нейший путь неясен и любые действия вредят тому, что для вас важно. Только в такие моменты для нас формируется следующий этап процесса индивидуации. Простые проблемы имеют бинарные ответы: делай это или то! Но на настоящих перекрёстках роста никогда не бывает простых решений.
Конечно, мы все хотели бы остаться позади, спокойно отдыхать в той безопасности, которая окружает нас в данный момент, но Эрос движется вперёд, непрестанно сжигая свечу до конца. Мы спрашиваем себя: был ли я здесь раньше, когда сталкивался с сомнительным выбором, поведением или привычным результатом? Дело в том, что, опираясь на свой опыт, мы часто навязываем новым ситуациям рамки, откровения и стратегии, сработавшие в старых. То, что это во мне задело, – ещё одна форма того же вопроса. Кроме того, ведёт ли этот выбор, этот путь меня к расширению или сжатию? Обычно мы знаем ответ, и перед нами стоит задача жить в согласии с тем, что мы считаем правильным. Что действительно важно для меня сейчас, на этом перекрёстке жизни? Цепляюсь ли я за что-то из-за страха, сентиментальности? Какие первобытные страхи всё ещё держат меня, уже взрослого человека, в своих когтистых лапах? Этот вопрос сразу же выводит на поверхность план и задачу, которую мы больше не можем игнорировать. Что мне следует отпустить, если я собираюсь сделать следующий шаг? Что необходимо поставить на первое место в моей жизни сейчас? Я всё ещё жду разрешения жить своей жизнью? Я всё ещё боюсь оставаться в одиночестве во внешнем мире? Упускаю ли я очередной шанс выйти на простор своего пути? Наступит ли когда-нибудь момент, когда мы поймём, что движемся от страха к чуду, от заточения в комплексах к свободе, о которой никогда не знали прежде?
Вот некоторые вопросы, которые возникают в ходе долгосрочной глубинной психотерапии. Есть место для решения проблем, для преодоления острых кризисных ситуаций, но в нашей жизни также есть место для того, чтобы, наконец, понять, почему мы очутились в этом мире, в это время и в этом контексте. Если мы не разберёмся с этим сейчас, неужели мы правда рассчитываем, что оно перестанет терзать нас глубоко внутри? Неужели душа хочет, чтобы я вечно жил мелкой, полной страха жизнью? Неужели я правда думаю, что не могу знать того, что знаю сейчас? И то, что я знаю теперь, не зовёт ли меня пройти испытания сегодня или завтра?
Когда мы тем или иным образом задаём себе эти вопросы и отвечаем на них, тогда мы входим в глубинное взаимодействие, возвеличивающее душу. Тогда мы заботливо прислушиваемся (therapeuein) к душе (psyche). И да, этот вид психотерапии можно практиковать дома.
Глава девятаяНевидимая поддержка: происхождение богов по Стивену Данну
Поэт, лауреат Пулитцеровской премии Стивен Данн был одним из самых выдающихся американских поэтов последнего пятидесятилетия. У нас с ним были смежные кабинеты в университете, и мы близко дружили и доверяли друг другу на протяжении 48 лет. Он скончался в июле 2021 года в свой 82-й день рождения, но навсегда остался в сердцах тех, кто любил его и восхищался его глубоким пониманием современной жизни. Я написал это эссе в 2015 году для публикации в юбилейном сборнике «Комната и мир: эссе в честь поэта Стивена Данна». Оно было опубликовано под редакцией одной из наших лучших студенток Лоры Маккалоу и перепечатано здесь с её любезного разрешения.
Возьму на себя смелость утверждать, что в последний раз западный мир представлял из себя нечто вразумительное, объединяющее разные сословия в одно целое, примерно в 1320 году, когда вышла в свет «Божественная комедия» Данте. На это короткое время и король, и простолюдин по правую руку от себя видели средневековый замок, претендующий как на духовную, так и на гражданскую власть, а по левую – средневековый собор, претендующий на то же самое. Вместе они служили психодуховными ориентирами, исходными точками и системой координат, которые позволяли человеку понять, где его место на карте жизни в масштабах космоса. Более того, в ви́дении Данте чётко оформилась неявная иерархия ценностей, направляющая к определенному выбору, определяющая его значимость и предвидящая его долгосрочные последствия.
Но к 1348–1349 годам почти половина Европы погибла от Чёрной смерти. Вены королевских особ начали медленно и долго кровоточить, и стремящийся к выгоде буржуазный светский город возник как альтернатива отмершему старому. После того как разрушились ветхие иерархии и пошатнулись устоявшиеся ценности, где оказался человек? Как ему теперь следовало делать свой выбор? Первые настоящие «модернисты» появились уже в 1600 году: мы видим их в духовном опустошении Макбета и невротических страданиях Гамлета, ибо, как говорит Улисс в пьесе «Троил и Крессида»: «Ослабь эту струну и услышь, какой разлад последует».
Коротко говоря, интеллектуальный и эмоциональный долг литературного, философского и художественного модернизма заключается в критике общепринятых структур и демонтаже их иерархии ценностей. И проект постмодернизма, от Беккета до Стивена Данна, состоит в том, чтобы выяснить, как человек должен жить в последующих условиях нестерпимой духовной неопределённости: как он делает выбор, во имя чего и в рамках какой более масштабной перспективы, если она вообще существует?
