овершенно ничего не хотелось, и в то же время я ощущала, как все треволнения и напряжение этих последних дней сползают с моих плеч, как исчезают ночные тени на восходе солнца. Музыка за стеной смолкла, зато где-то сбоку заплакал ребенок. Что было дальше, я не помню, потому что крепко заснула.
Проснулась я, лежа на каких-то хрустящих бумажках. Зевая, я потянулась, и несколько бумажек порхнуло на пол. Только тогда я вспомнила, что это такое, и засмеялась.
Затрещал дверной звонок.
– Пошли все в темный лес, меня нет дома, – сказала я двери и повернулась на другой бок.
Звонок подавился трелью и умолк, как соловей, которому неожиданно свернули голову. И то сказать, он уже порядком мне надоел.
– Эй, Татьяна, ты дома? – донесся до меня сквозь дверь голос дяди Васи.
Тэк-с. Соседушка, значит. Душа общенья просит. Наверняка вчера кто-то видел, как меня привезли. Доставили, можно сказать, к самым дверям с личным шофером.
– Татья-яна! – завывала дверь. – Открой, разговор есть.
Нехотя я поднялась с постели. Оказалось, что я так и спала в одежде, не раздеваясь.
– Иди проспись, дурак! – бросила я в сторону двери и, вздохнув, стала собирать рассыпавшиеся банкноты. За некоторыми из них приходилось нырять под кровать, некоторые неведомо как оказались на пианино, а иные валялись под столом у окна, возле самой батареи, источавшей теперь слабенький, чахоточный жар.
С лестничной клетки донеслось приглушенное хихиканье.
– Значит, уже выпустили, да? А то я думал, тебя как следует упекли! В места, как говорят в народе, не столь отдаленные! А в чем дело-то было, может, скажешь?
Должна признаться, я не выношу пьяниц. В нашей многострадальной стране, где пьют все, кому не лень, достоинством это, конечно же, не назовешь. С пьяницами нужно быть терпимой, нужно выслушивать их бесконечные косноязычные бредни, перемежаемые непременным «ты меня уважаешь?». Все пьяницы – в душе великие философы, и у каждого имеется наготове убедительная причина, почему он не может не пить. А то, что они отравляют жизнь близким, не говоря уже о своей собственной, – такая мелочь, что даже не заслуживает упоминания.
– Дядя Вася, – крикнула я, отправляясь на кухню, – хочешь, я тебе веревочку подарю?
Существо за дверью притихло, пытаясь понять смысл моего вопроса.
– Зачем веревочку-то? – выдавило оно из себя наконец.
– А ты возьми ее, намыль да удавись, – предложила я. – Представляешь, какое будет твоей жене и детям облегчение?
– Да ты, никак, шутишь, – сокрушенно пробубнила дверь. – Как же это можно так? Ведь это – грех!
Мне хотелось есть. Я полезла в холодильник, но, как и следовало ожидать, со вчерашнего дня в нем ничего не прибавилось.
– Ах, черт! – с гримасой досады промолвила я.
Надо идти за покупками, а тут, как назло, на лестничной клетке драконом стоит дышащий перегаром дядя Вася в предвкушении последних новостей. Конечно, я его не боюсь, я вообще мало кого боюсь, да и испугать меня сложно.
Итак – в магазин. Фрукты, соки, морепродукты, которые я так люблю. Тортик, и чтобы в нем обязательно безе, а безе чтобы с орешками. Пусть кто угодно морит себя голодом, соблюдает режим и по двадцать раз на дню вскакивает на напольные весы, пусть обмеряет талию сантиметром с черными насечками, вздрагивая от каждого лишнего метра, появившегося между завтраком и ужином, я останусь при своем мнении: диеты, психоанализ и фитнес выдумали люди, которым иначе на роду было написано подметать тротуары или служить смотрителями в общественной уборной. А так как подметать тротуары нелегко, да и невыгодно в денежном отношении, а в общественных уборных посетители раскрываются всегда с самой низменной стороны, эти хитрецы провозгласили культ здоровья, физического и душевного, о котором они якобы пекутся денно и нощно, и против которого решительно нечего возразить. Быть толстой (или считаться таковой) теперь больший грех, чем быть злобной, склочной, необразованной тупицей, но с тонкой талией, а плоская грудь стала большей добродетелью, чем доброта и естественное обаяние. Какой бы размер я ни носила, я все равно не собираюсь отказывать себе в удовольствии хорошо поесть. Когда человек ведет такой образ жизни, как я – вечные хлопоты, поиски, сомнения, тревоги, расчеты, – все горит и превращается в чистую энергию. Так что не следует забывать о десерте, ну, и по мелочи: рис, грибы, макароны, масло, оливки… Мысленно я пробегала весь список, снимая книги с нижней полки. На ней тома стояли в два ряда, и я знала, что в заднем ряду нескольких книг не хватает, так что образовывалось вполне внушительное свободное место. Туда я и запихала заветный портфельчик, отложив из него три сотни – для разных покупок. Новая одежда мне тоже не помешает. Вообще, если хорошенько вдуматься, мне много чего не помешает. Но сначала…
Я натянула куртку, влезла в ботинки и открыла дверь. Нет, дорогой сосед дядя Вася никуда не делся. Он стоял на пороге, слегка покачиваясь, с блаженной улыбкой на лице. Потом медленно опустился на пол и больше не двигался.
