Конечно, эти обстоятельства повлияли на то, как каждая из женщин отреагировала на связанные с «Укспортом» разногласия. Возможно, не будь этих проблем со здоровьем, критику Олсен восприняли бы спокойнее. Но в каком-то смысле разлада следовало ожидать, и не только потому, что у Олсен уже несколько раз были размолвки с подругами-писательницами. С самого начала связь этих женщин казалась неожиданной: Секстон, женщина из богатой семьи, понятия не имела о том, как живет работающая мать вроде Олсен. На краткий период этих женщин объединили общие цели, но теперь их политические и профессиональные пути разошлись.
Олсен и Секстон не удалось восстановить прежнюю задушевную и близкую дружбу. Энн, которая нуждалась в заботе и поддержке друзей, не понимала, как Олсен могла так походя оскорбить ее и Кумин. Тилли, которая верила в высокие стандарты для всех художников, не исключая себя, отказалась класть свою честную критическую позицию на алтарь дружбы. Хотя три подруги и пообедали вместе в Бостоне в один из приездов Олсен, они не смогли вернуть легкости институтского общения, времени, когда у них были общие литературные вкусы и они заканчивали друг за друга предложения. Ближе всего к примирению подруги подошли в переписке. В конце концов, они, в первую очередь, были писательницами.
Когда их подвели слова, на помощь пришла природа. Олсен часто обращалась к природе в поисках утешения. Так же поступала и Кумин: ее описания сельской местности в поэзии и прозе наполнены чувственностью. Порой засушенный цветок или листок говорит лучше всяких слов. Однажды, через некоторое время после ситуации с «Уэкспортом», Олсен шла на чтения или урок и обнаружила, что несет три листочка, вложенные между страницами стихотворений Харди и Дикинсон. Кумин прислала ей эти листья как знаки наступления осени на Восточном побережье. «Я истолковала их как прощение за ту боль, что тебе причинила, — написала Олсен. — Спасибо, Макс. Боль утихает».
ГЛАВА 16. Нет ничего плохого в привилегиях, да только не всем они доступны
«Правительство ничего не контролировало», — так начинается эссе Джоан Дидион «И побрели в Вифлеем», впервые опубликованное в The Saturday Evening Post в 1967 году. Дидион описывает «холодную позднюю весну 1967-го в Америке», страну в беде:
Это была страна объявлений о банкротстве и публичных торгах, страна дежурных сообщений о бытовых убийствах и пропавших детях, страна брошенных домов и вандалов, которые делали ошибки даже в наспех нацарапанных словах из трех букв. В этой стране регулярно исчезали семьи, оставляя шлейф из фальшивых чеков и бумаг на изъятие недвижимости. Подростки кочевали из одного истерзанного города в другой, отторгая и прошлое, и будущее, как змеи, которые сбрасывают кожу. Дети, которых так и не научили и которые теперь никогда не научатся играм, удерживающим общество от распада. Люди пропадали. Дети пропадали. Родители пропадали. А те, кто оставался, подавали бессвязные заявления о пропаже, а потом уходили и сами 535.
Все, как в стихотворении Йейтса, распадалось, и Дидион отправилась в Сан-Франциско, где «проявлялись социальные потери», — чтобы взять интервью у хиппи и дезертиров и описать их искалеченные жизни. Джоан повествует о своих беседах с хиппи и наблюдениях за контркультурой. Эссе заканчивается описанием небольшого пожара, который начался в доме по вине трехлетнего ребенка, и пары хиппи, отчаянно пытающихся достать «какой-то очень хороший марокканский гашиш, провалившийся сквозь поврежденную при пожаре доску пола». Очевидно, что система нездорова.
Мир, который описала Дидион, совсем не походил на мир 1950-х, когда Эквиваленты начинали взрослую жизнь (Джоан родилась примерно через десять лет после Секстон и Кумин, но в отношении к жизни и манерах она была ближе к их поколению, чем к более молодому). За десять лет, с 1957 по 1967 год, государство, основанное на столпах согласия и сдерживания — или по крайней мере их иллюзии, — превратилось в страну разлада и дестабилизации. Бэби-бумеры, рожденные у «молчаливого поколения» — гордых ветеранов Второй мировой и благообразных домохозяек с нитками жемчуга на шеях, — отвергли стиль, привычки и традиции своих родителей. Они требовали гражданских прав и сексуальной свободы. Летом 1967-го праздновали «Лето любви», и молодежь массово стекалась в Сан-Франциско. Юбки все укорачивались. Волосы белых становились все длиннее и прямее, а прически чернокожих — все объемнее и рельефнее. Музыка делалась громче и страннее: в июне прошел Международный фестиваль в Монтерее, первый рок-фестиваль в Америке. Там можно было услышать Jefferson Airplane, The Grateful Dead и Experience Джимми Хендрикса. Следуя совету Тимоти Лири, исследователя и сторонника использования психоделиков, молодежь включалась, настраивалась и улетала. Не прошло и десяти лет с тех пор, как Секстон и Плат попивали мартини в «Ритц-Карлтон», как для многих молодых людей кислота стала желаннее алкоголя.
