цидальными порывами, по крайней мере на время. Ее поэзия одновременно озвучивала и притупляла эти желания. «Язык» — термин, которым Секстон предпочитала называть поэзию и который всегда писала с большой буквы, — был источником ее жизненной силы. Именно это Энн предлагала читателям, многие из которых были похожи на нее саму в конце 1950-х: молодые женщины в тяжелой психологической ситуации. В отличие от многих писателей ее масштаба, Секстон отвечала на письма читателей и читала их стихи, предлагая вдумчивую и честную критику их творчества. Одной женщине, чье стихотворение сначала довольно резко раскритиковала, Энн написала еще одно письмо с важными словами поддержки: «Ваши стихи очень чуткие. Они показывают большую внутреннюю силу, глубокое знание вещей. Продолжайте в том же духе!» 498
Так Секстон исполняла задачу, с которой ей было так сложно справляться, когда она была молодой матерью, — проявляла заботу о будущем поколении. И пусть она не умела печь печенье или запекать картофель, но зато могла оценить строчку стихотворения, поделиться своими черновиками и честно обсудить свои сложности. Именно такую поддержку Энн оказала своей дочери Линде, когда девушка тоже решила стать писательницей. «Мать щедро учила меня всему, что знала о писательстве, — вспоминает Линда в мемуарах. — А еще она начала спрашивать мое мнение о своих новых стихотворениях и вдумчиво прислушивалась к моим комментариям… Она ни разу не посмеялась над моей наивностью, моими клише и мелодраматичными подростковыми стремлениями»499. Секстон воспринимала своих собеседников всерьез, и это было ценнейшим даром, который она им преподносила. С помощью сотрудничества и критики она стремилась «сделать не таким одиноким это одинокое искусство»500.
ГЛАВА 15. Уязвленная нетерпеливая растерянная злая
В ноябре 1966-го, спустя два месяца после публикации «Живи или умри», Бетти Фридан провела пресс-конференцию в своей квартире на Централ-Парк Вест. Фридан, когда-то желавшая работать плечом к плечу с Полли Бантинг, сейчас стала кассовым писателем и автором цикла лекций. На Бетти был приталенный черный костюм с меховым воротником, а ораторствовала она из сиреневого бархатного кресла. Изящная и женственная, она напоминала зрителям «скорее элегантную деловую женщину, чем искательницу справедливости вроде Сьюзен Энтони»501. К удивлению публики, несмотря на миниатюрность Фридан, ее голос оказался низким и глубоким.
Бэтти начала свою речь уверенно и хладнокровно. Подлинного равенства женщин не существует, объяснила она прессе. Женщины сталкиваются с харассментом на рабочем месте. Найти доступные по цене детские сады и ясли практически невозможно. И женщинам систематически недоплачивают. Президент Джонсон пообещал, что его Великое Общество поможет искоренить бедность, но, по мнению Фридан, было сделано недостаточно, чтобы вовлечь женщин в жизнь страны как отдельный класс и утвердить их права. Настало время положить конец этой апатии. Женщины требуют немедленных действий правительства. Взмахивая кулаком после каждого утверждения, словно боксер перед боем, Фридан провозгласила: «На следующих выборах мы предпримем решительные шаги для того, чтобы кандидаты, которые не принимают вопрос о равных правах женщин всерьез, потерпели поражение»502.
Через три недели Фридан и сотни других женщин собрались в Вашингтоне, чтобы поучаствовать в конференции Национальной организации женщин, известной под аббревиатурой NOW. Это сокращение Фридан придумала в прошлом июне. Она наспех написала его на салфетке, когда была на третьей национальной конференции комиссий по статусу женщин, которая также проходила в Вашингтоне. Недовольная бездействием правительства и тем, что сама не имеет достаточного влияния, Фридан обратилась к активистке Паули Мюррей, которая также присутствовала на конференции, и спросила ее совета о том, как побудить правительство к действию (Мюррей была первым афроамериканцем, получившим степень доктора юридических наук Йельской школы права).
Фридан и до этого обращалась к Мюррей за помощью. Впервые Бетти позвонила в Нью-Хейвен в 1965 году после того, как прочитала в The New York Times интервью, в котором Паули говорила, что женщинам следует промаршировать по Вашингтону так же, как это сделали активисты движения за гражданские права. Женщины начали переписываться. У активисток были схожие цели: они обе хотели, чтобы Комиссия равных возможностей при найме, федеральный орган, основанный в 1965 году, предприняла дальнейшие действия против гендерной дискриминации и обеспечила введение Раздела VII, части Закона о гражданских правах от 1964 года, который препятствовал любой дискриминации на рабочем месте.
Именно Мюррей — чернокожая квир-женщина, которая, как однажды сказала Фридан, столкнулась с двумя видами дискриминации [расизмом и сексизмом] и была важна для организации», первой предложила что-то вроде женского марша за гражданские права. Фридан заинтересовалась этой идеей и собрала больше дюжины женщин в своем номере, чтобы разработать стратегию действий. К концу конференции группа решила сформировать новую организацию, своего рода NAACP [Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения] для женщин.