Я сделала попытку захлопнуть дверь. Собственно говоря, об этом следовало позаботиться прежде всего, как только я заметила, что у дяди Вася против обыкновения не два глаза, а три. Но стоявший несколько сбоку от двери светлый блондин с холодными глазами преспокойно нацелил дуло своего пистолета мне в лоб и выразительно покачал головой.
– Ч-что… – пролепетала я.
– Ничего особенного, – сказал блондин так спокойно, будто только что прихлопнул не человека, а комара. Позади него на площадке виднелось еще двое ребят, лениво подпиравших стены квадратными плечами, и по тому, как оттопыривались карманы их курток, я поняла, что там совсем не леденцы для новогодней вечеринки.
Я застыла на одной ноге, не решаясь пошевельнуться. Вот вам и бесстрашная Татьяна Александровна.
– Пошли с нами, – велел блондин, пряча пистолет.
– К-куда? – выдохнула я.
– Куда надо. – Он схватил меня за плечо и выволок из квартиры. – Шагай!
И я шагнула.
– Баксы, Егор, – лениво процедил сквозь зубы один из подпирающих стенку, не то отдавая указание, не то напоминая. – Хозяин же велел их забрать, чтобы зря не валялись.
– Прекрасно, – одобрил блондин и обратился но мне: – Где бабло?
– Чего? – глупо переспросила я.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – разозлился он. – Деньги где?
– На книжной полке, – затравленно пискнула я.
– Правильно Серега говорил, что ты тронутая, – объявил блондин. – Давай показывай, куда ты их дела.
Мы вернулись в квартиру, и блондин покачал головой.
– На какой полке-то? Сколько тут книг, тоже мне, читательница…
Я показала, куда именно спрятала портфель. Книжные тома градом посыпались с полки, и вскоре заветный портфель был в руках у одного из моих конвоиров.
– Пошли, – велел блондин, толкая меня к лестнице. – Вздумаешь бегать – застрелю, ясно?
Яснее некуда, подумала я.
Глава 31Одинокая поляна в осеннем лесу
Утро выдалось ясное и прохладное. Высоко в прозрачно-голубом небе пенились редкие облака, но в ту минуту мне было совсем не до них.
Зажатая на заднем сиденье автомобиля, я мучительно размышляла о том, куда меня везут и зачем. Впрочем, после слов одного из моих конвоиров о хозяине, который не хотел, чтобы пропали деньги, напрашивался один-единственный вывод: меня увезли по приказу Владислава Шарлахова. Но зачем? Сколько я ни ломала голову, я не могла отыскать приемлемого ответа. И куда, интересно, подевался мой ангел-хранитель, к присутствию которого я так привыкла? Неужели он допустил, чтобы со мной обошлись подобным образом? И тут оба голоса, рвавшие меня вчера на части, пробудились вновь.
Любви: «Нет! Он не такой, я не верю в это!»
Рассудка: «Видишь, как хорошо, что ты не стала связываться с ним! Человек, который способен на такое…»
На душе у меня было скверно. Я решила, что Шарлахову стало жалко расставаться с такими большими деньгами и он пожелал получить их обратно. И, вспоминая, как хладнокровно эти мерзавцы убили моего соседа, я решила отдать все, что он ни потребует, лишь бы отпустил меня живой.
Глядя на дома за окнами машины, я, однако, заметила, что мы едем отнюдь не в направлении резиденции Шарлаховых. Вновь в мою душу закрались нехорошие предчувствия, и чем дальше мы ехали, тем пакостнее они становились.
– Вы меня убьете? – спросила я напрямик у холодного блондина.
Вопрос, конечно, не блистал оригинальностью, но именно он в данный момент волновал меня больше всего. Блондин ничего не ответил мне и отвернулся. Его напарник, подпиравший мой бок, только ухмыльнулся, но тоже ничего не сказал.
Шоссе кончилось, мы ехали по узкой, усыпанной листьями дороге. По обе стороны от нее тянулись высокие деревья, которые, судя по всему, появились здесь, когда еще моего отца не было на свете.
Но вот и асфальтовая дорога осталась позади, и машина поехала по лесу. Меня охватило неприятное, тягостное чувство. Я с детства терпеть не могу леса, сама не знаю почему. Я никогда не собирала ягоды, не ходила по грибы. Этот странный мир, населенный невидимыми зверями, разговаривающими на сотни голосов, эти мощные стволы, преграждающие путь, чащи, где столбы света чередуются с мраком, всегда внушали мне какой-то суеверный ужас.
– Приехали, – сказал блондин.
Мы остановились под деревом, где было уже три машины. Одну из них я помнила – на ней обычно ездил Ипполит Шарлахов, а после – его сын Владислав. Но машины были пусты, лишь в одной сидел шофер и, надвинув низко на лоб кожаную кепочку, курил сигарету. На меня он даже не посмотрел.
Все остальные собрались на поляне. Здесь находились человек шесть бандитов, вооруженных до зубов, и Владислав, который засунул руки в карманы и ежился от утреннего холода. Больше я никого не увидела.
Блондин открыл дверцу и, ухмыльнувшись, обернулся ко мне. Надо сказать, что его поросячьи глазки так глубоко сидели в глазницах, словно хотели там спрятаться от окружающего мира и особенно от тех, кого он убил или еще убьет.