И тогда, где-то на грани всего этого осознавая собственную неминуемую смерть, я буквально прыгнул вверх, всем естеством стремясь на поверхность.
И черное нутро отпустило меня. Вода вытолкнула вверх, к солнцу, к воздуху. К жизни.
Я выбрался на берег, где у меня случилась истерика. Я долго харкал водой, вытирая трясущиеся губы, потом рыдал у кого-то на плече, опять извергал из себя приторно-соленую влагу.
С тех пор я не заплываю далеко от берега. Слишком ярко в памяти воспоминание о страхе, о смерти и о желании добраться до света.
Этот случай произошел со мной давно. Но именно те самые ощущения первыми пришло мне на ум, когда я пришел в себя. Я всплывал.
Мутное светлое пятно увеличивалось во мраке, расширялось по горизонту. Из белесого тумана проступили очертания и краски, проявлялась резкость.
Я разомкнул веки.
Прямо перед глазами проплывали крупные валуны, они вздрагивали и подпрыгивали. Я некоторое время наблюдал за их движением, будто пролетая над каменистой насыпью, не понимая, что это и где я. Потом с трудом заставил глаза посмотреть вверх, где раздражающе мелькали темные пятна. Взгляд уткнулся в красно-зеленый полосатый канат, уходящий вдаль и превращающийся там в тонкую нить. Канат был пыльным и размочаленным, в разные стороны торчали твердые ворсинки.
Темные пятна, попеременно появляющиеся в поле зрения, оказались подошвами тяжелых ботинок, рифлеными, с застрявшими в протекторах камушками.
Меня волокли по земле, тянули за страховочный трос.
Я скосил глаза назад и заметил вторую фигуру, от которой репшнур так же уходил к тянущему нас человеку. Степанов, старый диспетчер, безвольной куклой висел на тросе рядом со мной, его седые волосы стали пепельными от пыли, лица не было видно в прыгающем багровом свете. Но я ясно различил оседлавшие человека тени, которые как любовники, обвили его тело, погружаю в плоть полупрозрачные конечности. Но сил помочь ему не было, меня опять накрыло тьмой.
Следующее всплытие из глубин парализованного сознания принесло чувство страшного холода. Казалось, что все тело превратилось в твердый, блестящий лед, который лишь чудом не откалывается острыми кусками. Холод перехватывал дыхание, я с трудом открыл глаза. Хотел закричать, но лишь поднял голову и выпустил из горла сиплый хрип. Увидел кажущуюся огромной фигуру геолога, который тащил нас вперед, прицепив к поясу карабины репшнуров. Он словно бык наклонился вперед, врубаясь ногами в ходящую ходуном землю, в разведенных в стороны руках горели по факелу. И вновь нахлынувшая тьма отключила меня от внешнего мира.
Я потерял счет времени, да и не было самого понятия времени. Мир превратился в мой личный филиал небытия, в котором все накопленные знания попросту не существовали. Я вдруг воспарил над землей незримым духом, узрел с высоты птичьего полета происходящее внизу, увидел со стороны собственное тело, которое, казалось, умерло. Я увидел, как Карчевский тащит нас, словно свинцовые вериги. Геолог упрямо прет вперед, размахивая двумя факелами. Из носа и рта его, превращая бороду в липкий колтун, течет кровь. К его поясу, как к буксиру, прицеплены репшнурами мы со Степановым. На наших спинах, будто на жаровнях, лежат масляные тряпки, которые вяло горят, источая черный дым. Этот ленивый огонь плохо, но отпугивает тварей.
Я увидел нас будто в светлом круге, будто в центре страшной воронки, вокруг которой метались черные тени. Тени сливались в сплошную стену, больше ничего нет, весь мир заполнен черно-серным.
Я поднимался выше, когда вдруг увидел идущую за нами по пятам бледную фигуру. То был худой человек, мужчина, которого я видел из окна квартиры Краснова. Человек брел по нашим следам, но не как гончий, а как заблудившийся. Он будто не видел кишащих вокруг тварей, они сторонились его, обтекали стороной. Ему было плохо, я видел это с высоты, человек был еле живой.
Вот он остановился. Поднял голову с черными провалами глаз. И уставился прямо на меня. Замер, застыл, боясь вспугнуть. И потянулся ладонью, как тянутся к солнцу.
И в этот момент та частица сознания, которая еще могла критически воспринимать происходящее, задалась вопросом: вернуться назад или растаять в вышине? Я посмотрел на фигуры внизу. Я захотел остаться.
И тут же рухнул вниз, в свое изможденное тело, туда, где поселился страх, где другой я, забился в дальний угол и безучастно ждал своей участи. То был я, который уже почти утонул. Но из последних сил завопил, заорал, разрывая рот. Дернулся, забился, рванулся. И с отчаянием, схожим с безумством, захотел проснуться.
Я закричал, вываливаясь в реальный мир. Раненым псом попытался встать на карачки, сдирая кожу с ладоней и разбивая колени о мелкие камни, но руки не держали, я валился лицом прямо на землю. Нестерпимо жгло спину, а ноги наоборот, сводило от холода. Я захрипел, цепляясь за трос.
Мир дернулся, остановился. В поле зрения вплыло страшное лицо Карчевского. Лицо геолога превратилось в одну сплошную маску боли и отчаяния, стало похожее на кусок старой коры. Лишь глаза блестели из-под насупленных бровей, в них отражались пляски пламени.
