Тем временем я познавал всю убогость одинокой жизни. Помню, как я взял в магазине банку с каким-то содержимым, подумав, что там курица, а дома обнаружилось, что я купил свиную рульку. Но зато я выучил новое слово. Каждый день преподносил уроки, и зачастую суровые. Однажды мне пришло письмо от дорогого сына Тима, который от руки переписал всю первую страницу газеты Philadelphia Inquirer, чтобы порадовать отца. Я никак не мог унять слёз и всё плакал от понимания силы его любви, и даже сейчас, много десятилетий спустя, я чувствую прилив благодарности. Зима в Цюрихе – это месяцы сплошного серого тумана и мороси, которые лишь изредка дают возможность вспомнить, что на небе есть солнце. У меня было настолько мало денег, что в качестве «развлечения» я катался на трамвае, выбрав какой-нибудь из 14 маршрутов, только чтобы не сидеть дома. Как-то мне удалось выучить названия аж 150 остановок. У меня был оформлен студенческий проездной на месяц, так что я мог объезжать город «бесплатно» с утра до вечера хоть каждый день. Не очень-то похоже на катание на лыжах в Альпах. Да, в институте были богатые вдовы, и иногда к нам заносило эстетов, которым удавалось устроить себе красивую жизнь. Но большинству из нас приходилось влачить жалкое существование, еле сводя концы с концами. Как мне напомнил друг из Монреаля Жан Бауэр, наши аналитики не говорили нам, как выбраться из депрессии, а рекомендовали возвращаться назад в квартиру и сидеть со своей тьмой, пока не сойдёшь с ума, не уедешь домой или пока значение депрессии себя не проявит. Мы – Жан, Гай, Присцилла, Гэри и Дэннис – приехали из разных регионов и редко теперь видимся, но нам всем пришлось пережить самый чёрный ночной час своей души. Несмотря ни на что, мы выстояли. А имена тех, кто уехал домой, я уже и не помню.
Итак, прошло ещё шесть лет моих бесконечных вояжей между США и Швейцарией, между семьёй, академией, интернатурой в психиатрической больнице, анализом и попытками справиться со спартанскими бытовыми условиями. Даже когда мне казалось, что всё это чистое безумие – а так, вероятно, и было, – я не мог остановиться. Я чувствовал, что напал на след чего-то совершенно мне необходимого, без чего моя духовная жизнь пойдёт прахом. Пока я из кожи вон лез, чтобы всё успевать, не переставал думать – не перестаю и сейчас – о том, на какие жертвы шла моя семья. То были мои ежедневные муки.
Много лет прошло, а я до сих пор разрываюсь между желанием служить другим и желанием служить душе. Юнг часто повторял, что нам приходится вязнуть в подобных неразрешимых дилеммах до тех пор, пока их значение не проявит себя. (Ещё он говорил, что невроз – это страдание, которое пока не обнаружило своего значения.) Как я уже предупреждал выше, рано или поздно нам всем придётся снять с себя защиту, очутиться в ужасающем «между» на неопределённый срок и потом, если повезёт, выйти на другом краю тёмного леса. Наш дзенский парадокс заключается в том, что сегодняшние «достижения» и есть наши самые серьёзные препятствия. В это трудное время мы с женой приняли решение развестись и пройти через процесс расставания настолько мирно, насколько это возможно. Если бы не прекрасные дети Тэрин и Тим, наши пути давно бы уже разошлись. Последним и самым труднопреодолимым препятствием для меня стала установка, которую я глубоко усвоил на своём родном Среднем Западе: «Хороший парень никогда не сдаётся и никогда не проигрывает». Наконец, спустя несколько снов, которые тоже указывали на это направление, я почувствовал себя полностью побеждённым. Мой аналитик, который был типичным консервативным швейцарцем, сказал: «Теперь я уверен, что вам нужно развестись. И вы не должны винить себя, потому что это решение принято на более глубоком уровне, чем ваше эго». И мы развелись, хотя с женой (ныне покойной) поддерживали дружеские отношения и совместно занимались воспитанием детей до последнего дня её жизни. Я приезжал домой в скрытой надежде «спасти» наш брак, но понял, что спасать нечего – тех людей, которыми мы были, когда вступали в отношения, уже не было: они умерли много лет назад. (Несмотря на мудрые слова моего аналитика касательно чувства вины, я так и не смог простить себе эту «неудачу», хотя понимаю, что это дело на пути своей индивидуации я так и не завершил.) Последние два года обучения я жил один, но не сходил ни на одно свидание, хотя вокруг были женщины, с которыми я дружил. Я уже не надеялся – да и не хотел – завести новые близкие отношения.
Маятник истории качнулся, но не в сторону какого-то духовного просветления в стиле нью-эйдж, а прямиком в тёмные недра ада. (От этого и предостерегал Юнг в цитате выше.) Не бывает восхождения без сошествия на дно. Продаётся не так много книг, но те, что удаётся найти, не работают. Поэтому каждый раз, когда кто-то говорит: «Я решил учиться на юнгианского аналитика», я вздрагиваю. Я никогда не говорю этого вслух, но всё время думаю: «Вы хотите спуститься в ад и, возможно, никогда оттуда не вернуться? Вы хотите на многие годы подвергнуть себя анализу, критическому тщательному исследованию, готовы писать курсовые, сдавать экзамены без гарантии на то, что вас не отсеют на последнем этапе?» Но я родом со Среднего Запада, поэтому всегда стараюсь быть вежливым. И мне не удалось разобраться с этим комплексом даже в Цюрихе.
