- Я собираюсь в долину, - сообщила она, игнорируя последние слова отца. Он не имел права говорить что делать с раной, которую ей нанесли.
- На целый день. Завтра. Мне не нужны сопровождающие.
- Понимаю.
- Никакого наблюдения, - Исмэй прямо посмотрела в лицо отцу, который заморгал.
- Никакого наблюдения, - согласился он. - Но если захочешь остаться там на ночь, дай нам знать.
- Конечно.
Ее голос прозвучал совсем как его. Она никогда не замечала, насколько они похожи. Даже злясь на него, она почувствовала внезапное желание рассказать о мятеже, зная, он не удивится тому, что она сделала, не посчитает это чем-то непостижимым, как офицеры Семей.
***
Исмэй вышла из дома, чувствуя лишь огромную легкость и пустоту, как будто была брошенным на землю семенем, готовым умчаться прочь с первым же осенним ветром. Она пересекла посыпанную гривием подъездную аллею, прошла между клумбами, которые ослепляли красками цветов, через залитые солнцем поля, где двигающиеся смутные тени шептали ее имя, но не ответила им.
Исмэй вернулась, когда солнце скрылось за горами, чувствуя себя изможденной, но не от прогулки, не смотря на то, что ушла далеко. Она прошла в тускло освещенный холл и остановилась, почувствовав запах еды и услышав звон тарелок.
- Дама?
Исмэй повернулась к одному из слуг, державшему поднос, на котором стояла чашка и лежал сложенный листок бумаги. Она отказалась от чая и, взяв записку, отправилась наверх. Никто не последовал за ней, никто не нарушил ее одиночества. Положив записку на кровать, Исмэй спустилась в ванную.
Как она и подозревала, писала прабабушка: Твой отец сказал, что теперь я могу поговорить с тобой. Зайди ко мне. Исмэй положила записку на полку над вешалкой и задумалась. Она всегда полагала, что отец повиновался своей бабушке, как Исмэй повиновалась деду. Хотя мужчины и женщины играли разные роли в обществе Алтиплано, старшие всегда стояли во главе. Она представила цепочку подчинения, звено за звеном от самых старших к самым младшим через все поколения.
Неужели прабабушка знала правду и не сказала ей? Откуда у отца такая власть?
Исмэй легла на кровать. Час проходил за часом, но она не могла найти сил, чтобы подняться, принять ванну или переодеться, даже отвернуться от видневшегося в окне неба, которое меняло цвета с голубого на серый, а потом на черный с мерцающими звездами. Она лишь моргала, когда глаза начинали гореть от долгого пристального взгляда в окно, и дышала.
К тому времени, когда забрезжил рассвет, Исмэй чувствовала себя жалкой и несчастной. Сколько раз она просыпала утром с этим ощущением, надеясь, что никого не встретит по дороге в ванную и обратно в комнату... и вот она снова здесь, но уже как герой. Исмэй бы посмеялась над этим, если бы могла. Снова в одиночестве в своей комнате на верхнем этаже отцовского дома, снова несчастна и опустошена после бессоной ночи.
Она приказала себе твердо, как по ее мнению сказала бы адмирал Серрано, взять себя в руки. Сделав большой глоток утреннего воздуха, напоенного сладким ароматом ночных цветов, оплетавших стены дома, Исмэй прошла в ванную, где приняла душ и почистила зубы, потом оделась в костюм для верховой езды. В холле был слышен звон тарелок, доносившийся из кухни, где повара уже принялись за работу. Если бы она заглянула в дверь, чтобы понюхать аромат свежей выпечки, с ней бы захотели поговорить, поэтому Исмэй прошла мимо кухни прямо в кладовую. Справа, если ничего не поменяли, должен был находиться каменный жбан с хлебным хворостом. Любой мог взять горсть, если ему надо было отправляться на работу рано утром.
В канюшнях как обычно, вставшие еще до зари, суетились конюхи и их помощники. Они бегали, бряцая ведрами, от стойла к стойлу. Исмэй прошла в офис, где нашла свое имя первым в списке всадников на этот день. Это сделал отец, возможно вчера вечером, но она не почувствовала благодарности. Напротив кто-то подписал кличку коня - "Сэм".
- Дама? - один из конюхов подошел к ней. - Если вы готовы, дама.
- Я готова, - сдавленным голосом произнесла Исмэй.
Ей надо было взять бутылку воды, но возвращаться в дом не хотелось. Конюх пошел вперед вниз по коридору конюшни, потом в другой и снова наружу к небольшому тренировочному манежу, где скучный каурый мерин положил свою морду на перила, к которым был привязан. Седло, плащ, седельные сумки, бутылка с водой... должно быть отец позаботился обо всем. Ей совсем не нужно было брать хлебный хворост. Уздечка, которую легко было отстегнуть, чтобы отпустить коня пастись, сейчас длинной линией протянулась через металлические кольца.
Конюх подставил сцепленные руки, и Исмэй, используя их как подножку, вспрыгнула на коня.
- Он хорош, но не слишком быстр, - предупредил грум, открывая ворота.
Исмэй поехала по дороге, которая через несколько часов привела бы к ее долине. В конце концов тело расслабилось, приноровясь к такту шага животного, и она заставила себя оглядеться. Утреннее солнце освещало горные изгибы, располагавшиеся справа, и огромные пастбища, тянувшиеся от подножья на восток, насколько только хватало глаз.