В качестве эпиграфа к одному из своих ранних стихотворений Стивен Данн цитирует остроумное высказывание Оскара Леванта об атеисте – это человек «без невидимой системы поддержки». Несмотря на то что в богатом творчестве Данна есть множество тем для плодотворных исследований – перипетии интимных отношений, призраки семейного прошлого, тщета и банальность повседневности, – постмодернистом его делает выявление едва заметных, исчезающих следов ушедших богов, что вызывает у меня неизменное уважение. Его работа на протяжении десятилетий созвучна ядру постмодернистской дилеммы, согласно которой человек в этот час вынужден находиться, как сказано в названии одной из его книг, «Среди Ангелов». Немецкий философ Хайдеггер так описал это состояние: между богами, которые испарились, и богами, которые ещё не пришли. Поскольку все мы обитатели этого мрачного времени, объект исследований Данна достоин уважительного рассмотрения, ведь он озвучивает извечный вопрос: что происходит с душой сейчас, куда лежит её путь и на свет каких маяков она ориентируется в мрачных потоках нашего времени?
Другие поэты эпохи модерна и постмодерна воплотили этот духовный переворот в своих метафорах. Соответственно, мы больше не находим привычных аналогий, например, возлюбленной в образе «красной, красной розы» (Бёрнс), а видим диссонирующие, нарушенные представления: «распростёртый на столе пациент под наркозом» (Элиот) или «веки умолкнувших пещер» (Тейт). Вполне осознанно Данн берётся за труд, обозначенный С. Дэй-Льюисом в следующем виде:
Влечение вперёд новым желаньем,
туда, где жизнь бывала и любовь,
в бесплодный край,
и только призракам под стать
меж двух огней метанья.
Начиная с первой книги и заканчивая последней, Данн не изменяет своей задаче: его противоречивое призвание – жить в мире, в равной степени населённом и покинутом богами. Стоит ему только уклониться от этой задачи, как её важность вновь заявляет о себе. Как сказал Кеннет Берк, строка «того истерзанного плавниками, измученного звоном моря» из стихотворения Йейтса провидчески перекликается с бессознательным как «измученным дьяволом, истерзанным Богом морем». В первой книге «В поисках дыр на потолке» Данн описывает, как лирический герой его стихотворения сверлит дыру в потолке, отвечает на глупые вопросы по этому поводу, оборачивает всё в шутку, пока его не посещает мысль:
Я забываю постепенно,
и лишь паук то тут, то там
напоминает мне,
что я предвидел,
хотя мне не бывало откровений,
ни столба,
ни огнеборца.
В этом почти комическом тропе «дыра в потолке» можно увидеть, тем не менее, разрушенную иерархию, разорванную связь между метафизическими слоями, которые когда-то обеспечивали священные писания, мифы, ритуалы племени и церковная власть с трансцендентным Другим – «тем, кто живёт наверху», если угодно. Эта тема звучит не только у Беккета, описывавшего двух бродяг, вечно ждущих на обочине, но и в упоминавшемся ранее «Кухонном лифте» Пинтера, где два неумелых головореза ждут указаний «сверху». Им предъявляют гротескные, абсурдные требования на клочках бумаги, исписанных зловещими каракулями, которые доводят до убийственной развязки. Или снова вспоминается Йейтс, который объявляет, что с тех пор, как его «лестница» исчезла, у него осталась на руках только «сердца грязная лавка тряпья и костей».
Дантовская иерархия, лестница Иакова, вращающееся мировое древо Иггдрасиль, священная гора, тотемный столб, центральная ось шатра или скинии, изумрудная скрижаль Гермеса Трисмегиста – всё исчезло! Когда вертикаль исчезает, остаётся только горизонтальный план, хотя эхо продолжает звучать: «Мой голос всё ещё вспоминает то время, когда я верил в молитву как в способ получить желаемое» («Биография от первого лица»). И мы отправляемся на поиски прекрасного симуля́кра духа: «Откопай бренди, которое зарыл в прошлом году. Отпей. На вкус оно покажется как мускус религии, от которой ты отвернулся ради сладкого вкуса женщины» («Подтачивание смерти»). В этих последних строках мы видим два никогда не теряющих актуальность, но пресных суррогата богов: выпивку и секс среди многих других соблазнов души.
Элементарный психодуховный факт, или, лучше сказать, психодинамика, заключается в том, что, не ощущая «богов» как высшее присутствие, мы проецируем нашу потребность в них на объекты вожделения. Ответом на духовную засуху модернизма послужили либо инфантилизирующий регресс фундаментализма, либо отвлекающие факторы массовой культуры.
Ни то ни другое не ново. В XVII веке мистик и математик Блез Паскаль заметил, что современная ему популярная культура служила одним большим divertissement, или развлечением, дабы никто случайно не осознал масштаб опустошения души. Или, как выразился Юнг в одном из писем, «модерн» упал с крыши средневекового собора в бездну бессознательного. Когда исчезают боги, оставленный после них вакуум порождает расстройства влечения. Так наркотики различного назначения и материализм служат нашими основными средствами лечения этой экзистенциальной дилеммы. Если бы хоть один из этих анальгетиков помогал, то мы бы уже это заметили. Маленький грязный секрет нашего времени заключается в том, что мы все знаем, что они не работают, но делаем вид, что не знаем этого. Однажды у меня был клиент, который постоянно покупал автомобили, по нескольку штук в год. Дитя бедности и суровой атмосферы в семье, он спроецировал нуминозное на блестящие куски металла, которые курсировали мимо его эмоционально стерильного дома. Машины для него олицетворяли свободу, мобильность и, самое главное, эмоциональную связь. Хотя он и смеялся над своей одержимостью автомобилями, неудачным поклонением неизвестному богу, он не мог избавиться от их влияния на свою психику, что свидетельствует о том, насколько глубока в нас потребность в связи с трансцендентным Другим. Все виды зависимости, все расстройства влечения, как метко окрестил их Рембо, – une saison en enfer, «одно лето в аду», г