— Поэтому прошу не делать глупостей, — сказал Эркюль Пуаро. — Пожалуйста, крепко-накрепко запретите себе ненавидеть следующую мачеху.
— Вы думаете, мосье Пуаро, что будет следующая? А! Вы говорите о Розамунд. Правда? Мне она даже чем-то симпатична… — После короткого колебания она решительно добавила: — Она — человек благоразумный.
Сам Эркюль Пуаро не рискнул бы утверждать это столь категорично, но он понял, что в глазах Линды это наивысшая похвала.
— Розамунд, неужели ты могла вообразить, будто это я убил Арлену? — спросил Кеннет Маршалл.
Мисс Дарнлей посмотрела на него виноватым взглядом.
— Думаю, это было чертовски глупо, — сказала она.
— Правильно думаешь…
— Но, видишь ли, Кен, ты ведь ничего не говоришь, все переживаешь в себе, — сказала Розамунд Дарнлей. — Я и понятия не имела, какие чувства ты испытываешь к Арлене. Не знала, принимаешь ли ты ее такой, какой она была, и просто соблюдаешь приличия, или же слепо веришь ей. Поэтому я и подумала, что если ты ничего не замечаешь, то… то внезапное прозрение могло довести тебя… Я кое-что слышала… Обычно ты такой спокойный, но, говорят, в гневе ты бываешь страшен.
— Значит, ты думала, будто я схватил Арлену за горло и стал душить, и не успокоился до тех пор, пока ее не убил?
— Да… что-то в этом роде. А твое алиби казалось мне не совсем надежным. Вот я и решила тебе помочь, и наспех выдумала эту идиотскую историю — будто я заглядывала в твою комнату и видела тебя за машинкой. Ну, а когда мне сказали, что ты якобы видел меня, я отбросила последние сомнения. Это окончательно убедило меня в том, что именно ты ее убил… Это и еще странное поведение Линды.
Кеннет Маршалл глубоко вздохнул и спросил:
— И ты не поняла, почему я сказал, что видел тебя в зеркале? Я тоже решил помочь тебе, потому что… видишь ли… мне показалось, что эту твою историю нужно обязательно подтвердить.
Розамунд недоумевающе на него взглянула:
— Уж не думал ли ты, что это я убила твою жену?
— Понимаешь, Розамунд… я… — неуверенно начал Кеннет Маршалл. — Черт возьми! Помнишь, как ты поколотила мальчишку, который мучил собаку? Как ты чуть не задушила его?
— Но с тех пор прошло сколько лет!
— Да, конечно… Я знаю…
— Боже мой! И что же, по-твоему, могло толкнуть меня на это преступление? — резко оборвала его Розамунд.
Кеннет Маршалл отвел взгляд и пробормотал что-то невразумительное.
Розамунд воскликнула:
— Кен, ты ужасно самонадеян! Ты вообразил, будто я убила Арлену из чистого альтруизма, чтобы освободить тебя? Не так ли? Или… или ты думал, я убила ее, чтобы занять ее место?
— Нет, нет! — возмутился Кеннет Маршалл. — Скажешь тоже! Но… Понимаешь, однажды ты говорила о Линде и… и., мне показалось, что моя судьба тебе небезразлична.
— Я всегда очень за тебя переживала, — призналась Розамунд.
— Я тебе верю, Розамунд. А теперь послушай… я не красноречив и… и мне нелегко быть откровенным, но… Мне хотелось бы наконец все объяснить. Я не любил Арлену… Может, немного вначале… Но быть вместе с нею изо дня в день — это была такая нервотрепка. Сущий ад! Но мне было ее очень жаль. Она была такой глупой, такой… влюбчивой, она ничего не могла с собой поделать, а эти ее кавалеры вели себя с ней омерзительно. Не мог же я взять и добить ее… Ты понимаешь, я решил, что раз уж я на ней женился, стало быть, обязан теперь заботиться о ней… Она, видимо, сознавала это и в глубине души была мне благодарна. В сущности, она была жалким, трогательным созданием…
— Спасибо, Кен, — мягко сказала Розамунд. — Теперь мне все понятно.
Кеннет Маршалл, не глядя на нее, принялся набивать трубку.
— Да… — пробормотал он. — Ты всегда умела понимать других, Розамунд.
На ее губах мелькнула легкая ироническая улыбка.
— Ты сразу попросишь моей руки, Кен? Или намерен ждать полгода?
Капитан Маршалл выронил трубку изо рта, и она разбилась о камень.
— Черт, это уже вторая за этот сезон! — воскликнул он. — А больше у меня с собой нет. Как ты догадалась, черт возьми, что я действительно решился сделать это через полгода?
— Видимо, потому, что именно такой срок приписывают правила приличия. Но что-то конкретное я хотела бы услышать прямо сейчас. Потому что в течение ближайших шести месяцев ты можешь встретить очередную жертву обстоятельств и как истинный рыцарь поспешить ей на помощь.
— На этот раз жертвой обстоятельств придется стать тебе, Розамунд, — рассмеялся Кеннет Маршалл. — Для этого тебе нужно послать к черту свой дом моды, поскольку жить мы будем в сельской глуши.
— Разве ты не знаешь, что мой дом моды приносит солидный доход? — спросила Розамунд Дарнлей. — Разве ты не понимаешь, что это моя фирма, которую я создала и которой горжусь? И у тебя повернулся язык сказать такое! Сказать мне: «Пошли все к черту, дорогая!»
