Следовательно, психика не бездействует, она продолжает процесс мифотворчества, и пристальное внимание помогает глубже понять тайну нашего путешествия по этой земле. В новой книге «Четыре тысячи недель» мой друг Оливер Беркман напоминает, что если человеку посчастливилось дожить до 80 лет, как мне, то жизнь как раз укладывается в этот срок. Это прискорбно короткий промежуток времени, особенно если учесть, что мы осознаём, как отсчитываются песчинки в наших песочных часах. (Известная нам история человечества на этой планете насчитывает немногим более 300 000 недель). Итак, перед вами несколько воспоминаний, несколько отголосков, несколько персевераций.
Я родился в 1940 году – в расположенном в штате Иллинойс городе Спрингфилд, где появился на свет и навеки упокоился Линкольн; когда в Америке ещё чувствовалась Великая депрессия. Бо́льшая часть мира уже участвовала в жестоких сражениях. За три года до этого Япония вторглась в Китай, породив такие шокирующие события, как резня в Нанкине, а Гитлер превратил бо́льшую часть Польши в руины и уже создавал концентрационные лагеря, в то время как Англия и Франция держались из последних сил. Когда я родился, вермахт теснил британские экспедиционные силы к городу Дюнкерк. Несмотря на то что моя семья была далека от этих ужасов, я вскоре понял, что они повлияли на моих родителей, как и чрезвычайные экономические трудности, которые сказывались на повседневной жизни. Пока я находился в безопасности, в мире было неспокойно, и я впитывал общую атмосферу, которая окутывала мою страну и весь мир.
Когда Пёрл-Харбор заставил нас ввязаться в войну, мой отец и его младший брат Дейл записались в армию. К тому времени мой отец считался уже слишком старым, у него была семья, и он работал в важной отрасли. А именно в компании Allis-Chalmers, которая производила тракторы и грейдеры, а вскоре должна была заняться производством танков. Но Дейла приняли, и он отправился на юг Тихого океана, где участвовал в боевых действиях в Новой Гвинее и на Филиппинах. Он уехал, когда ему было чуть за двадцать, с угольно-черными волосами, а вернулся домой осенью 1945 года совершенно седым. В те далёкие годы, когда мы гуляли по окрестностям, в окнах домов висели вымпелы со звёздами, указывающие на то, что сын служит в армии. Некоторые из них были золотыми, это означало, что он не вернётся домой. Папу отправили в Расин в штате Висконсин для поддержания связей с тамошней танкостроительной промышленностью, и он приезжал на поезде каждые две недели. Он всегда прятал среди вещей в чемодане какой-нибудь маленький сувенир или игрушку, поэтому мне не терпелось увидеть не только его, но и то, что он привозил. Тогда мы жили в условиях строгого ограниченного рациона, и найти апельсин, банан или мои любимые инжирные батончики было большим событием. А ещё мне удавалось подслушать то, чего детям слышать не следовало. Например, однажды они шептались, что под почтовой маркой на открытке от военнопленного было зашифровано: «Они отрезали мне язык». Были ли это только слухи о зверствах военного времени или нет, но на сегодняшний день официально задокументированы вещи и похуже. Излишне говорить, что ребёнком я обдумывал эти перспективы по ночам. Я привык ходить на вокзал и смотреть, как солдаты и мой отец забираются в поезд и исчезают в шуме и дыму. На этих станциях проливалось много слёз.
В конце 1945 года, когда мне исполнилось пять, дядя Дейл вернулся. До этого мы не общались много месяцев, и он пришёл к нам домой посреди ночи, потому что у дедушки было больное сердце и он не хотел шокировать его, внезапно появившись на пороге. Я помню ту ночь так отчётливо, как будто она была на прошлой неделе. Родители разбудили меня, чтобы познакомить с дядей Дейлом, которого я не помнил с тех пор, как он ушёл на войну. Мама сказала ему: «Я так рада, что война наконец закончилась». Он ответил: «Да, но говорят, что она продолжится, но по-другому» – «Где, с кем?» – спросила она. И Дейл сказал: «Говорят, что теперь будем воевать с Россией». Тогда мама поинтересовалась: «А какой у них флаг?» – «Красный, с серпом и молотом». Я знал, что такое молот, но спросил: «Что такое серп?» Взрослые объяснили. Что меня больше всего поражает, так это то, что обычный солдат осенью 1945 года уже знал, что мы вступаем в так называемую холодную войну.
Цель моих воспоминаний состоит не в том, чтобы воскресить какие-то любопытные детали, а в том, чтобы отразить атмосферу того времени, которая повлияла на меня в прошлом и остаётся со мной до сих пор. Я всё больше осознавал, что мир полон конфликтов, страданий и боли. Более того, будучи ребёнком, я верил, что мне предначертаны только работа, война и беспокойство. Они сопровождали меня неотступно. Когда мне было примерно от четырёх до семи лет, я любил выходить на улицу, вставать на углу и громко петь, не обращаясь ни к кому, кроме себя и вселенной, популярные в то время песни: «Настал час» (когда мы должны попрощаться), «(Когда полетят синие птицы) над белыми скалами Дувра» и «Мы встретимся снова (не знаю где, не знаю когда)». Всё это были песни о разлуке, потерях и надежде на лучшие времена. Они воплощали собой то, что в эпоху Возрождения называлось compathia, или «совместное страдание».