— Почти дошли, Игорян, — разомкнулись спекшиеся губы Олега. — Осталось чуть-чуть… А ну кыш!
Он так неожиданно заорал, что я отпрянул. Карчевский ткнул мимо меня факелом, я проводил взглядом его руку. Конец факела несколько раз пролетел над спиной лежащего без движения Степанова. Пара теней беззвучно растаяли, отвалившись как пиявки от тела старика.
— Помоги подняться, — решился я. Геолог кивнул, подставил плечо. — Илья жив? Я видел, он прыгнул…
Геолог промолчал, лишь угрюмо покачал головой.
К моему стыду, у меня не было сил скорбеть.
Поднялся я не с первого раза. Ноги отказывались держать, колени подламывались. Разодранная в лохмотья одежда топорщилась на мне, ладони и лицо саднило. Я даже порадовался, что не чувствую ног — ступни, должно быть, превратились в кровавое месиво.
Безликих тварей стало значительно меньше. Я поймал себя на мысли, что начинаю различать их одинокие фигуры, скользящие рядом. Не сразу сообразил, что серый мир вокруг светлеет. Черные хлопья больше не мелькали с безумной скоростью перед глазами, они опускались, впитываясь в трещины. Земля под ногами все еще подрагивала редкими судорогами, но не раскалывалась и не тряслась в лихорадке. Снизу, из тех глубин, откуда нам посчастливилось убраться, раздавались гулкие удары и протяжный гул. Там происходило что-то ужасное.
Диспетчер дышал, мы проверили его. Старику сильно досталось, он не реагировал ни на хлопки по щекам, ни на окрики. Это было похоже на кому. Кожа его была бледна, а тело на ощупь напоминало твердое дерево. Но жилка на виске упрямо пульсировала, что вселяло надежду.
Мы попытались было пристроить тело диспетчера на спине геолога, но кажущийся несокрушимым Карчевский покачнулся, припал на колено. Замотал головой, замычал раздосадовано. Пришлось отвязывать Степанова, подхватывать его под плечи и волочить вперед.
Идти оказалось легче, чем стоять. Я просто подставлял ноги под валившееся вперед тело и старался не упасть, прислонившись к Степанову. С другой стороны его подпирал Карчевский, не переставющий кашлять и отхаркивать кровавые сгустки.
Мы шли вперед. Серо-черная метель успокоилась, превратилась в вяло раскачивающуюся дымку. Небо над головой светлело, почти пропали твари. Они потихоньку отставали, терялись в сером тумане, пропадали из виду. В какой-то момент мы, наконец, остались одни на каменном карнизе.
Мой факел догорел и потух, но я еще долго нес бесполезную палку, прежде чем заметил это. Глаза мои закрывались сами собой, я постоянно спотыкался. Полностью доверившись Карчевскому, я позволил себе моргать чуть медленнее. Чуть-чуть медленнее, самую малость…
…Вокруг меня водят хоровод фигуры в белых одеяниях до пят. Они кружат и кружат, от их развивающихся балахонов идет ветер и мне холодно. Белые люди держаться за руки и не дают мне пройти. Холодно. Нужно сесть и согреться…
Я проснулся, когда левая нога подвернулась. В голени стрельнуло, я охнул и с размаху сел на задницу, отпустив Степанова. Тот начал было сломанной куклой падать на дорогу, но повис, сжатый ручищей геолога, обхватившей его поперек спины. На фоне светлеющего серого пространства Карчевский выглядел потрепанным медведем, волокущим в берлогу добычу. Ноги-колонны мерно опускались на землю, квадратную фигуру сильно раскачивало из стороны в сторону.
Репшнур между нами начал натягиваться. Я попробовал поспешно подняться. Обратил внимание, что по ходу движения геолога серое вдруг сменяется черным, будто дорогу отрезали ножом.
Мы отдалились от центра дороги и оказались на краю. А сейчас ухнем в пропасть!
— Олег! — заорал я. Горло резануло, крик оборвался на полуслове. Тогда я в отчаянной попытке ухватился за репшнур и потащил его на себя, окрашивая трос в красный цвет крови от содранных ладоней.
Меня потащило. Карчевский как сомнамбула шагал вперед, повесив голову на грудь.
— Олег, — жалобно зашептал я. — Олег!
Трос между нами натянулся, звонко тренькнул карабин. Я зажмурился и рванулся, чувствуя, как хрустнули позвонки в пояснице.
Геолога качнуло назад, он замер в метре от пропасти, стал заваливаться на спину. В последний момент он выронил Степанова и упал на бок. Застонал сквозь зубы.
Я на коленях подполз к нему, попытался оттащить подальше от края дороги. Но не смог, обессиленный рухнул рядом, лицом вверх. Сквозь полуопущенные ресницы разглядывал черные хлопья, кружащиеся надо мной. Они летели по часовой стрелке и негативными снежинками опускались на меня. Я безучастно наблюдал за их кружением, когда веки все-таки сомкнулись.
Не знаю, сколько я спал. Я именно спал, это не было забытьем.
Я спал и видел сон. В этом сне я был ребенком. Маленьким мальчиком в песочнице. Но я не один, тут же находился еще один ребенок, еще один мальчик. Он пришел сюда раньше меня и успел построить небольшой замок из песка. За ним наблюдал высокий мужчина, чье лицо было расплывчатым. Это было похоже на какой-то конкурс по постройке песочных замков, так, по крайней мере, показалось мне.