За кулисами у Секстон случился припадок. Кумин, обычно невозмутимая, на сей раз была потрясена. Она писала обеспокоенной подруге Энн: «За 17 лет мне немало пришлось с ней повидать, но такого ужаса раньше не бывало»606.
Спад в жизни Секстон начался в 1973 году, когда они с Кайо развелись. Много десятилетий их брак был довольно напряженным и бурным: Секстон знала, как довести Кайо до взрыва ярости. Он бил ее, и не один раз. Мемуары Линды Грей Секстон содержат пугающую сцену, в которой Кайо бьет Секстон головой о стену 607. Но также обе стороны там описываются как активные инициаторы насилия. Еще больше усложняло ситуацию то, что Кайо был главным опекуном Секстон: человеком, который готовил ей ужин и следил за тем, чтобы она принимала нужное количество снотворного — таблеток, без которых не могла обойтись много лет. В браке Энн вела себя как несчастный ребенок; она делала это и для того, чтобы предотвратить ярость Кайо (боясь, что он рассердится, если она выскажет свои истинные чувства), и для того, чтобы получить необходимую ей заботу. «Мы неплохо ладим… если я сюсюкаю 608, — однажды объяснила Секстон Кумин. — Не могу говорить, черт побери. Пытаюсь. Но не могу». Брак был основан на детской слабости Секстон и мудрости, терпении и выносливости Кайо. Только со своими любовниками Энн чувствовала, что может быть вполне взрослой.
Танец созависимости Кайо и Секстон продолжался, пока в феврале 1973 года Секстон не решила, что хочет развестись. Работа у нее шла хорошо; она преподавала в Бостонском университете, писала стихи и зарабатывала декламацией достаточно, чтобы содержать себя и своих детей. Энн чувствовала себя полной сил и независимой, готовой принять жизнь одинокой женщины. И она была не одна: вдохновленные женским движением и тем, как оно развеяло мечту об идеальной нуклеарной семье, женщины по всей стране разрушали браки, окунаясь в новую, волнующую, ужасающую жизнь. Развод без вины, впервые введенный в Калифорнии в 1969 году, облегчил расторжение брака без последствий для репутации одной из сторон. Другие штаты подхватили эту практику (Массачусетс принял развод без вины в 1976-м). Число разводов быстро росло, удвоившись между 1962-м (год выхода книги Секстон «Все, кто мне мил») и 1973 годом. В 1975 году их количество впервые в истории США превысило миллион 609.
Когда они с Кайо впервые расстались, Секстон переезжала от подруги к подруге, живя с Кумин в первые дни разлуки. Но Секстон не могла бродяжничать вечно; уже к марту она вернулась на Блэк-Оук-роуд в Уэстон и стала жить одна в большом доме без бассейна. Кайо нашел себе отдельную квартиру, Линда училась в колледже, а Джой — в школе-интернате штата Мэн. Секстон пригласила к себе жить семейную пару; они помогали по хозяйству и готовили еду. Для друзей и соседей Секстон была сильной и независимой женщиной, готовой к новому старту. Но мало-помалу ее оптимизм сошел на нет. К лету Секстон уже спала до десяти утра, выпивала по три-четыре рюмки водки за обедом, в полудреме проводила полдня и за ужином снова пила, а после принимала до восьми таблеток снотворного. «Это время для меня — крестная мука, период тяжелого развода, замуж выйти не за кого»610, — писала она в начале сентября поэтессе Адриенне Рич, которая ушла от мужа в 1970 году (он покончил с собой вскоре после их расставания). Секстон не была одна с девятнадцати лет.
Брак был окончательно расторгнут в ноябре, как раз когда Секстон пожалела о том, что вообще подала на развод. И снова она переоценила свои внутренние ресурсы. Энн совершила подобную ошибку десять лет назад, когда считала себя достаточно сильной, чтобы отказаться от терапии и отправиться за границу. На этот раз, однако, она не могла просто вернуться домой, потому что такого места больше не существовало. Как героиня стихотворения «Музыка плывет ко мне», Секстон поймала себя на том, что задается вопросом: «Где же мой дом?»
Пока Секстон пыталась устроить себе новую жизнь, ей начали сниться дурные сны и слышаться голоса. Она занималась самолечением с помощью алкоголя и таблеток, ее тянуло бродяжничать — подобное состояние она впервые испытала еще при докторе Орне в конце 1950-х. Энн все время была пьяна и требовала внимания, так что друзьям стало сложно с ней ладить, и они все больше отдалялись.
Линда, к тому времени уже третьекурсница в Гарварде, пыталась обрести собственную, отдельную личность, не бросая мать. «Чем напряженнее становилась ситуация, тем больше я злилась на мать, — писала она в мемуарах, — на лето я смогла переехать в квартиру в районе Инман-сквер, чтобы отгородиться от ее выходок, но Джой все еще училась в средней школе»611. Джой приехала домой на лето. Она более настороженно относилась к матери и была с ней не столь близка, как Линда, и уже в середине лета съехала, перебравшись к Кайо. В июле, незадолго до своего двадцать первого дня рождения, Линда отправилась к матери на ужин и получила странный подарок: чек на 1000 долларов и копию завещания Секстон, в котором назначалась литературным душеприказчиком.
