«Опосредованно» представляет собой жизнеописание русской женщины Елены от момента окончания ею средней школы до времени, когда школу закончили её собственные дети. Пространственно это Урал: Нижний Тагил и Екатеринбург. Действие начинается примерно в 19891991 годах. Об этом свидетельствует такое описание: «Девушки были завиты и накрашены, некоторые мужчины как будто пьяны, на девочках были разноцветные лосины, на голове каждого третьего мальчика была синяя или камуфляжная бейсболка с надписью “USA”». При этом «многие местные дети были заточены в пионерских лагерях». А заканчивается повествование уже явно в наши дни. Жизнь Елены, изложенная довольно подробно, внешне ничего особенного не представляет. Выучилась на учительницу, вышла замуж, родились девочки-близняшки, переехала из Нижнего Тагила в Екатеринбург, муж ушёл к другой, родил там сына и вернулся обратно к Елене. По сути — прилежная диагностика того, как люди выжили в нескончаемом «переходном периоде», опираясь на инерцию будней, природную силу жизни и поразительное терпение. Сами по себе, как деревья или грибы, вне какой бы то ни было заботы государства. Дотошное реалистическое описание скучноватых будней, всего этого «бабушка умерла, Ира уехала в Норвегию, Вова ушёл к Маше, Женя стал приходить каждый день» и т. д. составляет крепкую реалистическую основу книги. Честно говоря, скучноватую, поскольку автор то и дело впадает в полусонное бормотание и тягучие ритмы рассказа как бы убаюкивают читателя.
И убаюкали бы, если бы не вплетённый в книгу фантастический и провокационный элемент. Дело в иной, потаённой жизни русской женщины Елены, да и всего существования этой укрытой мхами трясины русского выживания. Елене становится известно о запретных «стишках», которые в государстве приравнены к наркотикам и за распространение которых можно схлопотать до десяти лет. «Стишки» — это не мирная официальная поэзия из хрестоматий. Это тексты, которые мощно «вставляют», — приход длится примерно два дня, а потом эффект гаснет. «Стишки», записанные на бумажках, изготовленные неведомыми творцами, передают друг другу в тёмных закоулках несчастные упрямые люди, безнадёжно на них подсевшие. Как и наркотики, «стишки» примерно одинаково действуют на всех. Елена втягивается сначала в употребление, а потом и в создание «стишков». Занятие это опасное, автор может дописаться до «холодка», то есть до смерти от собственного «стишка». Елена живёт двойной жизнью — нормальной внешне и бурно оригинальной внутренне. Елена становится тайным автором «стишков», циркулирующих по стране…
Автор, конечно, хитрит, потому что, рассказывая о необычайном воздействии «стишков» на физиологию человека, даёт нам одну-две строчки (собственного сочинения). Если бы он рискнул привести наркотический «стишок» полностью, читатель бы, естественно, воскликнул: «И от такого обыкновенного графоманского бреда вставляет уральский регион?!» Но нам предоставлено право на воображение. Однако зачем Сальников изобрёл эти «стишки» и вплёл в своё будничное повествование фантасмагорический элемент (не слишком искусно, кстати)?
А затем, что в той полукультурной среде, о которой ведётся рассказ, поэзия никакого значения не имеет, да и нигде она его не имеет. Дух поэзии мечется над землёй, тревожа некоторых людей и действительно производя на них действие, схожее с наркотическим, но в целом поэзия давно упала с пьедестала. И вот таким игровым образом автор возвращает поэзии её исключительное значение. Преодолевает этой игрой реальное унижение мерной речи. Утверждает действительное — опасное и магическое — её влияние. Что ж, конфликт в душе русской женщины Елены намечен любопытный.
Но никуда этот конфликт не выруливает. Действие романа увязает в частностях и деталях будничной Елениной жизни. «Стишки», когда-то перевернувшие её внутренний мир, отползают на задворки. Те, кто подсадил её на них, начинают спиваться, умирать, исчезать. Главным содержанием будней становятся отношения с родственниками, судьба дочерей, одна из которых оказывается нетрадиционной сексуальной ориентации. При этом родители так оглушены выживанием, что воспринимают это известие абсолютно хладнокровно: подумаешь, могло быть куда хуже. И действительно, в ситуации, когда люди начинают метаться и паниковать, если ребёнок хоть чуть задерживается после школы (и у них есть все основания для этого), сексуальная ориентация — это вообще ерунда какая-то.
Так что жизнь победила «стишки». Они стали пикантным дополнением к прозе выживания, периодическим приключением — и ничего в буднях Елены, по существу, не поломали. Героиня ползёт, ведомая своей женской «программой», которая будет посильнее всех «стишков» на свете. Накопление ежедневных усилий даёт свои результаты: в финале романа «Опосредованно» Елена фотографируется вместе с родными и друзьями и понимает: она не одна, она — пчела из общего «улья», плод могучей матрицы, частица вечного круговорота…
Название нового романа Сальникова кажется мне неудачным, некоторые персонажи — совершенно лишними, автор часто впадает в утомительное и вязкое многословие. Но сочинение его не бессмысленное, далеко не бессмысленное.