К этому времени женское движение, как и сама страна, распалось. Можно сказать, что перелом произошел в мае 1968 года. За год до этого, в 1967 году, феминистка по имени Валери Соланас — драматург и открытая лесбиянка — самостоятельно опубликовала SCUM Manifesto. Эта аббревиатура, похоже, означала «Общество уничтожения мужчин». Соланас относила себя к радикальным феминисткам — группе, которая отличалась от либеральных, таких как Фридан, тем, что они отвергали веру в то, что формальное равенство, на работе или по закону, имеет какую-то силу в мире, которым управляют мужчины. Радикальные феминистки хотели революции. В SCUM Manifesto Соланас выступала за полное уничтожение мужчин, а также свержение правительства и ликвидацию денежной системы. Через год после публикации этого документа и всего через два месяца после убийства доктора Мартина Лютера Кинга-младшего Соланас стреляла в художника Энди Уорхола, который выжил после покушения (девушка хотела, чтобы Уорхол помог ей поставить одну из ее пьес). Видная представительница созданной Фридан организации NOW — блондинка и бывшая республиканка Ти-Грейс Аткинсон — посетила Соланас в тюрьме. Для защиты Соланас Аткинсон наняла остроумную чернокожую юристку Флорине Кеннеди, но как только Фридан об этом узнала, она отправила гневную телеграмму:
НЕМЕДЛЕННО ВОЗДЕРЖИСЬ ОТ ЛЮБЫХ СВЯЗЕЙ С СОЛАНАС 536. Вскоре Аткинсон и Кеннеди ушли из NOW и основали собственную группу радикальных феминисток под названием The Feminists.
Но этот разрыв отражал давние разногласия в отношении стратегии и тактики. Должны ли сторонницы феминистского движения обращаться в суд и настаивать на законодательных реформах или им следует выйти на улицы? Нужно ли NOW выразить официальную позицию в отношении брака, абортов и нуклеарной семьи или же не высказываться по этим культурным вопросам, таким образом избегая отчуждения потенциальных соратников? Лесбиянки — тоже часть движения за освобождение женщин? Как феминисткам относиться к мужчинам? К неудовольствию Аткинсон, Кеннеди и ей подобных, NOW не отвечала на эти вопросы. Особенно спорным для организации был вопрос женской гомосексуальности: Фридан однажды назвала лесбиянок «лавандовой угрозой» и запретила им участвовать в Первом конгрессе по объединению женщин, спонсируемом NOW, который состоялся в Нью-Йорке в 1969 году. Радикальные феминистки — Шуламит Файрстоун, Эллен Уиллис, Кэти Сарачайлд, Робин Морган, Патрисия Майнарди и другие — преследовали далеко идущие цели; они планировали работать против правительства и правовой системы, а не сотрудничать с ними.
Вскоре в Нью-Йорке энергичная, только что освобожденная женщина могла выбрать одну из конкурирующих радикальных феминистских ячеек: Редстокинг, The Feminists, Радикальные феминистки Нью-Йорка и Ячейка 16. Многие из этих групп практиковали «пробуждение самосознания» — термин, придуманный Сарачайлд в 1968 году. Историк Рут Розен определяет его как «процесс, посредством которого женщины в малых группах могли исследовать политические аспекты личной жизни 537» и отмечает, что эту технику позаимствовали у активистов движения за гражданские права, которые называли ее «говорить правду власти» (Сарачайлд работала организатором по гражданским правам в Миссисипи, где и узнала о такой организующей тактике). Идея состояла в том, что, рассказывая о своей повседневной жизни — «говори на основе собственного опыта, сестра», — женщины приходят к осознанию того, как были угнетены. Они испытывали то, что впоследствии стали называть «щелчком» узнавания.
Радикальные феминистки отличались не только от либеральных феминисток, но и от ортодоксальных социалистических феминисток, таких как Олсен, которая считала, что пролетарская революция и перераспределение ресурсов уничтожат сексизм. Радикальные феминистки полагали, что гендерное угнетение существовало до капитализма и отдельно от него, но могло действовать и в связке с капитализмом. И хотя все радикальные феминистки согласились с первичностью гендера для социальной идентичности и необходимостью создания женского движения, они расходились во мнениях по ряду других важных вопросов. Одни верили в ценность пробуждения самосознания, другие считали, что эта практика мешает движению. Некоторые считали, что институт брака следует сохранить — по крайней мере, до завершения революции. Другие призывали к его немедленной ликвидации. Были и те, кто полагал, что женская гомосексуальность является единственной политически последовательной сексуальной практикой для феминисток. Эти разногласия — о структуре руководства, о ценности прямых действий и о том, является ли ведущее звено более эффективным, чем группа, принимающая множество членов из разных слоев общества, раскололо организующие ячейки и привело к появлению и распространению новых групп. Между 1970 и 1973 годами, как пишет историк Элис Экхольс, «движение было опустошено чрезмерным фракционизмом по вопросам элитарности, класса и женской гомосексуальности»538.
Конфликт по последнему пункту оказался особенно острым. Первого мая 1970 года группа протестующих, надеясь поднять вопрос о правах лесбиянок, прервала работу Второго конгресса по объединению женщин, организованного NOW в Нью-Йорке. Некоторые из них были одеты в футболки, украшенные той самой презрительной фразой, которую Фридан однажды бросила в адрес состоявших в движении лесбиянок: «Лавандовая угроза». И хотя акцию планировала небольшая группа женщин, многие присоединились к протестующим, как только те вышли на сцену. В декабре того же года группа известных феминисток, и Глория Стайнем в их числе, провели пресс-конференцию, на которой заявили, что и движение за освобождение женщин, и движение за освобождение людей гомосексуальной ориентации «борются за общую цель»539, но для многих это заявление было и неприемлемым, и слишком запоздалым. К этому моменту многие лесбиянки покинули движение, а Фридан, упорно проявляя гомофобию, продолжила очищать нью-йоркское отделение NOW от гомосексуальных женщин. В своей книге историк Экхольс назвала главу о расколе «Выплеск различий».