Я долго не решался включать этот раздел в эссе, где с небывалой прежде искренностью раскрываю читателям подробности моей жизни, потому как он не слишком согласуется с тем тоном, который я стремился придать нашей беседе. Но погодите, это ещё не конец истории. Когда срок моего пребывания в Цюрихе подходил к концу и оставалось всего три недели, один пациент-американец спросил меня, не знаком ли я с американкой, которая работает в библиотеке Института Юнга. Я ответил, что понятия не имел, что здесь работает американка. Вероятно, я здоровался с ней по-немецки и принимал её за швейцарку из-за внешности и манеры одеваться, но решил для себя, что в следующий раз, когда окажусь в библиотеке, скажу этой таинственной незнакомке «привет» по-английски. В конце концов, хоть будет с кем поговорить на родном языке… Вот так, почти перед самым отъездом из Швейцарии я познакомился с Джилл. Она рассказала, что переехала в Швейцарию из-за мужа, а теперь, после развода, с двумя детьми на руках, она кое-как перебивается только своими силами. Улетая в Америку, я сказал, что вернусь к ней, но она с сомнением отнеслась к моим словам. Я действительно прилетел обратно, только ради неё, а через два года после нашей первой встречи мы поженились.
На этом можно было бы и закончить мою историю, но я должен доверить читателю ещё одно переживание, а именно: как порой необходимо подчиняться непостижимой таинственной силе. За шесть лет до этих событий, когда я только переехал, мне приснился сон, который потряс меня до глубины души. Мы разбирали его на первой встрече с аналитиком, и я был средневековым рыцарем, который стоял на зубчатой стене крепости, атакуемой противником. С неба дождём сыпались стрелы, и вдруг я почувствовал, что крепость скоро падёт. У кромки леса я увидел колдунью, которая руководила осадой. (Разве можно придумать более архетипический образ для перевала в середине жизненного пути?) Аналитик сказал, что мне нужно опустить подъёмный мост, выйти наружу и выяснить у колдуньи, чем мне удалось ей так насолить. Помню, я подумал тогда: «Ты в своём уме? Она же хочет меня убить!» А потом: «Не для того я зашёл так далеко, чтобы сейчас свернуть с пути. Надо рискнуть».
Прошло шесть лет, и я пришёл на заключительную встречу с аналитиком с новым сном: я стоял на крыльце поместья Грейсленд, того самого, которое принадлежало Элвису Пресли, только я никогда не видел этого места наяву. Вдруг из дверей вышла прекрасная женщина, которая напевала неземной красоты мелодию и разбрасывала лепестки роз. Когда она приблизилась ко мне, я подумал: «Это не обычный человек, это богиня, это Афродита». (Юнгианцы постоянно изъясняются таким образом – ничего не могут с собой поделать.) Она подошла, улыбнулась и вручила мне пригоршню розовых лепестков. Выслушав меня, аналитик откинулся в кресле, припомнил, что мы начали сессии с чернейшей депрессии, сковывавшей мою душу, и сказал: «Ты завершил внутреннюю работу. Теперь она придёт к тебе в реальном мире». И спустя два дня она действительно пришла. Всё это время она была буквально у меня под носом: работала на полставки в библиотеке Института Юнга. А теперь мы готовимся отмечать сороковую годовщину свадьбы. Похоже, сошествие в ад стоило того, чтобы история закончилась счастливо.
Глава пятаяКораблекрушение: роль неудачи в нашей жизни
В этом эссе я рассматриваю значение неудачи и риски, связанные с жизнью, исполненной комфорта, защиты или избегания. Рано или поздно жизнь ставит человека на колени. Как мы поведём себя в этой ситуации, сможем ли мы встать и найти внутри себя ресурсы, о существовании которых прежде не догадывались, – вот что определяет всю дальнейшую траекторию жизни после этой трагической минуты.
«Человек с ясной головой – это человек… который смотрит жизни в лицо, осознаёт, что всё в ней проблематично, и чувствует себя потерянным. В этом заключена простая истина: жить – значит чувствовать себя потерянным. Тот, кто принимает это, уже начал отыскивать себя, уже ступил на твёрдую почву. Инстинктивно, как потерпевший кораблекрушение, он ищет вокруг глазами что-то, за что он сможет уцепиться. И его затравленный, хищный взгляд абсолютно искренен, потому что решается вопрос о жизни и смерти, о возможности упорядочить хаос в его жизни. Только такие идеи можно назвать неподдельными – идеи, которые приходят потерпевшему крушение. Всё остальное – риторика, позёрство, фарс. Тот, кто не чувствует себя по-настоящему потерянным, не достигнет ремиссии, то есть ему никогда не удастся обрести себя, выплыть наверх против течения своей реальности».
Человеческое эго – это хрупкая, уязвимая штука, неохотно идущая на риск. Она десятилетиями складывается из разрозненных фрагментов опыта. В момент появления на свет у человека отсутствует эго, нет ощущения меня и не-меня. Но постепенно из миазматического потока событий начинают выплывать клочья травматических эпизодов, которые срастаются, слипаются друг с другом и со временем заставляют младенца понимать, что другой человек на самом деле «иной». Этот раскол между субъектом и объектом обязателен для сознания. Сознание изначально заставляет эго страдать, что обусловливает не только бесконечную тягу к наркотикам, алкоголю, захватывающим аттракционам, отвлекающим факторам и упрощённой жизненной философии, но также общую незрелость, которая характерна для массовой культуры.