«В Москве народу много. Дед говорит, войны давно не было»
В названии статьи — цитата из нового сборника рассказов Елены Долгопят «Чужая жизнь» (2019). Долгопят не новичок в литературе, свет увидели её книги «Тонкие стёкла», «Родина», «Русское», она прилежная работница, да и трудится там, где прилежание необходимо, — в отделе архивов Музея кино. Хотелось бы привлечь внимание к этому негромкому вроде бы голосу, рассказывающему про самую трудную для описания вещь на свете. Про обыденность. Про то, как обыкновенные люди живут день за днём, — и как это необыкновенно на самом-то деле.
Писатель нынче пошёл мудрёный, замысловатый, по сто эпитетов на слово, бывает, что цепляет, а уж умом разлетается — ой-ой, и прошлое перепишет, и настоящее такой фантасмагорией начинит, что поди за ним угонись. А тут — ясная, чистая, спокойная интонация, как у советского гения Веры Пановой, к примеру. Девушка-студентка проснулась в общежитии, чайник поставила, вспомнила свои несостоявшиеся романы — точнее, грустные мечты о них. Подумала о шестидесятых годах прошлого века: «Прекрасный утренний мир. Когда незнакомцы улыбались, и пускали ночевать, и одалживали денег. И можно ходить без страха по дальним улицам, и каждый человек друг, и каждого впереди ждёт жизнь, исполненная смысла…» («Иллюзион»). В этом-то мире ей бы, голубке, и жить, да только нет его и не было никогда, это тоже иллюзион. А что есть?
Большинство героев Долгопят — москвичи, но это не мифические богатые, наглые москвичи из кошмаров провинциальной России, это те же самые «бедные русские», что живут хоть в Новосибирске, хоть в Муроме (Муром — родина автора), хоть где. Это люди трудовые, смирно и кротко зарабатывающие на смирную и кроткую жизнь, люди вне политики, люди, которым новые технологии принесли немножко возможностей, но мало что изменили по существу. Героиня рассказа «Katerinaa» — молодая журналистка, пользуется соцсетями, ведёт диалоги с незнакомыми «френдами», но главное в ней то, что она способна откликнуться на чужое горе. Ей удаётся разыскать постороннюю бабушку, случайно встреченную в электричке и пропавшую неведомо где. Нелепая старушка напомнила ей собственную бабушку, чужая жизнь на миг стала родной — и этого хватило на благодетельное усилие. А вообще-то пропасть тут, где всё кругом родное, легче лёгкого. Девушка Валентина сняла на время квартиру — оказалось, это мост во времени, и ты запросто из своего смартфонного 2017-го попадаешь в 1970-й, где из технологий — одна радиоточка на стене. Казалось бы, тут-то разгуляться, смело изменить ход истории! Но наша девушка благоразумно таскает новым приятелям деликатесы из будущего, а то у них всё картошка да пересуды о Бергмане. Другая девушка, отправившаяся по распределению в закрытую контору «Боровск-23», потеряла пропуск и оказалась запертой в замке советской секретности имени товарища Кафки («Объект»). Ничего, жить можно: товарки подкармливают, диванчик в каптёрке найдётся и даже такая же потеряшка стала приятельницей. Ей тут даже и лучше, чем на воле, где всё время кажется, что если смеются за спиной — так это над тобой смеются.
Фантастический элемент так деликатно и элегантно примешен к реальности, что и швов не замечаешь, доверчиво плавая по течению обстоятельного и мнимо-безыскусного повествования. Долгопят рассказывает о простых и главных вещах. Например: а что делать человеку, внезапно и остро ощутившему незначительность собственной жизни? Ведь знаменитыми, успешными, богатыми, необыкновенными и так далее выпадает быть на этом свете очень малому количеству людей. Жизнь проходит, а впереди ничего нет, кроме нищей вонючей старости и противного незнакомца (незнакомки) в зеркале. И герои «Чужой жизни» то и дело решаются на маленькие бунты, желая отыскать свою неповторимую жизнь, но обретают, ясное дело, всё примерно то же самое. Одному крошечному начальнику, который от скуки и тоски решил объявить окружающим войнушку, устроили сеанс арт-терапии («Терапия»), продемонстрировав, как он может в одно мгновение потерять всех близких. Псих сразу опомнился. Другому «бунтарю без причин» хватило невинной поездки с незнакомой женщиной («Поездка»), чтобы понять: в чужой жизни его никто не ждёт, а дома хотя бы родная жена, которая так хорошо всё понимает, что даже не спросит, куда вдруг завалилось её чучело…
Да, «мы созданы из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь» (Шекспир). И всё-таки хороший человек сумеет пройти сквозь времена и не замараться, сохранить своё человеческое достоинство и даже может умудриться быть счастливым, как жизнерадостная Верка- санитарка (рассказ «Верка»). А все наши несчастья — они ведь оттого, что один подмосковный Вася сделал для своей девушки неостывающую, вечно горячую шкатулку. Её отправили учёным в Москву, и один дурак-начальник шкатулку в научных целях разломал, а обломки уже не грели. «С тех пор мать взяла моду сваливать на московского дурака все беды. Она говорила, что если бы он не разломал шкатулку, то и Союз бы не развалился, и дядя Лёша бы не спился, и терактов бы никаких не было, и Вася не покинул бы нас так рано» («Вася»).