– У нее и на полный не очень-то получается, – отозвался Шон. – Шевелись давай… ученичок.
Укромное местечко отыскалось на задворках постоялого двора. Куча разнообразного мусора надежно заслоняла приглянувшийся героям закуток со стороны улицы, а наличие поблизости выгребной ямы также благоприятствовало их замыслам – струившийся из нее аромат более-менее гарантировал отсутствие любознательных прохожих. Шах даже сумел выбрать из мусорного завала два относительно целых бочонка, на одном из которых он расстелил карту, а на втором примостился сам.
– Ну и?
– Что?
– И что это?
– Карта, малыш, карта.
– Надо же, – медленно процедил Шах. – Кто бы мог подумать? Я-то уж точно бы сам не догадался. Может, ты сумеешь поведать об этом мятом лоскутике еще что-нибудь интересное, о учитель?
– Это определенно Запустенье, – вцепившийся, как это иногда бывало с ним в минуту глубокой задумчивости, в собственную шевелюру Шон не обратил внимания на иронию юного героя. – Смотри… вот это явно верховья Обжоры… Буйная гряда… а вот и сам Муходол.
– Ты уверен, что это не раздавленная муха?
– Я видел по меньшей мере сотню карт, на которых он обозначен этой пик… закорючкой. Сам гляди – вот переправа, вот Людоедское Поле, за ним…
– Ну хорошо, – согласился Шах. – Допустим, это и в самом деле карта. Я даже готов согласиться, что на и впрямь намалевана часть Запустенья. И? Что в этой карте такого, из-за чего я должен был лишаться завтрака? Место, обозначенное непонятной красной загогулиной? Которое находится у орка на затылке?
– Не нуди. – Шон склонился над картой, старательно изучая блеклые закорючки. – Где-то я их видел, эти руны… определенно, не гномский… и не страроэльфийский…
– Можно подумать, ты владеешь староэльфийской письменностью, – съязвил Шах.
– Не владею, – согласился Шон. – Но как их руны выглядят, я знаю. Да и ты знаешь, если хоть раз смотрел на пряжку собственного пояса. А эти значки…
– Почему бы тебе не обратиться к кому-нибудь более грамотному? – предложил Шах, пробуя поддеть ногтем бронзовые заклепки на упомянутой Шоном пряжке. – Знаешь, как говорили в таких случаях у нас, в Дудинках? Если хочешь что-то узнать – спроси эльфа. Нет эльфа, спроси жреца. Нет жреца…
– Точно! – выдохнул Шон. – Вспомнил. Храмовая тайнопись, вот что это за закорючки!
– Час от часу не легче.
– Пойдем. – Шон разогнулся и настороженно огляделся по сторонам. – У нас мало времени.
– И куда же мы пойдем? – осведомился Шах, сматывая карту.
– На ярмарку, – ответил Шон. – Вчера я видел там лавку каллиграфа.
– А он-то нам на кой орк?
– Не нам, – покачал головой Шон. – Тебе. Ты купишь у него тушь, тонкую кисточку и дюжину шелковых лоскутков. А потом займешься изучением храмовой тайнописи.
– Что-о-о? – взвыл Шах. – Их же не меньше трех тысяч видов!
– На самом деле меньше, – “успокоил” его Шон. – Основных сотни четыре… наберется… я думаю.
– Угу, – кивнул Шах. – И на каждый по десять лет в храмовой школе… Я что, так похож на дракона?
– Спокойно, малыш, – примиряюще сказал Шон. – У меня уже есть план.
– Не-е-ет! – простонал Шах.
– И что теперь? – осведомился Шах, тоскливо глядя на исчерканные дрожащей рукой бродячего жреца Бивиса лоскутики. – Ты считаешь, этот пьяный бред стоил трех сребреников?
– Мне показалось, он был трезв, – озадаченно произнес Шон, глядя вслед удаляющемуся жрецу. – Идет ровно, не качается…
– Он был трезв… в том смысле, что в его жилах было меньше вина, чем обычно. Ты лучше сюда посмотри.
Шон мельком взглянул на лоскутки и нахмурился.
– Ты уверен, что правильно перерисовал наши закорючки, малыш?
– Уверен! – огрызнулся Шах. – Так же как в том, что я с утра не держал во рту ничего похожего на жратву! Подумать только! Битый час я, высунув язык, горбатился над этими…
– Потише!
– …орком деланными лоскутиками, а теперь ты спрашиваешь: уверен ли я? Да я… – Шах вскочил из-за стола, одним движением сгреб с него в мешок все, что лежало на столе, и направился к выходу из шатра.
– Эй, малыш, – озабоченно нахмурился Шон. – Далеко собрался?
– К ближайшей обжорке, – не оборачиваясь, отозвался юный герой.
– Ну-ну, – неуверенно сказал Шон. – Давай. Я пока подумаю.
Шах, также не оборачиваясь, продемонстрировал ему общепринятый в Запустенье жест, рекомендующий собеседнику немедленно удалиться в ближайшее укромное место, дабы предаться четырем извращенным занятиям одновременно. Стоящий позади Шона орк, к несчастью для себя, также глядевший в сторону выхода, немедленно воспринял его на свой счет и, дико взревев, бросился вперед… лишь затем, чтобы немедленно растянуться на земле, напоровшись на удачно подставленную покойным героем подножку.
