайденера, где она подбирала материалы для своего исследования, или встретить в магазине поэзии Гролье на Гарвардской площади — там Тилли разглядывала и покупала книги. Олсен читала много и жадно. В ее распоряжении были произведения великих писателей: сестер Бронте, Мелвилла, Рильке. Она увлеченно читала и переписывала впечатляющие ее отрывки. Олсен делала это всю жизнь и часто рассылала любимые цитаты в письмах своим друзьям. «Ей как будто дали ключ от кондитерского магазина, — рассказывала Кэти о часах, проведенных матерью в библиотеке. — Она поверить не могла своему счастью. Нам было ее оттуда не вытащить»400.