– А при чем здесь психика?
Генрих Викторович устремил на нее долгий взгляд.
– А при том, прекрасная Анфиса. Для того, чтобы люди не мечтали о звездах, а стали простыми обывателями, надо было их от космоса хорошенько отвратить. Чтобы думали о земном, а не о небесном. Понимаете? В психике человека таятся огромные бездны. Тот, кто найдет ключ к сознанию людей, будет повелевать миром. Это умным людям было ясно уже тогда, а теперь все только подтверждается… Знаете ли вы, что такое эфир?
– Вы задаете мне вопрос с подвохом?
– Ничуть! Ну, так знаете или нет?
– Эфир – такая летучая субстанция…
– Да. Летучая. А знаете ли вы, что еще в конце XIX века на изучение этой летучей субстанции фактически был наложен запрет.
– Не может быть!
– Тем не менее это так… Но интересный вопрос – почему?
– Вы знаете ответ?
– Теперь вы задаете мне вопрос с подвохом. Сырники здесь, впрочем, хороши. Давно я их не ел. Один из минусов одинокой жизни – никто не приготовит тебе вот таких аппетитных румяных сырников. Одиночество – страшная вещь, лучше об этом даже не задумываться… – в голосе старого картографа прозвучали горестные нотки. Анфиса уткнулась в свою чашку.
– Может быть, еще… сырников заказать?
– Нет. Достаточно. Спасибо за заботу, но вернемся к эфиру. Если мы задумаемся о том, что такое дух, тот самый, который носится везде, то поймем, что это и есть эфир. Если его изучать, то могут открыться тайны Царства Небесного. А это никому не выгодно. Народ должен быть немного глуповатым, чтобы им было легче управлять. Так везде. Во всем мире… В конце XIX – начале XX века всем казалось, что еще немного – и люди не только воспользуются плодами научно-технического прогресса, но и познают самые сокровенные тайны мира. Как я уже и говорил: тот же самый эфир, тайны человеческой психики. Недаром был такой интерес к Индии, многие думали, что там скрыта вековая мудрость, происходят разные чудеса. Вроде безмолвного общения… Не побывать в Индии для каждого уважающего себя человека, который интересовался оккультизмом и тайнами мироздания, было немыслимо. Ученые пытались понять, как что устроено, как работает сознание, человеческая психика. Вот Александр Барченко проводил любопытнейшие опыты… Молодая советская власть сразу поняла, как она может поставить себе на службу его знания. Тайны человеческой психики разгадывал наш великий ученый Бехтерев… Только подумать, сколько у нас еще неразгаданного. Но нельзя считать, что только мы интересовались этим. Нет! Такие же работы и опыты велись в Англии, Германии, Франции… К тому же, как известно, Гитлер стремился найти старые артефакты… Там были созданы целые институты, направления – Аненэрбе, Туле, Врил…
– Генрих Викторович. Вы думаете… – Анфиса запнулась. – Нам могут мешать вполне конкретные люди?
– Конечно… вы даже не представляете кто.
– А вы… – чуть не вскрикнула Анфиса, – знаете их?
– Откуда? Могу только предполагать. Но ничего не скажу, чтобы не навлечь на вас беду. Это я вам рассказал в общих чертах. Мне самому надо обо всем подумать.
– Вы мне поможете? – с детской непосредственностью воскликнула Анфиса.
– А разве я этим сейчас не занимаюсь…
– Да-да, конечно…
Раздался звонок. Анфиса посмотрела на дисплей. Звонил Лавочкин. Переговорив с ним, она обернулась к Ямпольскому.
– Недалеко от нас находится один мой друг. У него машина, если вам надо, он отвезет вас домой. Вы остановились в гостинице?
– Нет. В квартире моей двоюродной сестры. Она сейчас в Германии, а ключи от квартиры оставила мне. Знаете… отказываться от вашей помощи я не стану. Что-то я себя неважно чувствую после дороги. Если ваш друг любезно согласится меня подвезти…
– Валя не откажется! Сейчас он подъедет.
Лавочкин отвез Ямпольского по указанному адресу, развернулся в обратный путь и задумался. Генрих Викторович был несколько рассеян, не мог сразу набрать номер домофона. Позади них стоял какой-то тип в капюшоне и дышал чуть ли не в затылок, так хотел скорее попасть в дом. А у старика пальцы дрожали. Пока Лавочкин вез Ямпольского, успел рассказать ему о своей тревоге за Анфису. Генрих Викторович его успокоил. Но все равно у Валентина кошки на душе скребли. Ему казалось, что Анфисе угрожает серьезная опасность… Он ругал себя за то, что не поставил вопрос ребром: надо было упросить Ямпольского, чтобы он, в свою очередь, отговорил Анфису от всех этих дел. Две смерти – это не шутка. Тревога за подругу буквально снедала Лавочкина.
По дороге домой Валентин заехал в одно кафе: заказал ужин и бокал вина, чтобы успокоить нервы, но на самом деле занервничал еще больше… Теперь он ругал себя последними словами, обзывал размазней за то, что не смог настоять, чтобы Ямпольский уговорил Анфису бросить это дело. Может, позвонить ему и переговорить на этот счет? Он набрал телефон Ямпольского – они успели обменяться номерами, но старик не ответил. Лег спать? Хотя рано… А вдруг прихватило сердце? Он как-то неважно выглядел. Лавочкин даже довел Ямпольского до квартиры. Тот предлагал ему зайти выпить чаю. Но Валентин отказался…
Когда на третий звонок никто не ответил, Лавочкин покинул кафе и поехал обратно к Ямпольскому.