– Становлюсь мастером, – проворчал Шон, утихомиривая начавшего было подниматься орка ударом кулака по макушке. – Раньше, бывало, подсечки мне не удавались…
Он нагнулся было к поясу поверженного орка, но его опередил какой-то оборванец, рванувший кошель и тут же скрывшийся в проходе между шатрами. Следом за ним устремились двое соплеменников упавшего, зацепив – и оборвав – по дороге три из четырех возможных веревок. Затем до привычно навострившего уши покойного героя донеслось звучное “бумм”, рев тролля, ослиное ржание, треск файербола… и примерно три минуты спустя, когда насытившаяся зрелищем толпа начала разбредаться, оживленно комментируя увиденное, – вопли стражников.
За эти минуты Шах успел насытиться до такой степени, что, увидев проходящего сквозь полог обжирального шатра Шона, ограничился всего лишь недружелюбным “а, приперся!”.
– Дай-ка мне еще раз все эти тряпки.
– Ыди трят, – просипел Шах, не отрывая зубов от куриной ножки.
– Ты сидишь в углу, один за столом и спиной к остальным, – усмехнулся Шон. – Давай, выкладывай.
– Ым змы.
– Я вот что подумал, – сказал Шон, осторожно разворачивая лежащий на столе мешок горловиной к себе. – А что, если мы давали старому пьянчуге лоскутки не в том порядке? Вдруг значение слова зависит и от его места?
– Ышк сжно.
– Что-что?
– Слишком сложно, – повторил Шах, отставляя кубок. – Ты сам говорил, что это не живой язык, а всего лишь дурацкая аб.. аберко… троллиное дерьмо, выдуманное жрецами орк знает какого свихнутого божка. Думаешь, они стали бы рвать пупок лишний раз?
– Почему бы и нет, – пожал плечами Шон, раскладывая шелковые лоскутики вдоль края стола. – У жрецов не так уж много насущных дел. Если они вбили себе в тупые бритые башки, что таким способом сумеют восславить своего повелителя…
– Смотри, – продолжил он, разворачивая карту. – Самая первая надпись. Четыре закорючки. Эта… эта… эта… и вот эта. Что получается?
– Хрень! – твердо сказал Шах. – Большой вес… правлен… делать сильнее… шевелящий конечностями. Бред пьяного муравья!
– Погоди-погоди… – Шон второй раз за утро запустил пятерню в собственные рыжие патлы. – Ведь у закорючки может быть и не одно значение. Вес, большой вес… тяжесть… тяжело… тяжелый… тяжелое направление?
– По-моему, эту карту рисовал безумец, – настороженно заметил Шах. – И это безумие заразно!
– Тяжелый путь! – выкрикнул Шон. – Тяжелый, путь осилит идущий!
– Бред! – покачал головой Шах. – По-твоему, стало хоть немного понятнее?
– Нет, – признал Шон. – Но так это больше похоже на то, как изъясняются жрецы.
– Ну-ну, – скептически прищурился Шах. – У тебя еще есть целых двадцать девять надписей.
– Найти бы местечко поспокойнее, – вздохнул Шон. – Да где ж его возьмешь, во время ярмарки… хотя…
– Только не план!
– Спокойно, малыш. – Шон принялся собирать лоскутики в аккуратную стопку. – В двух шатрах справа стоит маленькая желто-зеленая палатка. На вывеске перед ней написано “Экзотические танцы Зарины”, но, сдается мне, танцует эта Зарина исключительно лежа. Дашь ей пару сребреников…
– Нет! – взвизгнул Шах.
– Тише, – прошипел Шон, – на тебя полшатра обернулось. Так вот, дашь ей пару сребреников и прикажешь, чтобы она… занялась чем-нибудь.
– А если она спросит, что я собираюсь делать?
– Скажи, что ты собрался заняться тем, что давеча посоветовал мне, – хмыкнул Шон. – Или нет, скажи лучше, что ты должен исполнить обряд своей веры.
– А если она попытается подсмотреть?
– Сколько угодно, – отозвался Шон. – Она увидит, что ты раскладываешь обрывки с непонятными надписями и при этом чего-то бормочешь. Поверь, малыш, это будет далеко не самый странный обряд, который мне приходилось видеть.
– А если…
– Заткнись и иди.
Обитательница желто-зеленой палатки оказалась черноволосой смуглой девушкой, всю одежду которой составляли жемчужное ожерелье на шее и тоненькая цепочка с дюжиной амулетиков – от дурных болезней и нежелательной беременности, со знанием дела пояснил Шон, – вокруг бедер. Изложенную запинающимся Шахом просьбу она выслушала без всякого удивления.
– Очень кстати, – заметила она, когда покрасневший до корней волос юный герой сумел вытолкнуть из себя последние слова. – Боров, что был до тебя, едва не вытряс из меня душу. Так что я даже, – девушка нерешительно потянулась к сундучку, на крышке которого было расставлено полдюжины разнокалиберных песочных часов, – сделаю тебе скидку. За два сребреника – сорок минут. Пойдет?
– Ымгым, – выдавил Шах, роясь в кошеле. – В-в-от.
– Тогда я пошла. – Зарина грациозно изогнулась, выпрямилась, вызвав у Шаха очередной приступ покраснения, и… сладко зевнула. – Или… если я свернусь в уголке под одеялом, то сильно буду мешать?
– Пускай дрыхнет, – сказал Шон, глядя, как уши его ученика стремительно приобретают фиолетовый оттенок. – Как ты сам говорил, подсматривать она может и снаружи.
– С-спи.
– Спасибо. – Зарина, наклонившись, звонко чмокнула юного героя в щеку. – Ты просто милашка.
– Я-я…
– Если захочешь, – сообщила девушка, заворачиваясь в одеяло, – потом, когда исполнишь свой обряд, можешь остаться еще… я устрою тебе кое-что – а-а-ау – особенное.