Душа всегда понимает и страдает от досады, когда мы опускаем руки или терпим неудачу. Разве можно было себе представить, что однажды нас убедят видеть в психопатологии друга, ибо она суть набатный колокол, тревожный сигнал, который предупреждает о том, что мы идём наперекор велению души. С признательностью улавливая эти проявления смятения духа, мы можем научить эго жить в гармонии с другими, несопоставимыми с ним сущностями. Психопатология, можно сказать, выступает за экологию души. И теперь предостережённое и бдительное эго призывают соответствовать интересам души.
Каждый день зовёт переступить за пределы. Каждый день разворачивается битва между регрессом – желанием провалиться обратно в сон наивности, зависимости, бессознательности – и прогрессом, который призывает принести тайну земного воплощения в неизведанное, но благодатное поле возможности стать человеком.
Страх, скепсис и апатия борются внутри каждого из нас, но, несмотря на них, та же непреодолимая тяга влекла наших предков через бушующие моря к ожидавшим их новым землям, хотя они навсегда оставляли за спиной дом и родных. Мы унаследовали тот же генетический код, что присущ герою из стихотворения Теннисона – Улиссу. Данный код неукротимо вёл этого просоленного, измученного качкой мореплавателя древности вперёд:
И смурый дух объят желаньем
лететь за знанием сорвавшейся звездой —
за дальний край изведанного мира.
Миссия привела героя домой. Своя миссия, своя Итака ждут каждого из нас, приглашая проявить всё, на что мы способны, чтобы однажды отыскать обратную дорогу домой, к самому себе.
Глава втораяДзэнский парадокс: то, кем ты стал, есть твоя главная проблема
Люди – творения бесконечно адаптирующиеся. С самого начала наш способ приспосабливаться к миру состоит из предубеждения перед каждым новым моментом и потенциального саботажа препятствий, ведущих к развитию деятельности в будущем. Тяжело признать, что те приёмы, которыми мы успешно пользовались на протяжении жизни, сегодня ограничивают нас отбирающими силу и сдерживающими посланиями из прошлого. По этой причине снятие тесных оков вызывает нестерпимую тревогу, располагает к повторениям, рационализации и застою. Только когда мы осознаём ту власть, которую имеет над нами прошлое, мы получаем шанс вырваться из-под его гнёта и вырасти над собой, удовлетворяя потребность души.
Роберт Фрост писал: «Прости, Господь, мои насмешки над тобой, и тогда я прощу ту злую шутку, что ты сыграл со мной». Создаётся впечатление, что у Фроста, умудрённого сединами поэта из Вермонта, имеются претензии к вышеозначенной особе, однако он признаёт, что едва ли получит какие-либо объяснения или додумается сам, в чём был смысл этой шутки. Сэмюэл Беккет в пьесе «В ожидании Годо» помещает двух своих персонажей, плохую копию комедийного кинодуэта Лорела и Харди, на бесплодную равнину, а затем на протяжении двух часов заставляет их размышлять над тем, зачем они здесь, что им следует сделать, и кто – если он придёт – поможет им во всём разобраться. Большинство полагало, что Беккет описывал эпоху между двумя Божественными Законоцарствиями, а парочка бродяг ожидает ответов и спасения от Бога, причём Бога любого. Но Беккет на это отвечал: «Если бы я имел в виду Бога, то я так бы и написал – Бог». Во Франции, а Беккет изначально написал пьесу на французском, милым прозвищем Шарло[12] называли Чарли Чаплина – обожаемого Маленького бродягу. Так что если бы этот «бог» и правда объявился, то в нём было бы куда больше от героев Чаплина, чем можно предположить, учитывая общепринятую репутацию Всевышнего.
Британский драматург Гарольд Пинтер написал пьесу, которую я смотрел в одном из небольших нью-йоркских театров в 1965 году, – она называлась «The Dumbwaiter», или «Кухонный лифт». По сюжету двое потрёпанных гангстеров сидят в подвале в ожидании деталей предстоящей операции. Тем временем сверху спускается кухонный лифт для подачи блюд, в котором лежит листок с написанным на нём заказом на очень изысканные блюда. Чтобы не раскрывать свои истинные гнусные намерения, бандитам приходится кое-как сварганить заказ из жалких припасов и отправить лифт обратно. Ситуация повторяется, и ещё раз, с каждым спуском становясь все более абсурдной. Когда наконец все ресурсы исчерпаны, герои вынуждены криком сообщить об этом заказчикам – им больше нечего предложить их возросшим аппетитам. (Обратите внимание на название пьесы «The Dumbwaiter» (в прямом значении «кухонный лифт»), состоящее из слов dumb и waiter. Персонажи невежественны (по-английски dumb), не могут говорить (также по-английски dumb), и единственное, что им остаётся, – это ждать (wait), пока сверху им не дадут внятные инструкции.) Затем приходит сообщение о том, что убить нужно одного из их парочки, а убийцей назначают второго. В этой аллегорической зарисовке, когда двое находятся на нижнем уровне сознания в ожидании ясности, но вместо этого тратят все свои ресурсы без остатка и остаются с пустыми руками на поле боя, легко усматривается потеря мистической связи, которую испытывают многие наши современники, с заботливым и оберегающим божественным порядком, с толкованием происходящего и с трансцендентным Другим. Ещё она напоминает, как в «Ответе Иову» Юнг страстно грозил кулаком Яхве. Во всех приведённых примерах человека оставляют без доступа к пониманию картины мира, без разъяснений относительно цели, и ему приходится приспосабливаться, чтобы выжить. Иногда человеку доступны только адаптации, но не ответы на вопросы, почему, во имя чего, как это вписывается в общую канву повествования и существует ли это общее повествование.
