Выплеск различий может нарушить равновесие, что нередко бывает к лучшему. Иногда взрыв может снести старые здания с фундамента: уничтожить отжившее и расчистить путь для нового.
Несмотря на либеральный образ, академические круги во многом консервативны. Форма одежды официальная, иерархия — неписаный закон. Учебная программа меняется медленно, а каноны модифицируются и расширяются только под давлением. Отчасти этот консерватизм — функция профессиональной структуры, которая наделяет полномочиями тех, кто старше, и делает уязвимыми молодых. Аспиранты должны угождать научным руководителям, которые могут противодействовать проведению нетрадиционных или радикальных исследований. Все эти факторы замедляют любые изменения в академическом мире. Однако в конце 1960-х годов университеты вынуждали меняться. Чернокожие студенты объединились, чтобы изучать афроамериканистику; в апреле 1969-го группа активистов провела сидячую забастовку в Корнеллском университете.
Студенты и преподаватели также выступали за расширение представительства женщин, как в преподавательском составе, так и в университетской программе. В 1971-м в отчете преподавателя английского указывалось, что женщины составляют от 10 до 11 % преподавательского состава кафедры современных языков и литературы. В 1968-м на вошедшем в историю как «политически нестабильный» съезде Ассоциации по изучению современного языка (MLA), профессионального объединения аспирантов, преподавателей и филологов (в том числе изучающих английский язык) утвердили резолюцию о создании Комиссии по вопросу о месте женщин в профессии. Принятие резолюции проиллюстрировало тезис о том, что в академических кругах все происходит с некоторым запаздыванием, комиссия появилась только через восемь лет после того, как Кеннеди создал общенациональную комиссию по положению женщин. Год спустя комиссия начала свою работу. В состав комиссии, переименованной в Комиссию по положению женщин, президент MLA Генри Нэш Смит назначил семь женщин, включая Флоренс Хоу, которую иногда называют «Элизабет Кэди Стэнтон феминологии». Выпускница колледжа Смит, Хоу заинтересовалась политикой под влиянием своих студентов в колледже Гоучер, где в начале 1960-х годов занимала должность доцента. В то время не всех доцентов, занимавших преподавательские должности, обязывали защищать докторские диссертации, и она бросила докторантуру, чтобы подстроиться под своего тогдашнего мужа. Хоу участвовала в движении за гражданские права, а затем и в женском движении. Этот опыт радикализировал Хоу, и она «наконец-то освободилась от брака и даже начала писать диссертацию»540.
Хоу полагала, что существует две причины, из-за которых в академических гуманитарных науках так мало женщин: во-первых, учебные программы по литературе последовательно представляли это искусство как мужское призвание, и во-вторых, чем выше мы поднимаемся по академической лестнице, тем меньше встречаем женщин. По подсчетам Хоу, в конце 1960-х годов женщины составляли 80 % студенток колледжа, изучающих английский и современные языки, но только 20 из них поступили в докторантуру. Те, кто все-таки решался строить академическую карьеру, вступали на тернистый путь. Хотя большинство женщин, получивших докторскую степень, планировали писать научные труды (согласно одному исследованию, спустя восемь или девять лет после получения докторской степени 75 % женщин удалось опубликовать хотя бы одну статью, а большинству — три или четыре), однако по-прежнему бытовало мнение, что «остепененные» женщины не намерены вовлекаться в профессиональную деятельность. В результате многим предоставляли преподавательские должности без последующего заключения бессрочного контракта: женщины с докторской степенью гораздо чаще преподавали в двух- и четырехгодичных или муниципальных колледжах, чем в исследовательских университетах. В результате докторантки имели лишь один из девяти или десяти шансов, что их профессором будет женщина 541. Согласно этой статистике, очевидно, что женщины заинтересованы в изучении литературы и языков и, возможно, даже готовы сделать это своей профессией, но им противодействуют, их перенаправляют и в итоге увольняют. У будущего поколения женщин-ученых мало примеров для подражания как в литературе, так и в жизни.
Хоу так и не закончила докторантуру, но продолжала продвигаться по карьерной лестнице — отчасти благодаря своей дальновидности (она преподавала women ’s studies еще до того, как этот предмет вообще появился). Рано попавшая под влияние радикальных идей, она приняла решение способствовать увеличению доли женщин-писательниц, ученых и редакторов в академических кругах. Хоу хотела изменить отношение к аспиранткам и писательницам. Тилли Олсен, всегда открыто выражавшая свое мнение и вновь привлекшая внимание общественности, стала частью этих изменений.
В не по сезону теплый декабрьский день в конце 1971 года, яростно ухватившись за свой второй шанс на литературную жизнь, Олсен приехала в Чикаго на ежегодный съезд Ассоциации по изучению современного языка. С конца XIX века это профессиональное объединение ежегодно собиралось на несколько дней для проведения встреч экспертных групп, публичных дискуссий и собеседований (ежегодные конференции MLA проходят по сей день). Конференция длилась три дня в период между рождественскими каникулами и первым днем нового года — в это время большинство университетов на каникулах, и профессорско-преподавательский состав может беспрепятственно покинуть кампус. Как же Олсен, писательница, не расположенная к критическому анализу литературы, которым занималось большинство ученых, оказалась на этом академическом съезде?