Дома Анфиса пыталась заняться привычным делом: ей дали перевод, но он у нее никак не шел. Она набрала номер Лавочкина, но тот не отвечал ей. «Вот так, – с легкой обидой подумала Анфиса, – когда надо – не отвечает. Мог бы позвонить, рассказать, как он довез Генриха Викторовича».
Анфиса подумала соорудить ужин, но поняла, что слишком увлеклась диетическими теориями: в холодильнике были только помидоры, огурцы, зелень и пара йогуртов.
Надо бы пополнить запасы, но выходить на улицу не хотелось. Сделав овощной салат и выпив кофе, Анфиса снова набрала Лавочкина – опять полный игнор. Внезапно мысли девушки потекли по совершенно другому руслу…
А что, если Лавочкин завел себе подругу? Отвез картографа и поехал по своим личным делам. Такой вариант, уважаемая Анфиса, тебе в голову не приходит? Если ты с ним дружишь, это не значит, что у него не может быть дамы сердца. И не факт, что он должен тебе об этом рассказывать. При этом у нее, как ни странно, кольнуло сердце. Неужели он тебе небезразличен, разговаривала она сама с собой. Но это же смешно. Он просто друг. Зачем из этого делать что-то большее?
Если бы она только знала, чем сейчас занят ее друг…
А тем временем Лавочкин видел звонки Анфисы, но не отвечал, потому что не хотел говорить ей, куда он сейчас едет. Более того, он собирался переговорить с картографом и взять с того слово, что он не расскажет об этом их разговоре Анфисе.
Улица, где жил Генрих Викторович, находилась на Юго-Западе Москвы. Лавочкин стоял у двери, затаив дыхание. Он нажимал на кнопки домофона, но никто не отвечал; набрав код, который означал номер квартиры (его Лавочкин легко запомнил), молодой человек прошел внутрь. Дом был старый, примерно пятидесятых годов. Лифт ездил в шахте, с грохотом останавливаясь на этажах. Не дождавшись кабины, Лавочкин взлетел на третий и уже через пять минут нажимал на кнопку звонка. В квартире раздалась разливистая трель. Лавочкин стоял и ждал, но ответом была тишина. Он нажал во второй раз, приложив ухо к двери, внимательно слушал, стараясь уловить звуки жизни.
Но их не было. Однако от того, что он невольно коснулся рукой двери, она неожиданно открылась. «Возможно, старый картограф вышел в магазин, забыв запереть квартиру», – подумал Лавочкин. Он немного потоптался на пороге, потом негромко крикнул:
– Генрих Викторович!
В ответ – тишина.
А если ему стало плохо, и он лежит в квартире без сознания? Все-таки человек старый… Перелет… Туда-сюда… могло сердце не выдержать. «Пока я буду ждать его в холле у квартиры, уйдет бесценное время, которое нужно для того, чтобы оказать старику первую медицинскую помощь», – подумал Валентин.
Он вошел в квартиру. Небольшой коридор, распахнутая дверь в комнату справа… Повинуясь странному чувству, Лавочкин направился вперед. Потом сделал еще один шаг… Если Генрих Викторович сейчас вернется из магазина, то страшно испугается, увидев в квартире незнакомого человека. Любой бы перепугался на его месте…
Лавочкин открыл дверь в спальню. Там и увидел его… Генрих Викторович лежал поперек кровати, в одежде, глаза открыты, взгляд устремлен вверх, а рот открыт, словно он собрался закричать, но не успел… У окна находился стол – ящики выдвинуты, бумаги свалены на пол… Книжный шкаф тоже открыт, книги на полу…
– Елки-палки, – присвистнул Лавочкин, – да что же это такое!
Павел Рудягин после осмотра квартиры вместе со Светланой Демченко сел к ней в машину, и какое-то время они ехали в молчании. Нашелся свидетель, который видел какого-то подозрительного человека, поспешно юркнувшего за стариком и его сопровождающим. Четко его этот свидетель – студент Сергей Секачев – не запомнил, но приблизительно описать может. Договорились, что он подъедет в отделение и там с его слов составят фоторобот.
– Не нравится мне этот фонд, – сказал Павел. – Почему-то те, кто соприкасается с ним, начинают умирать… мне кажется, это не случайное совпадение.
Светлана, сидевшая за рулем, повернула голову к нему.
– Не делай поспешных выводов.
– Почему?
– Потому… – назидательно сказала она. – Не строй версии, подгоняя под нее факты.
– Трупы ты называешь версиями? – рассердился на нее Павел. – Хороши версии. Какие тебе еще нужны доказательства? Ты не веришь своим глазам? Человек, который преследовал Костомарову после аукциона, Шварцман, теперь Ямпольский… Три трупа – тебе мало?
– Не кипятись! Шварцман мог умереть от разрыва сердца, его супруга подтвердила, что оно у него было слабым. Сердечник.
– А Ямпольский?
– Мог напасть случайный грабитель.
– Так что мы вообще расследуем?! – чуть ли не заорал Рудягин. – В детские бирюльки играем?
– Это доказывает только одно… Не ори, пожалуйста, у меня голова болит. Младший ребенок всю ночь зубами мучился. Не спал, и я вместе