В начале 1976 года, почти через два года после смерти Секстон, Кумин и Вик навсегда покинули пригород Бостона. В своих более поздних мемуарах Кумин писала: «Комфортное центральное отопление сменилось для нас дровяными печами, стабильное электроснабжение — периодическим отключением света во время бурь, а жалюзи и шторы на нижнем этаже — возможностью наконец дышать полной грудью»635. Теперь они стали постоянными обитателями штата Нью-Гэмпшир. Кумин почувствовала себя свободной, покончив с социальными условностями, со зваными обедами, бесконечным списком гостей и сплетнями. Она также покончила с жизнью, в которой нужно было быть постоянно начеку, терпя суицидальные порывы Секстон и чуть что бросаться к ней на помощь. В стихотворении, написанном в марте 1973 года после попытки Секстон наложить на себя руки, Кумин описала ту ужасную ответственность, которую она несла, чтобы сохранить жизнь подруги: «Я останавливала тебя дюжину раз, я была / полузащитником, вытаскивающим таблетки из твоих рук / невозмутимо вызывала скорую помощь / читала тебе лекции / сдерживалась и злилась / в ярости от того, что ты хотела меня покинуть». Максин всегда знала, что Секстон «снова расклеится». Кумин сильно скучала по Секстон: «молниеносная критика… и непрерывный поток одобрения в адрес любого моего начинания» 636, — но понимала, что с потерей подруги началась новая глава ее жизни.
После того как осенью Кумин переехала на север, она написала подруге: «Было бы лукавством не признать, что смерть Энн наконец освободила меня, дав возможность перебраться в деревню. И похоже, новый образ жизни пришелся нам как раз кстати: мы оба сразу же скинули по пять килограммов, загорели и окрепли благодаря работе на открытом воздухе — наши лошади пышут здоровьем, и мы отдыхаем от людей»637. И Кумин до самой смерти в 2014 году оставалась на ферме Побиз, с удовольствием собирая ягоды и разводя лошадей.
В 1974 году в панегирике в память о Секстон Адриенна Рич писала: «У нас было много поэтесс-самоубийц, достаточно женщин-самоубийц, достаточно саморазрушения как единственной формы насилия, разрешенной женщинам»638. Когда Рич узнала о кончине Энн Секстон, она жила в Нью-Йорке и преподавала в Городском колледже. Некоторые из учеников Рич и ее друзей хотели провести траурную церемонию в честь Секстон. Рич решила «попытаться затронуть вопрос отождествления, который всегда тесно связан с темой самоубийства»; другими словами, она хотела поговорить с женщинами, которые могли симпатизировать саморазрушительным побуждениям Секстон.
Хотя Секстон и Рич появлялись на одной и той же бостонской поэтической сцене, они не были близки. Они пару раз встречались; поздравляли друг друга с публикациями и наградами. Адриенна однажды попросила Энн помочь ей перевести несколько стихов южноафриканского поэта (они были написаны на африкаансе), а Секстон попросила Рич о рекомендации для Музея Гуггенхайма 6З9. Пока Кумин и Свон, близкие друзья Энн, делились личными воспоминаниями, Рич написала свое, в котором рассматривала Секстон как представительницу феминистского движения, которым, как бы вопреки самой себе, она действительно стала. «Энн писала стихи, затрагивающие вопросы абортов, мастурбации, менопаузы и болезненной любви обессилевшей матери к своим дочерям, задолго до того, как такие темы вошли в коллективное сознание женщин; причем писала и публиковала их под пристальным вниманием мужского литературного истеблишмента»640, — писала Адриенна, которая отлично помнила этих «старых мастеров» от литературы. «Порой Энн Секстон мыслила в патриархальной парадигме, но в ее крови бурлила свобода».
Теперь Секстон, как и Плат, уже не было в живых. Но Рич утверждала, что самоубийство — не единственный способ самоуничтожения женщин. «Еще один — самоуничижение. Вера в ложь о том, что женщины не способны на большие творения»641. «Внутренняя мизогиния» еще один способ самоуничтожения, который Рич понимала как «страх и недоверие к другим женщинам, потому что другие женщины — это мы сами». Список продолжался: «неуместное сострадание» и пристрастие к жертвенной любви, сексу, наркотикам и депрессии, которые Рич назвала «наиболее приемлемым способом жить в женском мире». Рич перечислила эти самоубийственные побуждения, чтобы воодушевить других женщин очистить себя от «этого учетверенного яда», чтобы «у них были умы и тела, более подготовленные к акту выживания и восстановления». Поэзия Секстон, писала Рич, «говорит нам, с чем мы должны бороться в самих себе и в образах, навязанных нам патриархатом. Ее стихи — это путеводитель по руинам того, чем жили женщины и от чего мы должны отказаться в будущем»642.
Воспоминания Рич указывали на то, что некое подобие воинствующего феминизма уже проникло и в теорию, и в практику литературы.
Секстон, некогда освистанная за стихи о рождении и частях тела (вспомните критику Дикки касательно «жалких и отвратительных аспектов телесного опыта»), теперь прославилась благодаря предвидению и умению вести за собой. Как объяснила Кумин в своем письме, Секстон писала правду о жизни женщин задолго до того, как появилось движение в защиту женских прав. Из диалога Кумин с подругой можно понять, что такие стихи, как «Менструация в сорок» и «Аборт», появились не из-за того, что Энн чувствовала себя иконоборцем, первопроходцем и эксгибиционистом, а из прямой потребности рассказать обо всем этом. «Она была самым честным человеком, которого я когда-либо знала»643, — говорила Кумин. С 1974 года сочинение стихов, основанных на личном опыте, было не только позволительно, но и необходимо, даже политически необходимо. Один из способов, которым женщины могли подавить свои саморазрушительные порывы, заключался в чтении работ, подобных работам Секстон, которые представляли «образы патриархата» во всем их неизменном совершенстве, а затем, строка за строкой, уничтожали их. Для женщин писательство было больше чем самовыражением, больше чем терапией. Это был вопрос жизни и смерти. Как однажды сказала Олсен, «Каждая пишущая женщина смогла пережить катастрофу»644.