Секстон могла бы справиться с отсутствием Кайо, если бы ей удалось удержать рядом свою лучшую подругу. Но именно в 1973 году Кумин выиграла Пулитцеровскую премию и начала ездить по мастерским и резиденциям. Подруги по-прежнему разговаривали каждый день, и ни одна из них не опубликовала ни одного стихотворения, не посоветовавшись сначала с другой, однако они больше разговаривали по телефону, чем лично, и их разговоры порой были напряженными. «У меня была собственная слава, с которой нужно было справляться самой, — объяснила позже Кумин. — Я выиграла Пулитцер; меня приглашали на чтения; я была намного более востребована; больше путешествовала, я просто физически не могла бывать с ней так много, как раньше. И я думаю, что хотя Энн не восприняла это как предательство с моей стороны, некоторое отчуждение она, конечно, почувствовала»612.
Кумин сама пыталась совладать с ощущением, что ее предали. Она злилась, когда ее просили изображать няньку. Несколькими годами ранее Максин намекнула Энн, что не хочет, чтобы их дружба превратилась в «обычную язвительность», как это было у Кэтрин Мэнсфилд и Иды Бейкер. Но по мере того, как состояние Секстон ухудшалось, Кумин все чаще брала на себя заботу о ней, хотя ее собственная карьера только-только пошла на взлет. Кумин никогда не думала, что Секстон ею манипулирует, — страдания Энн были непритворными, и она никогда не угрожала подруге, что порвет с ней насовсем. Но все же она не всегда меняла свои планы, чтобы подстроиться под подругу. Максин согласилась пожить неделю в художественной резиденции в Данвилле (штат Кентукки) — они с Секстон заранее договорились разделить телефонный счет. Кумин ездила на природу почти каждые выходные. В 1974 году она запланировала трехнедельную поездку за границу — в Европу, Израиль и Иран — как раз в день рождения Секстон, когда та так нуждалась во внимании. Кумин начала остро чувствовать «контраст между городской и сельской жизнью»613. Единственное, что держало ее в Ньютоне, как она, наконец, поняла, была Секстон.
У Кумин и Секстон были разные карьерные пути: одна начинала с неизвестности и восходила к славе, а другая ворвалась на сцену и завоевала внимание и почести, а затем, как падающая звезда, спустилась во тьму. И все же, несмотря на то что подруги следовали по противоположным траекториям, они оставались глубоко вовлеченными в работу друг друга. Ведь Кумин оказала непосредственное влияние на провокационный выход Секстон на поэтическую сцену: именно Максин одобрила первое настоящее стихотворение Энн, и это она сопровождала Секстон на те ранние чтения уважаемых поэтов, где начинающая поэтесса осваивала тонкости ремесла.
Секстон в свою очередь продолжала поддерживать Кумин и поручаться за работу своей подруги. «Благодаря ей я увидела, что рацио нуждается в поддержке интуиции»614, — сказала однажды Кумин о своей подруге. По мере того как Максин стала писать больше и лучше, Секстон опасалась, что ее подруга превзойдет ее и оставит далеко позади. Ей как-то приснилось, что она приехала к Кумин в школу английского языка Bread Loaf в Миддлбери, где обе поэтессы преподавали в разные периоды своей карьеры. Во сне Кумин ушла от Секстон на урок, хотя Секстон умоляла ее остаться. «Пожалуйста, — сказала она во сне, — я проделала весь этот путь, чтобы увидеть тебя»615. Но Кумин не остановилась, оставив беспомощную подругу одну.
Ни страх, ни ревность никогда не влияли на суждения Секстон о работе подруги. Когда у нее была возможность поспособствовать тому, чтобы Кумин вручили «Пулитцер», она изо всех сил боролась за это. Это был акт самопожертвования, так как Секстон знала: если Кумин станет лауреатом, она потеряет еебіб.
Секстон никогда полностью не теряла Кумин, но их скрытая ревность, обиды и страхи — давно похороненные под покровом любви и взаимного почитания — в конце концов обнаружились в апреле 1974 года. Обе поэтессы выступали в Дугласском колледже, всего через месяц после попытки самоубийства Секстон, и хотя ее суицидальные склонности не были очевидны, она была не в лучшей форме. Они согласились дать интервью ученым Элейн Шоуолтер и Кэрол Смит, и хотя разговор начинался хорошо, Секстон вскоре завладела беседой, начав бессвязно болтать, как будто лежа на кушетке психоаналитика. Секстон заговорила о своих проблемных отношениях с матерью и бабушкой, намекая на непристойные действия последних. «Мне кажется, я доминирую в этом разговоре», — признала она. «Так и есть, Энн»617, — с раздражением согласилась Кумин. В ответ Секстон пожаловалась, что переживает сложные времена 618.
Обычно Кумин терпела эгоцентризм Секстон, но на этот раз вышла из себя. После того интервью она обвинила Энн в себялюбии и вечном желании привлечь внимание — как во время разговора, так и в последние несколько месяцев. Эти слова — «эгоистичная», «требуешь внимания» — не выходили у Секстон из головы. Десять дней она мучительно размышляла над ними, задаваясь вопросом, что именно она сделала не так, опасаясь, что на самом деле она и была тем самым суккубом, на которого намекала Кумин. Вернувшись в Уэстон после выступления и неприятного интервью, Секстон села за пишущую машинку, чтобы попытался объясниться с подругой.