Исмэй помнила, как скакала здесь в детстве. Она всегда делала глубокий вдох, выехав за ворота, потому что это означало свободу. Тысячи гектаров, сотни троп, спрятанные в ложбинах перелески, не смотря на равнинный ландшафт, и замысловатая топография гор... никто не найдет ее, как только дом скроется из виду. Или она лишь думала так.
Исмэй вдохнула полной грудью, и холод обжег легкие. Злость сидела на одном ее плече, а печаль на другом. Зловоние старой лжи забило нос, и она больше не могла ни о чем думать. Она пережила нападение и благодаря Себу Корону пережила насильника, но так и не смогла пережить последствия... а хуже всего ложь.
Конь шел легким шагом, неся вперед, как несло ее время, по течению, без изменений... без права изменить... исцелиться. Она могла бы ехать так вечность... Конь замедлил шаг, и Исмэй увидела, что оказалась у развилки. Она свернула направо. Так можно было ехать вечность, но это не поможет. Ничто не поможет. Ничего не могло помочь. Ничего по крайней мере на Алтиплано.
На втором перекрестке она снова повернула на право. Глупо было ехать в долину в таком состоянии, хотя раньше это помогало. В плохие дни Исмэй отправлялась туда, чтобы на какое-то время найти мир и покой. Она ехала вперед, ничего не видя и не слыша вокруг, оглушенная безграничной душевной болью, переходящей в белый туман физической.
Исмэй спорила с самой собой, защищая семью даже теперь. Не правда, что они ничего не сделали, тот человек мертв.
Но его убил Себ Корон, а не отец. Не отец отомстил за нее.
А если Корон солгал? Не правда, чтобы отцу было все равно. Он сделал то, что считал необходимым.
Но это не помогло, и он не передумал. Он, чье правило гласило: "если не получается одно, попробуй другое."
Исмэй ехала вдоль ручья, чувствуя раздражение от его журчания, которое казалось слишком громким. В тени деревьев ей было холодно, на солнце жарко. Мерин вздохнул и немного потянул в сторону потока. Исмэй остановилась и спрыгнула на землю, чувствуя боль в мышцах. Животное прильнуло к воде, и ей пришлось ждать, когда оно насытится. Мерин поднял голову, посмотрел на нее, а потом потянулся к сухостою. Исмэй
не хотела снова ехать верхом, поэтому пошла, ведя коня за собой, пока ни исчезла одеревенелость в ногах. Судя по положению солнца, было позднее утро. Ей на самом деле не хотелось ехать в долину, но она не знала куда еще могла направиться, поэтому снова запрыгнула в седло.
Долина оказалась меньше, чем ей запомнилось, и она ничего не почувствовала при виде на знакомые сосны и тополя, ручей и луг. Исмэй огляделась, пытаясь всколыхнуть хоть что-то внутри. Это принадлежало ей и всегда будет принадлежать. Но все, что сейчас наполняло ее, это боль и пустота.
Исмэй соскользнула на землю, сняла удила и ослабила подпругу. Животное могло попастись и отдохнуть с часок, пока она прогуляется по округе, прежде чем возвращаться назад. Она взяла бутылку с водой. Есть не хотелось, но телу требовалась пища, поэтому Исмэй опустошила половину припасов, собранных для нее поварами прежде, чем желудок взял верх и вывернулся наизнанку.
Почувствовав слабость, она села на холодную землю и опустила голову на колени. Конь пощипывал рядом траву и его чавканье перемешивалось с мыслями Исмэй. Что же делать? Позади осталась пустота, и впереди лежала пустота. Но в середине было несколько ярких моментов, когда она сделала что-то правильно, спасла кого-то. Хэрис Серрано. Вида Серрано. Что бы они сказали, если бы узнали обо всем? Объясняло ли это то, о чем пыталась сказать адмирал? Изменится ли что-нибудь? Или будет только хуже, гораздо хуже, если они узнают, что с ней произошло? У нее в деле уже было одно черное пятно. С детства Исмэй знала, что военные ничего не забывают и не прощают. Если она станет не просто обычным бесцветным офицером с захолустной планеты, по чистой случайности поступившим правильно один раз и спасшим Серрано, если признает, что ее раздавили, сломали, растоптали ночные кошмары, ее могут вышвырнуть со службы и отправить домой, не смотря на то, что у нее нет дома. Ни в этой долине, нигде.
Когда в голове немного прояснилось, Исмэй заставила себя сделать еще глоток воды и съесть оставшийся обед. На этот раз он остался в желудке, но на вкус был как пыль.
Она вернулась домой задолго до темноты, с благодарностью передав сухого, прохладного коня груму. Мачеха выпорхнула в холл, и Исмэй вежливо кивнула ей.
- Я заехала слишком далеко, - сказала она. - Мне нужна ванная и кровать.
- Послать наверх поднос? - спросила мачеха.
Она ни в чем не была виновата. Исмэй даже не была уверена, знает ли та. Если отец держал это в тайне, то возможно она до сих пор пребывает в блаженном неведении.
- Спасибо, - произнесла Исмэй. - Суп и хлеб было бы хорошо. Я очень устала.