— Представь, повернулся. Да.
— По-твоему, я настолько тебя люблю, что непременно уступлю?
— Если ты не уступишь… — Он запнулся. — Видишь ли… Значит, ты не так уж хорошо ко мне относишься…
— Дорогой… — ласково сказала Розамунд Дарнлей, — всю жизнь я мечтала жить с тобой в сельской глуши… Наконец-то моя мечта сбывается…
ИКС ИЛИ ИГРЕКN or M? 1941 Перевод Бернштейн И., 1998
Глава 1
У себя в передней Томми Бирсфорд снял пальто. Бережно, не торопясь, повесил на вешалку. Рядом, на соседний крюк, аккуратно прицепил шляпу.
И расправив плечи, с решительной улыбкой на губах, прошел в гостиную, где сидела его жена и вязала армейский подшлемник из шерсти защитного цвета.
Была весна 1940 года.
Миссис Бирсфорд только кинула на мужа короткий взгляд и сразу же снова со страшной быстротой заработала спицами. Промолчав минуту или две, она спросила:
— Что нового в газетах?
Томми доложил:
— Со дня на день ожидается начало блицкрига[217], гип-гип-ура! Во Франции дела идут паршиво.
Таппенс сказала:
— Да, действительно невесело.
Снова молчание. Наконец Томми не выдержал:
— Что же ты не спрашиваешь? К чему эта дурацкая тактичность?
— Я знаю, тактичное молчание иногда страшно действует на нервы, — ответила Таппенс. — Но, с другой стороны, когда я спрашиваю, тебя это тоже раздражает. Да и незачем спрашивать. У тебя на лице все написано.
— Вот не думал, что похож на Печального Пьеро.
— Куда там, милый, — сказала Таппенс. — У тебя на губах застыла отчаянная улыбка висельника, и ничего более душераздирающего я не видела в жизни.
Томми усмехнулся.
— Неужели даже так?
— Больше, чем так. Ну, довольно, выкладывай! Ничего не выходит?
— Ничего не выходит. Я им не нужен ни в каком качестве. Ей-богу, Таппенс, ну разве не обидно, когда с сорокашестилетним мужчиной разговаривают как со слабоумным дряхлым дедом? Армия, Флот, Министерство иностранных дел — все твердят одно: вы слишком стары, может быть, понадобитесь позднее.
Таппенс вздохнула:
— Со мной то же самое. Медсестры моего возраста? Нет, спасибо, не нужны. А на любую другую работу? Тоже не требуется. Они лучше возьмут дурочку с кудряшками, которая в жизни не видела ни одной раны и не простерилизовала ни одного бинта, чем меня, проработавшую три года, с пятнадцатого по восемнадцатый, сначала палатной и хирургической медсестрой, потом за баранкой грузового фургона, а потом личным шофером, возила на легковом автомобиле генерала. И на том, и на другом, и на третьем месте, смею утверждать, не ударила в грязь лицом. А теперь я, оказывается, никому не нужная надоедливая дамочка в годах, которая не желает сидеть тихо у себя дома и заниматься вязанием, как ей положено.
Томми мрачно заключил:
— Не война, а сущий ад.
— Мало того, что идет война, так еще не дают принять в ней участие. Это уж совсем безобразие.
— Зато, по крайней мере, для Деборы нашлась работа, — попробовал утешить ее Томми.
— Она-то устроилась, — отозвалась «мать Деборы». — И конечно, со своей работой справляется хорошо. Но я лично думаю, Томми, что смогла бы работать не хуже Деборы.
Томми ухмыльнулся.
— А она, наверно, так не считает.
— С дочерьми иногда бывает очень трудно, — покачала головой Таппенс. — Особенно когда они стараются проявлять сочувствие.
— А уж как Дерек снисходит к моим слабостям, это просто невыносимо, — проворчал Томми. — Так и читаешь в его взгляде: «Бедный старый папаша!»
— Честно признаться, — кивнула Таппенс, — наши детки, конечно, замечательные, но все-таки от них можно с ума сойти.
Однако при упоминании о близнецах Дереке и Деборе лицо матери сразу смягчилось.
— Должно быть, людям всегда трудно самим почувствовать, что они стареют и ни к чему не пригодны, — задумчиво проговорил Томми.
Таппенс сердито фыркнула, высоко вскинула темную, гладко причесанную голову и выпрямилась в кресле, так что зеленовато-серый шерстяной клубок покатился на пол.
— Это мы-то ни к чему не пригодны? — возмутилась она. — Ты и я? Или просто все кому не лень стараются нам это внушить? Может быть, от нас и вообще никогда не было проку?
— Может, и так, — вздохнул Томми.
— Не знаю. По крайней мере, в прежние времена мы чувствовали себя нужными. А теперь я, кажется, готова поверить, что на самом деле ничего этого не было. Было или не было, Томми? Было это, что немецкие агенты оглушили тебя ударом по голове и похитили? Было, что как-то раз мы с тобой выследили опасного преступника — и схватили его? Что мы спасли одну девушку и завладели важными секретными документами, и за это родина, можно сказать, выразила нам благодарность?[218] Нам! Тебе и мне! Ныне презираемым и никому не нужным мистеру и миссис Бирсфорд.
— Ну, ну! Умерь свой пыл, дорогая. Ни к чему это.
— Все равно, — сказала Таппенс, сморгнув непрошеную слезу. — Я разочарована в нашем мистере Картере.