Я думаю, что пел эти песни, чтобы выразить солидарность с мировым горем. Я находился в безопасности, но её покров был очень проницаемым, и я остро ощущал страдания вокруг себя. Всё это осталось со мной и окрасило мою жизнь, хотя я даже не подвергался такой опасности, в какой вынуждены были жить другие, менее удачливые дети. Я думаю, что из-за этого приобрёл несколько меланхоличный взгляд на мир, который я пытался «лечить», веселя других, занимаясь спортом и получая как можно больше знаний. Наш библиотекарь стал моим «дилером», когда распознал во мне заядлого читателя и разрешил поглубже зарыться в библиотеку. Тогда я вернулся домой, неся столько книг о войне, сколько поместилось в руках. Одной из первых я прочитал не детскую книжку «Смотри, Дик бежит, смотри, Джейн бежит», а рассказы о кровавых боях на Гуадалканале на Соломоновых островах. На самом деле, я не помню, чтобы читал какие-либо детские книги после шести или семи лет.
Люди, которые профессионально занимаются оказанием помощи, не удивляются тому факту, что современная атмосфера, начиная от динамики семейной жизни и заканчивая международными конфликтами, влияет на мировоззрение и ценности человека. В качестве примера вспомним рассказ из жизни Стивена Данна, который я приводил несколькими главами ранее, – о слоне, которого никто не приметил, и тем не менее он управлял отношениями его родителей и заставлял ребёнка молча жить в обход этого невысказанного конфликта. Похожим образом, у меня с самого детства, даже в лучшие времена, в голове всегда звучал голос, напоминавший: «Да, но не забывай, что где-то рядом люди страдают или подвергаются ужасному насилию». Эта мысль не вгоняла меня в депрессию, мрачное состояние или дисфорию, но в самые светлые дни, когда я по-настоящему оптимистично смотрел на происходящее, она неизменно отрезвляла и уравновешивала мой взгляд на жизнь. Ещё один жизнерадостный человек Сэмюэл Беккет напоминает нам о том, что количество слёз в мире всегда постоянно. Если кто-то смеётся, то в другом месте кто-то обязательно плачет. Кто-то сочтёт такое отношение невротическим, я же считаю его реалистичным, заботливым и уравновешенным. Этот голос из детства сопровождает меня уже девятый десяток лет и не даёт забыть о великих космических весах, чаши которых заполнены поровну – не слишком много и не слишком мало. Или, как я часто говорю, жизнь шутить не любит, рано или поздно она разобьёт вам сердце… и, кстати, «всем хорошего дня!».
Моя бабушка Эдна Линдгрен потеряла мужа, шведского шахтёра-иммигранта, в результате обвала шахты. В то время не полагалось ни страховых выплат, ни пенсий, ни даже соболезнований, и поэтому она выживала благодаря навыку шитья, которым овладела в совершенстве. Мне кажется, что она была очень умной и любознательной, но у неё не было возможности получить образование. Когда я был совсем маленьким, она спросила, что мне интересно изучать, и я ответил, что среди прочего «историю». «Современную или древнюю историю?» – решила уточнить она. Я немного подумал и пришёл к следующему выводу: «Для меня вся история древняя, и поэтому правильнее сказать “древнюю”». Когда настал мой день рождения, бабушка подарила мне книгу о Греции и Риме, и в ней меня больше всего поразила репродукция одной картины. На ней были изображены римские женщины, отправлявшие своих сыновей, бойцов фаланги и колесничих, на войну в далёкие края. В наше время я тоже видел такие же «фаланги», только с вкраплениями танков. Под картиной был написан материнский наказ сыновьям: «Возвращайтесь со щитом или на щите». Серьёзность тона древних матерей поразила моё детское воображение, и я, безусловно, ещё больше уверился в том, что я как мальчик тоже должен принять этот вызов.
Кроме того, в это время мы гуляли в парке неподалёку от дома, где случайно столкнулись с тремя солдатами китайской национальной армии. Мы понятия не имели, что они делали посреди Среднего Запада[39]. Бабушка была радушным человеком, и мы присели поговорить с ними. Они плохо говорили по-английски, но мы друг друга понимали, и даже мне стало ясно, что они ужасно тоскуют по своей объятой тревогой родине. (Японская армия разгромила бы китайскую, если бы не прибытие британской, индийской и американской помощи. Их главный враг, банда Мао, вскоре двинулась на них со скоростью паводка на Янцзы.) Бабушка пригласила их пообедать, и мы впятером отправились к ней домой. Они, казалось, были очарованы американским ребёнком, будто сами чувствовали себя потерявшимися детьми, и были очень ко мне добры. Они достали из карманов китайские монеты и подарили их мне, а я никогда раньше не видел монет с дырочкой посередине. Очень тронутый их подарками, я поклялся хранить их всегда. По сей день я сожалею о том, что потерял их в потоке лет и переездов. После войны бабушка получила письмо от одного из них, в котором он сообщал, что они вернулись в безопасный материковый Китай, и выразил нам благодарность. Я никогда не забывал о них и всегда задавался вопросом, как долго им удалось прожить после этого, ведь они все же были солдатами армии Чан Кайши. Это событие тоже усилило моё меланхоличное восприятие болезненных разлук, потерь и великой скорби, которые война приносит в этот мир.