Black Power отвергает поддержку белых либералов», — в какой-то момент думает Халли.
Сейчас Америка бомбит склады снабжения в Хайфоне. Не город, пригород. Потери среди гражданского населения неизбежны, но их будет немного. Ребенок лучшей подруги умирает от рака. И, несмотря на это (а может быть, как раз и из-за этого) она думает, что с радостью переспит с Мартином Дэвисом. Пятьдесят солдат окружены во вьетнамских джунглях, и их капитан запрашивает атаку с воздуха. Он прекрасно знает, что большинство бойцов погибнет 520.
Однако политика редко влияет на поведение персонажей. Семьи Пикс и Дэвис ни разу не сталкиваются с опасностью лицом к лицу. В основном в книге затрагиваются семейные проблемы: незапланированная беременность, неудачная интрижка. И это отличные темы для художественного романа — Толстой, один из кумиров Олсен, воздал им должное в «Анне Карениной», — но Кумин не удалось проявить характерный для великих писателей тонкий психологизм.
Что у Максин получилось или почти получилось, так это дружба двух главных героинь — ее с Секстон аватаров. Халли была «нервной до обгрызенных ногтей, аутсайдером с непримечательной фигурой», а Сайки «была оторвой, пышнотелой художницей с красной помадой на губах, такой голосистой, что напоминала еврейку» 521. И пока Халли добросовестно ездит со своей «дальней» фермы на курсы, которые ведет в колледже Руфус (отсылка к Тафтсу), Сайки уничтожает свои неудачные картины «холодной кроваво-красной краской» и отправляется в Брэйсленд — местную психиатрическую лечебницу. «Нервный срыв. Обычное дело для художников»522, — объясняет Эрни, один из второстепенных персонажей романа. Халли жалеет мужа Сайки, Мартина, который большую часть времени заботится о ребенке и даже не может убедить жену поваляться с ним в постели воскресным утром. Халли помогает Сайки пережить тяжелые времена, навещает ее в Брэйсленде и утешает ее и Мартина после смерти их дочери. Потом Халли проводит ночь с коллегой Тиджоем, но быстро осознает бессмысленность этой интрижки. Халли неизменно принимает на себя роль ответственного покровителя: она организует нелегальный аборт для племянницы (в последний момент договоренность сорвалась из-за выкидыша), а злость на мужа-изменщика сублимирует, выполняя разные обязанности по дому. «Халли, вставай, лицо умывай!»523 — взывает героиня сама к себе. «Иди, сделай подливку для курицы. Иди, взбей сливки. Утешься, хватит увещевать Линду (так зовут ее дочь. — М. Д.) сидящую «по щиколотку в опилках и навозе, вся в укусах слепней, а колени покрыты ссадинами и потертостями, словно кротовыми норами». Как и в поэзии Кумин, мир живой природы с его чувственными удовольствиями часто спасает ситуацию. Чтобы уважать себя, Халли важно отличаться от своей непостоянной подруги, быть ответственной и контролировать ситуацию, хотя при этом она завидует эмоциональной свободе Сайки и легкости, которую эта свобода ей дарует (в то время как Халли мучается неврозом желудка, что также является проявлением ее внутреннего психического конфликта). Но Халли никогда не стать бесшабашной Сайки: героиня сожалеет о своем романе и решает супружеские проблемы. К собственной досаде она из тех женщин, что ремонтируют мосты, а не сжигают их.
Хотя большинство основных сюжетных линий книги никак не соотносятся с реальной жизнью поэтов (и Кумин внесла некоторые изменения в общую историю), характер их дружбы передан очень убедительно. На протяжении всего романа Кумин пытается довести описание связи подруг до совершенства. Сначала, рассказывая о непрекращающихся телефонных звонках, Максин говорит, что подруги были «неразлучнее, чем сестры. Когда у одной болела голова, другая принимала аспирин»524. Позже Кумин уточняет это описание. «Все, что они делали вместе, получалось сделать хорошо и полноценно, — размышляет Халли, вспоминая, как они с Сайки слушали публичное выступление доктора Кинга. — Они поддерживали друг друга, их интересы перекликались, и долгий путь превращался в беззаботный визит… Они ничем не походили на сестер, кроме идеальной сестринской близости. Они злословили, хвалили, кормили, отнимали.
Они зависели»525, Чудесный образ и, вероятно, идеализированный: проницательный читатель романа может задаться вопросом о том, кто же именно от кого зависел.
И Олсен совершила непростительную ошибку, раскритиковав эту дружбу. В том же письме, где Тилли указала на недостаточную глубину романа, она также вывалила на Максин странную и убийственную критику описанной ею дружбы. Полагая, что Секстон тоже прочитает письмо, которое она отправила Кумин, Олсен обращалась непосредственно к Энн. «Я люблю тебя, — писала она, — и твою дружбу с Максин, но при этом ты все испортила (а ты, Макс, разрешила), вместо того чтобы помочь Максин раскрыться, уважая то, что она сама, действительно сама хотела сказать, направляя ее в этом, но нет, тебе нужно было влезть со своими мыслями, с тем, что, как тебе казалось, должно быть в романе, в небольшом объеме, но да, ты обмелила его, перенесла внимание на поверхностное, на ненужную ерунду»526.
