А, не все ли равно с кем, если всяко уж не с Аленой и вряд ли будет когда-нибудь с ней…
– Что-то вы притихли, – послышался голос Нестерова. – Очередную версию обдумываете?
Алена криво улыбнулась. Не станешь же сообщать, что ты обдумываешь очередную версию своей даром загубленной жизни! Поэтому она улыбнулась снова – на сей раз с максимальной загадочностью – и промолвила:
– Что-то в этом роде. А нам далеко еще ехать?
– Приехали уже, – сообщил Нестеров. Автомобиль свернул с Варварки во двор монументальной серой «сталинки», и Алена сразу увидела на двери подъезда вывеску: «Охранное агентство „Барс“».
– Вы пока тут оставайтесь, – сказал Нестеров, выходя из машины, – а я пойду узнаю, где будем с Вячиком беседовать – у него или здесь, в кабине. Иногда в агентстве народищу толчется – тихого уголка не найдешь. А вы поешьте пока, что ж вы не едите?
– Хотите банан? – спросила Алена, уже успевшая позабыть про свои фрукты.
– Нет, я это мыло терпеть не могу. Вообще признаю только яблоки. Да я и не хочу есть. Я обычно плотно завтракаю и плотно ужинаю, а днем обычно не до еды, на работе-то, ну, я и отвык.
Алена успела съесть весь свой сухой паек и вдоволь наглядеться в окно, старательно гоня прочь тяжкие мысли и направляя себя на путь холодной аналитики, когда Нестеров наконец-то появился. Рядом с ним шел невысокий, сухощавый человек с добродушным лицом. Его можно было принять за кого угодно, только не за владельца охранного агентства, которому, если судить по воспоминаниям Нестерова, приходилось чуть ли не пачкать руки в крови.
Кстати, в руках этих, которые сейчас были вполне чистыми, Крайнов держал прозрачную папку-файл, в которой лежал листок, криво исписанный черными буквами.
– Ой, насилу вырвался! – доверчиво сообщил Крайнов, забираясь на заднее сиденье и улыбаясь Алене. – Виктор сказал, вы это дело вместе с ним теперь ведете? Ну, отлично, что две головы, потому что тут сплошная путаница имеет место быть. Во-первых, Витька, – владелец «Барса» повернулся к Нестерову, – ты был прав, когда сказал, что тут просматривается прямая связь с теми старыми событиями, когда Лютов с Холстиным враждовал. Ситуация, значит, такого рода. Ровно пять лет назад три друга – Сергей Лютов, Юрий Толиков и Борис Юровский – владели одной компанией. Называлась она «Скорость и качество». Грузоперевозки по городу и области, обслуживание свадеб, похорон, всякого такого, а также ремонт иномарок. Сначала арендовали для своего офиса какие-то зачуханные конторки, а потом, малость разбогатев, решили прикупить приличную недвижимость и вложились в строительство большого офисного центра на Ошарской. Денег у них было как раз на порядочную площадь на первом этаже – хорошее место, учитывая, что там должен был разместиться и автосервис. Однако, пока дом строился, у стройфирмы его перекупил некто Холстин. Знакомая фамилия, верно? Причем поладил он не только с основной фирмой, но и почти со всеми, кто так или иначе в строительство офисного центра вложился. Только две компании заартачились и не захотели из здания уходить: косметический салон «Красотка» мадам Донниковой (ну, у нее все же муж в администрации представителя президента работает, серьезная поддержка, с этими ребятами Холстин ссориться не стал) и «Скорость и качество» трех друзей. Холстин, если вы не знаете, не просто акула капитализма, а очень цивилизованная акула. Сразу не откусывает у жертвы разные части тела, а дает ей шанс спокойно отплыть подальше. Он, если человека хавает, щедро ему платит. И компаньонам нашим он предложил очень хорошие деньги… такие хорошие, что двое, Юровский и Толиков, согласились поступиться принципами и выйти из числа пайщиков строительства офисного центра. А Лютов не согласился. Уж не знаю, по каким причинам он так сильно уперся, из ненависти к москвичам вообще или из неприязни лично к Холстину, а может, из-за нежелания расставаться с тем, что уже считал своей собственностью, хотя, повторяю, возмещение убытков последовало бы, и весьма щедрое, однако он уперся – и все тут. И не давал своим компаньонам пойти на соглашение с Холстиным. Именно в то время, Виктор, как ты помнишь… А вы, девушка, в курсе дела? – заботливо обратился Крайнов к Алене, и она торопливо закивала в ответ, вспомнив историю, рассказанную ей Нестеровым. – Так вот, именно в то время мы с тобой и начали враждовать из-за этого Лютова. Холстин предложил очень щедро заплатить, чтобы его вразумить любыми средствами, вплоть до физических. Но об убийстве речь никогда не шла, это я тебе сто раз говорил, – обратился Крайнов к Нестерову с извиняющейся интонацией. – Итак, Лютов уперся. Холстин предложил перекупить весь перевозочно-ремонтный бизнес, а не только помещение в офисном центре – Лютов и тогда не согласился, хотя Юровский и Толиков были просто в восторге от предложения Холстина. Но без согласия Лютова они действовать не могли. Друзья крупно рассорились и решили расстаться, свернуть дело. Они поделили имущество фирмы, а потом Толиков и Юровский вынули свои паи на строительство. Лютов свой пай забирать не стал и предложил друзьям отступного. У них как-то так хитро договор был составлен на право собственности, что при распаде фирмы компаньон мог перекупить другие доли за символическую сумму. Что Лютов и сделал! Конечно, Юровский и Толиков потом опомнились и сообразили, что остались даже не при своих, а в проигрыше, потому что деньги-то за прошедшее время обесценились. Но они плюнули на все – бывает, не повезло, бизнес, как и жизнь, штука полосатая! – смирились и попытались начать с чистого листа. Юровский, как известно, занялся одним только автосервисом для иномарок, Толиков – грузоперевозками. А Лютов оставался в числе собственников здания на Ошаре и продолжал отравлять Холстину жизнь своим присутствием. Но по прошествии некоторого времени он все же сдался на милость победителя, Холстин выкупил его пай… И тут друзьям совершенно случайно стало известно, что Лютов их крепко приложил, то есть обманул, кинул. Проболтался об этом… сам Лютов – по пьянке. Оказалось, что Холстин предложил ему в свое время рассориться с друзьями, отделаться от них, ликвидировать компанию, с тем чтобы сделаться единовластным собственником недвижимости на Ошаре. И теперь она Холстину обошлась гораздо дешевле, чем он собирался заплатить раньше. Вместо того чтобы платить троим, он заплатил только Лютову. Очень хорошую сумму, конечно, но все же в три раза меньше, чем получили бы трое совладельцев «Скорости и качества».