Рич использовала работы Секстон, чтобы обосновать свои рассуждения о поэзии как феминистской практике, но с таким же успехом она могла бы использовать и свои собственные. Как и многие женщины в Америке, Рич провела 1960-е годы, переживая личную и политическую трансформацию. Она начинала как истинная бостонская поэтесса, формалист, чье творчество хвалили за его спокойствие и скромность. В 1963 году — через год после того, как Секстон опубликовала сборник стихов под названием «Все кто мне мил», который в значительной степени касался ее отношений с родителями, — Рич опубликовала цикл «Снимки невестки», гораздо более личное, чем ее ранние работы. Большая часть «Снимков» написана белыми стихами. «Мыслящая женщина спит с чудовищами», — провозгласила Адриенна в заглавном стихотворении, крестовом походе против рыцарства, а также мужских стандартов искусства и мысли. Идя в ногу с другими женщинами своего поколения и, возможно, опережая их, Рич становилась феминисткой. Адриенна стала проявлять политическую активность, когда переехала в Нью-Йорк со своей семьей, преподавала, участвовала в антирасистских и антивоенных организациях в городе и вскоре стала делиться с близким друзьям феминистскими идеями 645.
Она разошлась с мужем в 1970 году. Сразу после расставания, в 1971–1972 годах, Рич сочинила стихи, которые укрепили ее репутацию феминистской поэтессы. Позже они были собраны в книге «Погружение в затонувший корабль: Стихи 1971–1972 годов». Эти стихотворения, и особенно заглавное, что-то вскрыли во многих читательницах: когда писательница Маргарет Этвуд впервые услышала, как Рич читает стихи вслух, она «чувствовала, как будто по голове бьют ледорубом, иногда более тупым инструментом: топором, ножом или даже молотком»646. Рич получила Национальную книжную премию за свой сборник стихов. Она настояла, чтобы Элис Уолкер и Одри Лорд сопровождали ее на церемонию и помогли принять приз от имени всех женщин. Это было резонансное действие, которое символизировало, среди прочего, смену караула.
В феврале 1977 года Рич написала Тилли Олсен письмо об одной из их общих любимых писательниц, Вирджинии Вулф. Элейн Шоуолтер, феминистка и литературовед, недавно опубликовала новую работу «Своя литература: британские романистки от Бронте до Лессинг», после того как взяла интервью у Максин Кумин и Энн Секстон за несколько месяцев до смерти последней и выступления на конференции Ассоциации современных языков. Рич подумала, что Шоуолтер могла написать книгу немного иначе, если бы ее не преследовала академическая версия стихотворения «Ангел в доме», где главная героиня представляет собой идеал самоотверженной женственности девятнадцатого века. В эссе «Своя комната» Вульф предлагает писательнице убить этого ангела, чтобы писать свободно. В перифразе Рич заключение выглядит так: нашей собственной комнаты недостаточно, мы должны найти сообщество, коллектив. Рич соглашалась с этой идеей:
Я глубоко убеждена в том, что женщина-художник, даже если она может найти пространство и обрести в нем поддержку, не должна поддаваться искушению работать в одиночку. И даже Вулф намекает… на то, что должно появиться женское сообщество 647.
В 1960-х Олсен на несколько лет оказалась в таком женском коллективе. Хотя в течение своей жизни она присоединялась к разным сообществам — резиденциям в Макдауэлле и Сан-Франциско, на научных конференциях по всей стране, — ни одно из них не было похоже на Рэдклиффский институт. Более того, Олсен вновь получила стипендию Института в середине 1980-х годов, но не нашла ни работы, ни дружбы, на которые ее когда-то вдохновило первое институтское сообщество. Не многие отношения в жизни Олсен когда-либо могли сравниться с теми, что были у нее с Эквивалентами.
В течение тридцати девяти лет, с 1960 по 1999 год, в Институте процветало женское объединение. В 1978 году институт независимых исследований Рэдклиффа был переименован в Институт Бантинг в честь его основательницы. Сама Бантинг к тому моменту покинула Рэдклифф; она занимала пост президента до 1972 года, затем несколько лет проработала специальным помощником президента Принстона Уильяма Боуэна, который, как и Бантинг, был заинтересован в организации совместного обучения. Полли надеялась объединить Рэдклифф и Гарвард во время своего президентства, и хотя президент Гарварда Натан Пьюзи сопутствовал этому делу, выпускники обоих колледжей сопротивлялись изменениям. Результатом стало так называемое «неполное объединение»648, принятое в июне 1971 года. Оно объединило многие аспекты этих двух организаций, сохранив при этом контроль Рэдклиффа над институтской собственностью и фондами. Гарвард взял на себя управление процессом получения высшего образования всех студентов Рэдклиффа, питанием, жильем и совместным обучением студентов разных полов, даже несмотря на то, что те же самые девушки поступали в Рэдклифф и выпускались из него. Это решение не было столь рациональным, но оно удовлетворило многих нынешних и будущих студентов как в Рэдклиффе, так и в Гарварде, которые хотели получить опыт совместного обучения. Такое недо-объединение, как и Институт, стало частью наследия Бантинг.