А еще Кумин усердно работала над своим первым романом. Для нее возвращение к прозе означало возвращение в ту рэдклиффскую аудиторию, где Уоллес Стегнер отвратил ее, тогда семнадцатилетнюю девушку, от художественной литературы. Теперь, когда у нее была магистерская степень, опубликованный сборник стихов и поддержка Рэдклиффского института независимых исследований, Кумин решила доказать, что Штегнер ошибался. «Я СДЕЛАЮ ЭТО ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО»427, — написала она Секстон.
Максин начала работу над полуавтобиографическим романом о владельце ломбарда из Нью-Джерси и его дочери — «Рэдклиффской большевичке». Она часами набрасывала сюжет, постоянно сокращая и сужая его, чтобы он стал похож на тоненькую «золотую жилку»428. Когда в сентябре Секстон отправилась за границу, Кумин выслала ей подробно расписанные сюжетные линии и разбивку глав, надеясь на правдивый комментарий подруги. Секстон серьезно отнеслась к роли первого читателя Максин, ведь не зря же она однажды сказала Кумин: «Наши хорошие критические инстинкты связывают нас, как брачные обеты»429.
Прочитав первую часть романа подруги, Секстон разрыдалась. «Она сделала это словами, выдранными из моего горла!»430 — писала Секстон из Флоренции. Энн чувствовала некую материнскую гордость — «как будто это сделала я, но не совсем другая я, а лучшее продолжение меня». В этом и в последующих письмах Секстон советовала Кумин сосредоточиться на эмоциональной жизни героев. В одной из описанных в черновике сцен отец ударил дочь, и Секстон указала на не в меру рациональную реакцию героини. По мнению Секстон, девушка почувствовала бы «ненависть к себе, не пытаясь взвесить плюсы и минусы ситуации»431. Кумин взяла за основу персонажа дочери саму себя — рациональную и сдержанную, привыкшую искать и находить решения своих проблем. Секстон, которая так часто получала рациональные советы подруги, теперь сама помогала Максин познать непокорную эмоциональную реальность.
Роман Кумин был опубликован в 1965 году под названием «Сквозь муки любви». Он получил противоречивые отзывы 432. The Boston Globe назвал его «трогательной историей», а в The Los Angeles Times писали, что «первый роман [Кумин] не оправдал ожиданий». Обозреватель Times отметил, что такая «многоречивая проза… вопиет о сокращении… и бросает тень на поэтическое прошлое миссис Кумин, так что на данном этапе ее нельзя поставить в один ряд с [Джин] Стаффорд и [Юдорой] Уэлти». Максин еще предстояло потрудиться, чтобы стать беллетристом: оттачивать прозу, развивать персонажей. Но Кумин никогда не увиливала от тяжелой работы, не важно, мотыгой или ручкой. И Максин решила написать второй роман. Кумин достигла поставленной цели: она организовала свой побег, сделала все, что планировала сделать, и не умерла.
Достижения Кумин были давно расписаны и являли результат ее предусмотрительности, упорного труда и настойчивости. А к Олсен успех, напротив, пришел неожиданно. Всего через несколько недель после мартовского доклада Олсен получила письмо от издателя по имени Сеймур Лоуренс. Лоурэнс, которого друзья называли просто Сэм, жил в Бостоне и собирался открывать издательство. Он слышал, что Олсен приняли в Институт, и пригласил ее на обед. Лоуренс работал в стиле Беннетта Серфа (будущего издателя Олсен в Random House) и умел разглядеть в писателях талант и коммерческий потенциал (в 1969-м именно Лоуренс опубликует «Бойню номер пять» Воннегута). На момент обращения к Олсен Сэм только что опубликовал «Корабль дураков» Кэтрин Энн Портер — книгу, на написание которой ушло более двадцати лет. Олсен восхищалась трудом Портер, отчасти потому, что ее дотошный, кропотливый подход к работе был очень близок Тилли. Взаимодействуя с Портер, Лоуренс понял, что некоторые писатели работают урывками, и на создание великих произведений могут уходить годы. Олсен льстило внимание Лоуренса, но она все еще была связана договоренностью с Коули из Viking, которому обещала написать книгу к концу пребывания в Рэдклиффе. Тилли отказалась от встречи с Лоуренсом, но они договорились оставаться на связи.
Тем временем недовольство Коули усиливалось. Он много лет поддерживал Олсен интеллектуально, морально и даже финансово, и начал беспокоиться, что его вложения так никогда и не окупятся. В своих письмах к Олсен Коули аккуратно зондировал почву, интересуясь судьбой давно обещанного романа. «Я с теплотой вспоминаю о тебе и рад слышать, что и на далекой колониальной Браттл-стрит тебе удается работать»433, — писал он в январе 1963-го. Через несколько месяцев, в апреле, Коули прислал следующее письмо, в котором спрашивал о том, как дела у мужа Олсен, интересовался состоянием ее здоровья и тем, как продвигается работа над книгой. «Я должен спросить тебя и о романе, — писал он, напоминая, что по-прежнему является ее редактором, — я интересуюсь по-дружески, а не только как издатель»434. А в сентябре того же года Коули уже настаивал: «Тебе нужно делать то, что пытаюсь сделать я: написать роман и опубликовать его. Я часто слышу хвалебные отзывы о твоей работе. Нам нужно еще больше твоих произведений»435.