Довольно странно было предъявлять претензии Секстон за придуманное Кумин литературное альтер эго, но все же Тилли была близка к истине: Секстон действительно активно участвовала в создании персонажа Сайки. В 1967-м Энн лежала дома со сломанным бедром и ежедневно звонила Кумин, чтобы узнать, как идут дела с романом, и предложить реплики для Сайки. Патронажная медсестра, слушая эти разговоры о супружеских изменах и незапланированных беременностях, думала, что ее пациентка пересказывает подруге свежие сплетни. Сама Энн осталась довольна этой выдуманной дружбой. Как женщина, которая кое-что да знала о портретах (вспомните «Двойной портрет»), она полагала, что «Страсти Укспорта» вышли неплохо.
К концу письма рассуждения Олсен о дружбе Халли и Сайки из критики результата превратились в критику процесса, того, как Секстон иногда подавляла Кумин, а Максин ей это позволяла.
Более того, Олсен критиковала близкую дружбу, которую считала закрытой для себя. Читая «Укспорт», она хотела «поговорить вместе с Халли и Сайки»527. Тилли призналась Кумин, что ей одиноко. Секстон и Кумин всегда были друг у друга, а Олсен иногда чувствовала себя так, будто у нее никого нет. Максин, не склонная реагировать быстро, замолчала. Шокированная Секстон тоже перестала писать. И только через много лет Секстон открыто обсудила с Олсен ее неологизм «обмелила». Когда Энн наконец на это решилась, она рассказала о своей боли без обиняков, в недоступной для Кумин манере.
«Я была глубоко потрясена, когда много лет назад ты сказала, что я обмелила книгу Максин, — писала Секстон в июле 1970 года. — Нет, Тилли, я так и не поняла, что ты имела в виду… Это было бы не так важно, если бы я не любила и не уважала тебя, но я люблю и уважаю, и это имеет значение до сих пор»528. Энн задалась вопросом, а не Джон ли Чивер, любимый писатель Кумин, виноват во всей той поверхностности, которую разглядела Олсен в романе. Она предположила, что Олсен больше понравится следующая книга Кумин (опубликованный в 1971 году роман «Похищение критики» назвали «самым слабым из романов миссис Кумин»529). Завершая письмо, Секстон пожелала Олсен всего наилучшего, и добавила, что останется ее «преданным читателем»530. По сравнению с предыдущими письмами, в которых Энн называла Тилли «гением и кумушкой»531, эти добрые пожелания Секстон прозвучали холодно. Теперь она была просто преданным «читателем», но уже не преданным другом.
Как и в ситуации с Кумин, Олсен попыталась написать письмо, которое бы все исправило. «Энн, драгоценная и отчужденная»532, — начала она. Тилли поблагодарила Секстон за то, что она прислала ей свой новый, не внесенный в телефонную книгу номер «в подозрительно официальной записке без подписи», которую Секстон отправила до или после письма, продолжившего давний конфликт. У Олсен не хватало слов, чтобы выразить чувства, и она позаимствовала несколько у Торо. В заключение Тилли приписала для Секстон свои собственные добрые пожелания, более искренние, чем те, что высказала Энн: «Отчужденная или нет, я лелею твои надежды, ценю твои мечты, вижу тебя: ты, как и я, взращиваешь свой сад. Хоть мы и в разлуке (твои книги, твоя фотография, воспоминания — всегда часть меня) — Живи и работай хорошо. — В добрый час (не прощай), моя дорогая Энн».
Конфликт вокруг «Страстей Укспорта» случился в неудачное для всех время. Секстон, оправившись от перелома бедра, столкнулась с негативной реакцией зарубежных критиков на свое творчество. Ее британский редактор из Oxford University Press Джон Сталлуорти хотел внести изменения в новую книгу Секстон «Стихотворения о любви». Он счел эти новые стихи слишком несвязными и хотел видеть что-то столь же лаконичное и формальное, как в ранних сборниках Энн. Кумин все еще пыталась справиться с болезненной инфекцией мочевого пузыря. «Это был скверный год, — писала Максин в апреле, сразу после публикации «Укспорта». — Ни дня без боли, но ужасно не хочется возвращаться в больницу, опять сдавать анализы и пытаться доискаться до причины»533. Не удивительно, что центральной трагедией в жизни Халли Пикс становится таинственная боль в животе — ведь боль управляла жизнью автора «Страстей Укспорта». Олсен тоже была удручающе больна и уныла. В феврале 1968-го, примерно в то же время, когда она получила от Harper & Row запрос на аннотацию, Тилли написала Секстон мрачное письмо, в подробностях описывая свои страдания:
У меня спущены штаны
после похода сама понимаешь куда, чертов кишечник.
я старая женщина
ноги ноют
ноют так, как описывают это в рекламе аспирина
я уже говорю на языке этой рекламы
возвращаюсь в рабочий кабинет
но не работаю
больной Толстой (1904) пристально смотрит на меня
сжимая руками шерстяной плед
Эмили Харди Чехов Энн отвернитесъ 534.
Но Олсен не хотела, чтобы подруга отворачивалась: Тилли хотела, чтобы Секстон видела, насколько она сломлена. Ее предложения тоже ломались пополам, как высушенные веточки. Читая это зимнее письмо с его строфами и переносами, Секстон могла подумать, что писательница Олсен сочинила стихотворение.