В 1968 году, когда политические идеи новых левых (гражданские права, феминизм, антикапитализм) начали проникать в академические круги, Олсен получила предложение преподавать в Амхерстском колледже (Западный Массачусетс) — небольшом учебном заведении, где изучали свободные искусства. Там учились только белые мужчины, лишь в 1975 году было введено совместное обучение. Лояльный к левым настроениям заведующий кафедрой английского языка Лео Маркс, выпускник Гарвардского университета и доктор философии, был обеспокоен гомогенностью преподавательского состава в Амхерсте (сам Маркс был одним из немногих евреев среди профессуры). Он думал, что Олсен, как женщина левых взглядов, поможет модернизировать колледж и подготовить выпускников к вступлению в меняющийся мир.
Приглашение Амхерста застало Олсен в резиденции Макдауэлл, где она работала уже второй раз. Из Нью-Гэмпшира Тилли добралась на собеседование на нескольких автобусах. Во время интервью Олсен не изменила своей беззастенчивости и провокационности: она пристыдила профессорско-преподавательский состав за то, что они полагаются на типичный канон, уверяя, что студенты могут — и должны — узнать о неравенстве в Америке через изучение американской литературы. Обличительная речь Тилли оттолкнула часть профессорско-преподавательского состава, но Олсен расположила к себе Маркса, который выступил за назначение ей солидной зарплаты, равной ставке работающих в колледже мужчин 542, и нашел шофера, который отвез Олсен обратно в Нью-Гэмпшир. Осенью 1969 года Тилли получила годичный контракт преподавателя, это ознаменовало начало ее второй, неожиданной карьеры 543.
Тем летом Олсен и Джек поселились в большом доме на Снелл-стрит, в двух кварталах от Амхерстского департамента английского языка.
Аренда этого просторного дома обходилась им в 220 долларов в месяц (около 1535 долларов по текущему курсу), больше, чем они обычно платили в Сан-Франциско. Вместо того чтобы болтать с секс-работниками на площади Святого Франциска, Джек пристрастился к пробежкам по улицам Амхерста с его ветвистыми деревьями и просто очаровательными домами 544. Кроме того, он устроился на работу в The Wall Street Journal, в то время базировавшийся в Чикопи, городке в десяти милях от Саут-Хэдли, где расположен колледж Маунт-Холиок. А Олсен прикрепила на стену нового кабинета привычные портреты Толстого, Вулф и Секстон, присовокупив к ним литографию с изображением Эмили Дикинсон, которую создала Свон в годы учебы в институте. Так Тилли сделала еще одну комнату своей.
На фотографии тех лет Олсен, вся в черном, стоит перед портретом Дикинсон, спиной к книжной полке, на которую поставила локти. Поэтесса на литографии складывает руки в похожем жесте. Тилли улыбается плутовской улыбкой, как будто ей сошло с рук что-то недозволенное. Живя в том же городе, где Дикинсон — ее кумир — когда-то вела свою затворническую жизнь, Олсен чувствовала себя наполненной какой-то неведомой магией. Позднее в том же году Тилли взяла свой класс на экскурсию в дом-музей Дикинсон и расплакалась, ощутив ее призрачное присутствие. Но еще до того, как Олсен переступила порог дома Дикинсон, она чувствовала, что этот город и его история трогают какие-то особые струны ее души. Быть может, в Амхерсте она сможет достичь чего-то нового.
В Амхерстском колледже Олсен вела два курса по литературе: один был посвящен тому, что она называла литературой бедности (писатели, которые писали о бедности, поскольку либо видели ее со стороны, либо пережили ее сами), и еще один, «Стремление писать» — курс, основанный на ее эссе для Harper 545. Среди авторов было несколько из тех, что цитировались в статье: Джеймс, Харди, Конрад. Студенты особенно живо интересовались ее курсом о бедности, хотя Олсен казалось странным преподавать литературу о неравенстве некоторым студентам — выходцам из экономически привилегированных слоев. По воспоминаниям дочери Олсен Джули, первый опыт работы Тилли в академических кругах выявил ее радикализм: преподавание в Амхерсте «действительно позволило ей глубже осознать классовые различия. Я помню, что маму ужаснула разница между адъюнктами и штатными преподавателями, а также мужчинами и теми немногими женщинами, которые работали в колледже»546. И дело не в том, что Олсен завидовала студентам и преподавателям Амхерста с их модными куртками и милыми домиками. Напротив, у нее сложились теплые отношения со студентами, которые прощали Тилли ее рассеянность за ее страстную веру в то, что чтение и письмо действительно важны. «Нет ничего плохого в привилегиях, — говорила Олсен, — да только не всем они доступны»547.