Олсен уже слышала подобное и от Коули, и от Серфа. Но, несмотря на их уверенность и поддержку, Тилли чувствовала, что необходимость завершить книгу в срок давит на нее. В марте Олсен сообщила Коули, что в работе над романом наметился прогресс. Тилли вложила в конверт несколько пушистых вербных почек — символ прихода весны и, быть может, нового творческого цикла 436. Но в иные моменты Олсен думала, что так никогда и не воскресит свою книгу из мертвых.
Харриет Вассерман, младший помощник агента Тилли, предложил ей опубликовать что-нибудь: эссе, рассказ, что угодно, что помогло бы наконец разорвать замкнутый круг переписывания и редактирования. Олсен предложила к публикации свой семинарский доклад «Смерть творческого процесса». Вассерман отправил копию в престижный нью-йоркский журнал Harper’s. В августе издание согласилось опубликовать доклад, но только если Олсен готова внести некоторые серьезные изменения.
Новости застали Олсен в Бостоне: волшебница Конни Смит нашла 2500 долларов на то, чтобы оказать Тилли финансовую поддержку тем летом 437. Олсены переехали в граничащий с Кембриджем рабочий городок Арлингтон в конце первого стипендиального года Тилли. Они хотели жить поближе к прудам и паркам, а еще им была нужна квартира дешевле. Несмотря на финансовую поддержку Института и зарплату Джека, Олсены все равно брали деньги в долг. Тилли все еще работала над черновиками романа, но теперь больше внимания уделяла статье для Harper’s, которую из набора заметок нужно было превратить в полноценный текст. Во второй половине сентября, вскоре после того как Олсен получила ответ от журнала, Тилли и Джек прилетели в Сан-Франциско и въехали в новую квартиру на Альпин Террас. Пинеда, которая в институтские годы тоже часто давала Олсен деньги взаймы, предложила оплатить впечатляющий книжный долг Тилли в магазине поэзии Гролье на Гарвардской площади, добавив, что «возвращать ничего не нужно»438.
Но Олсен скучала по Восточному побережью и вернулась уже через несколько месяцев после отъезда, в апреле 1965-го. По рекомендации друга она подала заявку на двухмесячное пребывание в знаменитой резиденции Макдауэлл в Питерборо (штат Нью-Гэмпшир). В начале XX века программу резиденций учредила Мэриан Макдауэлл в честь своего мужа, композитора, которому для вдохновения были нужны тишина, одиночество и обед, оставленный в корзине на крыльце мастерской. К 1960-м Макдауэлл стал полноценным культурным учреждением под руководством Аарона Копленда. Торнтон Уайлдер, Уилла Кэсер, Джеймс Болдуин и Элис Уолкер — лишь немногие из писателей, которые гуляли по местным лесам и работали (или томились в раздумьях) в тихих домиках резиденции. И на крыльце каждого из них в обед появлялась корзинка с едой.
В Макдауэлл у Олсен была не просто своя комната, но и целый дом; вместо семинаров она посещала ежедневные завтраки и ужины. В резиденции жили и мужчины, и женщины, но в остальном она напоминала Институт с его возможностями и для уединения, и для общения. Рэдклифф не только подготовил Олсен к такой рабочей обстановке, но и помог получить к ней доступ. Заслуги имеют свойство множиться. Литературный мир всегда полагался на знаки престижа, чтобы определить, кого публиковать и награждать, и Олсен, которая к тому моменту была обладательницей многочисленных стипендий, получила грант на дополнительное писательское время.
Весной к Олсен прибыл неожиданный гость — Сэм Лоуренс 439. С их прошлой встречи Лоуренс успел переехать в Нью-Йорк и установил партнерские отношения между своим издательством и Delacorte Press. А сейчас он приехал в Питерборо, чтобы убедить Олсен разорвать контракт с Viking и вместо этого подписать договор с ним. Лоуренс предложил Тилли аванс в 3500 долларов (и еще столько же после получения рукописи), чтобы она наконец написала свой великий социальный роман, а также финансовую поддержку в оплате высшего образования Лори. Олсен скрепя сердце согласилась. Она разорвала контракт с Viking и, воодушевившись, пообещала закончить роман. Для Тилли стало чем-то вроде перезагрузки или третьей жизни.
В октябре 1965-го Harper’s опубликовали первую из двух частей приложения под названием «Жизнь писателя», в которое вошел текст Олсен о творческом процессе. В приложение, в котором издали доклад, также включили эссе главного редактора журнала Commentary Нормана Подгорец в защиту редактирования, рассуждения писателя Исаака Башевис-Зингера и размышления Гора Видала, который, с присущим ему эгоизмом, взял интервью у самого себя. Олсен была единственной женщиной среди авторов. Ее эссе, теперь названное «Затишья: когда писатели не пишут», было отредактированной версией семинарского доклада: из текста убрали часть расширенных цитат, исправили грамматические ошибки и дописали все незаконченные предложения. Олсен сопротивлялась редактуре — она не могла смириться с тем, что вырезают важный материал, — но в конце концов сдалась (однако, не в силах сдержать свои редакторские порывы, все равно внесла правки в корректуру). Несмотря на сокращения, статья заняла семь журнальных страниц. В заключение Олсен поделилась пронзительными личными размышлениями о своей новой писательской жизни, о том, как прошла путь от «чуть не утонувшей, истощенной жертвы, дрожащей на берегу» до публикуемого автора. «Самому опасному затишью положен конец, — писала Тилли, подразумевая период, предшествовавший ее поступлению в Рэдклифф, — но я еще не восстановилась, и, может быть, в моей внутренней тишине родится новая книга»440.