Изначально NOW насчитывала тридцать членов. К тому времени, как Фридан провела ту ноябрьскую пресс-конференцию в своем кабинете, организация разрослась до пятисот человек, включая горстку мужчин. Филиалы возникали в городах по всей Америке. У NOW была воинственная риторика и четкие цели: оплачиваемый декрет, налоговые льготы на оплату яслей и детского сада, исполнение прописанного в Разделе VII и отмена запрета на аборты. Кроме того, группа выступала против дискриминации по половому признаку в действиях правительства в области образования, а также за искоренение бедности и социальное обеспечение. Все эти цели были важны для Фридан лично: Бетти утверждала, что, когда она забеременела, ее уволили из информационного агентства. NOW заявили, что планируют организовывать сидячие забастовки, демонстрации и использовать «новые оригинальные методы протеста»503, чтобы добиться того, что называли «настоящим равноправием» женщин.
Женщины NOW были в хорошей компании. К 1966 году акции протеста и сопротивления стали характерными чертами американской общественной жизни. В 1963-м Марш на Вашингтон за рабочие места и свободу собрал в столице от 200 до 300 тысяч участников. В декабре 1964 года лидер движения «Свободное слово» Марио Савио призвал толпу студентов Калифорнийского университета в Беркли «положить свои тела на шестерни и на колеса, на рычаги, на весь аппарат, и… остановить его!»504 Ав 1965-м произошло по меньшей мере три акта самосожжения в знак протеста против военной операции США во Вьетнаме. Антивоенные протесты продолжались много лет. Люди разных слоев общества объединялись, чтобы потребовать перемен, чтобы принудить к ним правительство. А теперь и женщины, которым так долго затыкали рот, подали неожиданно звонкий и сильный голос. Новое социальное движение приступило к активным действиям.
И пока женщины всей Америки объединялись, Эквиваленты обнаружили, что их группа постепенно распадается. Все начиналось с безобидных ситуаций: расписания не совпадали, не получалось зайти в гости, перерыв между письмами затягивался на две недели и больше. Телефон звонил реже, чем хотелось бы. Потом наметились маленькие размолвки: Олсен выразила недовольство молчанием друзей, Секстон раздражала неорганизованность Тилли, а Энн и Кумин с трудом поддерживали близкие отношения, потому что Максин все больше времени проводила на ферме. Художницы не вовлекались в эти маленькие размолвки — в 1960-х Свон по-прежнему была близка с обеими поэтессами, а Пинеда поддерживала связь с Олсен и ее дочерями, — но между писательницами появилось напряжение.
Вдобавок новые идеи, овладевшие умами американских женщин, оказались не слишком близки Эквивалентам. Хотя Олсен и Пинеда считали себя феминистками, остальные члены группы не обязательно разделяли эти идеи, хотя некоторые читатели и зрители были иного мнения на этот счет. По мнению сына Кумин Дэниэла (в детстве к нему обращались Дэнни), Максин не использовала феминистский лексикон, пока женское движение не развернулось в полную силу 505. По словам дочери Свон Джоанны, ее мать считала себя «само-освобожденной и заранее-освобожденной»506. Она «вроде как делала свое собственное дело», и это дело, как она его понимала, было художественно значимым и радикальным с точки зрения формы, но, с ее точки зрения, не обязательно политическим. То же можно сказать и о Секстон. Согласно мемуарам ее дочери Линды, Энн «никогда не называла себя феминисткой»507, хотя Линда также вспоминает об интересе, который Секстон проявляла к встречам местных феминисток. Так Энн воспринимала себя до конца 1960-х и в начале 1970-х. В 1974 году она призналась: «Меня раздражает то, как поступают с моими стихами в антологиях феминисткой поэзии… Они отбирают только мужененавистнические стихи и больше ничего не оставляют. Демонстрируя только эту сторону медали, феминистки оказывают себе медвежью услугу»508.
Но их читатели считали по-другому. В конце 1960-х — начале 1970-х студентки, критики и учителя использовали стихи Плат и Секстон, чтобы воздать женщинам должное. «Женщина в корсете» — стихотворение из сборника Секстон «Все, кто мне мил» — представляет читателям реалистичное изображение женского тела, за которое боролись многие активисты. Стихотворение заканчивается торжеством женщины, которая «входит в свою искупленную кожу»509. Идея этого текста согласуется с нелестными автопортретами Секстон, такими как «Менструация в сорок» и «Баллада одинокой мастурбаторши». В этих стихотворениях Энн писала о женском опыте, о котором еще не говорили вслух: писала до того, как в конце 1960-х стали открыто обсуждать аборты, до книги «О вас и вашем теле» и до индивидуального подхода в гинекологии. Великая поэтическая интервенция Секстон — представление телесного женского опыта как искусства — также была и политической. Энн вдохновляла читателей и опережала свое время, ведь она писала на все эти темы до того, как о них заговорили открыто.