– Лихо! – покачал головой Нестеров. – А я-то считал Лютова этакой принципиальной жертвой акулы-москвича…
– А он не был ни жертвой, ни принципиальным, а был обыкновенным предателем своих друзей и компаньонов. И сам же проболтался об этом. Идиот…
– Значит, он не сам с собой покончил… – пробормотал Нестеров. – Скорей всего, ему помогли. Причем именно Толиков и Юровский!
– А вот это вовсе даже не факт. Вернее, факты свидетельствуют о противоположном! – усмехнулся Крайнов. – Как тебе известно, Виктор, Лютова нашли висящим на березе где-то у черта на куличках, в чистом поле. На Богородской трассе есть такая деревня – Доскино, там очень красивые березовые рощи. Так вот Лютов приехал туда на своей «Ниве», поставил ее в сторонке, потом выпил коньяку… много выпил, до крепкого помутнения мозгов, накинул на сук веревку, влез на березу, оперся ногами о другой сук, который пониже, петлю на шею надел, да и прыгнул… на тот свет. Конечно, этого никто не видел, но события легко реконструируются. Никаких следов насилия, это раз; у тех, кто мог желать Лютову смерти, стопроцентное алиби, это два; ну а три – прощальное письмо самоубийцы.
– Какое письмо? – быстро спросила Алена.
– Какое алиби? – быстро спросил Нестеров.
– Ага, – хитро оглядел их Крайнов, – вот оно, доказательство того, что голова хорошо, а две – лучше. Видите проблему всесторонне! Ну а поскольку у меня всего одна голова и один рот, я буду отвечать поочередно. Начнем с тебя, Виктор. Алиби подтвердили гражданка Калинина Наталья Михайловна, у которой Юровский и Толиков провели тот летний день, когда Лютов распрощался с жизнью. Были они у нее на даче, вернее, в ее деревенском домике в Борском районе, в деревне Поющей. Сначала ходили по грибы (гражданка Калинина страстная грибница), потом пили на даче и пели – так пели, что всей деревне спать не давали, после чего отношения Калининой с соседями несколько испортились.
– Как же так, в деревне Поющей не любят хорового пения? – удивился Нестеров.
– Ну, такой вот парадокс. К тому же пение – это пение, а наша троица орала до рассвета дурными голосами. Словом, получается, что Юровский и Толиков никак не могли повесить старого друга на березе. Холстин вообще был в то время в Москве, да и неинтересно ему было приканчивать Лютова теперь, не было для этого никаких оснований. А то, что Лютов покончил с собой, серьезно подтверждалось тем письмом, о котором вы спросили, девушка.
– Алена ее зовут, – буркнул Нестеров.
– Да? Будем знакомы, – рассеянно кивнул Крайнов. – А я – Вячик.
Алена тоже кивнула, исподтишка поглядывая на Нестерова с неприязнью. Что, жалко ему было, что ее называли девушкой? Кстати, с некоторых пор Алена предпочитала это обращение всякому другому. Вот если бы ее называли женщиной или, чего доброго, бабушкой, она бы, конечно, предпочитала зваться по имени. А пока… Но противный зануда Нестеров все испортил!
– Итак, письмо, – снова заговорил Крайнов, открывая папочку-файл и доставая лежавший там листок, – прощальное послание Сергея Лютова…
Нестеров протянул руку взять листок, однако Крайнов подал его Алене – то ли из вежливости, то ли потому, что именно она интересовалась прежде всего письмом. И вот она первая взяла в руки неряшливый листок (не сразу поняла, что это размазанная ксероксная копия) и прочла:
– «Ласточка моя черноголовка, здравствуй и прощай! Это мое последнее письмо к тебе. Раз ты его получила, то уже знаешь, что я сделал. Невыносимо жаль мне тебя огорчать, да приходится. Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден. Уж ты мне поверь, любимая моя, ни за что, ни за какие блага не бросил бы я тебя и ребят, если бы не одолели меня вконец мои проблемы, от которых вижу только один способ спастись: бежать туда, откуда мне уже не вернуться никогда.