Иронично получается. Мы всё ещё здесь благодаря тому, что наш вид – один из многих появившихся на земле, но пока не исчезнувших под давлением суровых условий – обладает умением приспосабливаться. Адаптация обеспечивает выживание, а неспособность адаптироваться ведёт к истреблению. Возьмём, к примеру, работу писательницы о природе и моей подруги Барбары Хёрд. В последней книге «The Epilogues: Afterwards on the Planet», или «Эпилог: Планета после нас», она оплакивает безвозвратно ускользающее великолепие природы и приводит пример, с которым столкнулась лично. Когда она плавала на Галапагосских островах с огромными величавыми морскими черепахами размером с небольшого бегемота, то узнала, что черепаха-мать по велению инстинкта покидает безопасное пространство ласковых морских волн и выбирается на берег, где попадает в полное распоряжение недремлющих хищников. Она делает кладку, возвращается в воду, а яйца на восемь недель остаются созревать. На момент откладывания зародыши в яйцах не имеют пола. При температуре ниже 26 градусов из них получаются самцы, а если становится жарче, то вылупляются самки. Из-за глобального потепления в последнее время соотношение между самками и самцами составляет 99 % к одному. Барбара подчёркивает, что ни один вид не может выжить при настолько неравном соотношении полов, и совсем скоро эти поразительные создания останутся только в наших воспоминаниях, заняв своё место в печальном списке роковых достижений человечества. В то время как мы выживаем благодаря способности адаптироваться, другие виды исчезают, потому что их судьба связана не с адаптацией, а с преемственностью.
Представители нашего вида – самого хрупкого, самого сложного – нуждаются в родительской защите дольше всех других созданий природы до тех пор, пока не научатся самостоятельно добывать себе пропитание. Жизнь неотделима от тяжких испытаний, и условия, в которых психотравмы появляются, опосредуются или усиливаются, зависят от того, в какой семье нам выпадает расти, в какой обстановке мы вынуждены развиваться. Закон природы жесток и неумолим: не сможешь приспособиться – умрёшь. А к чему мы приспосабливаемся? Сколько так называемых особенностей личности, сколько рефлексивных стратегий запускают бесконечные травмирующие нападки окружающего мира на беззащитного ребёнка? Кому удаётся жить, исходя из своей подлинной сущности? Под действием каких сил складываются наше мировосприятие и механизмы психической защиты? Насколько послушно мы принимаем перемены, заменяя старые адаптации на новые, более актуальные и целесообразные в постоянно меняющихся окружающих условиях? Т.С. Элиот в трагедии «Убийство в соборе» пишет, что в мире дезертиров единственный идущий верным направлением человек кажется сбившимся с пути. Что нам присуще от рождения и кем мы стали из-за адаптаций?
С тех пор как я начал изучать психоанализ в Цюрихе, мне неоднократно приходилось сталкиваться с одним фактом, который было тяжелее всего принять: то, кем я стал, и было моим самым главным препятствием. То, кем я стал, кем стали мы все – это серия ответных реакций. Нагромождение переплетающихся между собой причинно-следственных связей управляет нашими решениями, заставляет их придерживаться и в итоге создаёт наши истории и шаблоны поведения. В качестве наиболее душераздирающего подтверждения этому приведу слова одной женщины из Викторианской эпохи, которая после смерти мужа записала в дневнике, что и его, и её жизнь превратилась в «череду ответных реакций». Когда не стало её мужа Эдварда, архиепископа Кентерберийского, она поняла, что у неё напрочь отсутствует ощущение себя как личности – настолько сильно у неё было развито умение приспосабливаться. Она чувствовала себя как лопнувшая нитка жемчуга, и в конце этой записи она возносит мольбу к Богу, чтобы он ниспослал ей индивидуальность. Конечно, этот пример относится к числу чрезвычайных, но подобные истории из прошлого не редкость, и их повторение можно обнаружить даже среди наших современников. Кем бы мы были без определённых условий, способствующих возникновению определённых адаптаций и паттернов, которые со временем срастаются с нами.
На протяжении многих лет меня просят подсказать, с чего лучше начать самоанализ, и я всегда отвечаю: «Начинайте с шаблонов поведения, особенно с тех, которые смущают сильнее всего, возможно, саморазрушительных или причиняющих вред другим. Мы не творим безумства: мы всегда поступаем логично, если понимаем активизировавшуюся интрапсихическую предпосылку или “идею”». Хотя мы не способны взаимодействовать с бессознательным напрямую, мы можем прорабатывать паттерны в обратном направлении, чтобы по частям собирать полное представление об «идее» или предпосылке, с которой внутри нас всё началось. На другом конце шёлковой нити, которая скользит змеёй через самые плотные слои личностной истории, находится сложный, сформированный аффектами сценарий с привязанным к нему поведением. Под действием катализатора запускается сценарий, и неразрывно связанное с ним поведение выходит на передний план. Со временем эти механизмы превращаются в паттерны поведения, с которыми мы настолько сживаемся, что, даже когда их присутствие становится очевидно, мы прибегаем к рационализации и резюмируем: «Уж такой я человек» или «Я всегда был таким». Редко мы готовы признать, что наблюдаемое и даже одобряемое собственное поведение суть непроизвольно всплывающая история и набор связанных с ней адаптаций.