– Нет, лошади не продаются.
Казак завернул кабардинца в тупик, на который указал лабазник, и проехал к аккуратному домику с высоким крыльцом. На ступеньках сидел мужчина в возрасте, с седой окладистой бородой, в руках у него была тонкая трость немецкой работы.
– Доброго здоровья, – обратился к нему Дарган. – Где мне увидеть хозяина?
– Я хозяин, Матвей Иванович Скаргин, – приподнялся мужчина, приложил ладонь ко лбу, прикрытому длинными волосами. – А вы кто будете?
– Путники мы, из самого городу Парижу, – казак решил открыться сразу.
– Воин, значит. Добили, стало быть, супостата?
– Наполеона уже сослали на остров Эльба, это от Франции совсем недалеко.
Мужчина оперся на трость, скрипнув хромовыми сапогами, кольнул путешественников острым взглядом из-под густых бровей.
– Разорил меня француз. Холопья из последнего подмосковного имения разбежались, сперва в партизаны подались, а потом и вовсе в вольные края, – со вздохом признался он. – Землицу пришлось продать, а потом и усадебку заложить.
– Нам люди говорили.
– А что еще набрехали?
– Что вы в карты проигрались.
– Хотелось вернуться к прежнему положению, а получилось наоборот, – не стал отпираться мужчина. – Проигрался, пропился. Да, было дело, а теперь в этом домике век доживаем.
– А дети у вас есть? – как бы между прочим поинтересовался Дарган.
Он ехал в Новгород с намерением вернуть сокровища их владельцу, но теперь возникли сомнения в том, стоит ли это делать.
– Дети чуть ли не по миру пошли. Один на базаре торговлей занимается, а второй в Нарве толмачеством с немецкого промышляет, – мужчина откинул волосы со лба, разоткровенничался: – Мы бы поднялись, да супостаты выгребли из подмосковного имения фамильные драгоценности. Вот и живем по-мещански!… А ведь еще Иван Грозный произвел нашего пращура в княжеский титул.
– А сейчас вы не пьете? – Дарган пристально всмотрелся в худощавое лицо собеседника.
– С этой бедой я справился сам, – тоже присматриваясь к путникам, ответил тот с твердыми нотами в голосе.
– Тогда у нас к вам дело.
На крыльцо вышла миловидная, хорошо одетая женщина в кокошнике, из-под подола ее длинного платья выглядывали носки праздничных сафьяновых туфель. Всем своим видом она как бы старалась показать, что дух древнего рода умирать в этой семье не торопится. Оглянувшись на хозяйку, мужчина вскинул окладистую бороду и сказал:
– Серьезные дела на улице не решаются, пожалуйте в наши хоромы, дорогие путники.
Они сидели в уютной горнице на дубовых стульях за дубовым столом, возле печки возилась хозяйка, так и не переодевшаяся во что попроще. Большие глиняные тарелки с дымящимися щами и кусками мяса одна за другой появлялись перед гостями, рядом ложились черные ломти хлеба и деревянные ложки с разноцветным орнаментом. От вкусного варева путников прошиб обильный пот, Софи наворачивала еду за обе щеки. Глядя на нее, Дарган улыбался своим мыслям, уверенность сквозила в каждом его движении.
Наконец с едой было покончено, и потекла неторопливая беседа о том о сем. Хозяин, несмотря на постигшее его несчастье, здравого смысла и любопытства нисколько не потерял, его интересовали подробности битвы за Париж, нынешний уклад жизни французов.
– Бывал и я в столице Европы, – сказал он. – Дома и дворцы там сплошь из розового туфа. Еще юнцом батюшка посылал учиться разным премудростям в ихней Сорбонне. Мода такая пошла со времен Петра Великого – и говорить, и делать все по-французски, – разоткровенничался он. – Хорошо, конечно, но сия метода для России не подходит. Если вдруг допустить, что французы нас одолели бы, то через сотню лет они стали бы одинаковыми с нами. Чужеземной плетью нашего обуха не перешибешь, русский дух войнами да игом закален. – Собеседник хитро прищурил глаза. – Зато с делами житейскими они, может, еще лучше нашего управились бы, неисповедимы пути человечьи, особенно при чужом добре.
– Да и мне понравилось их бережное отношение к хозяйству. Я бы и у нас доверил им какое-нито занятие, – привалившись спиной к гладким бревнам стены, высказал свое мнение Дарган. – Но жить там я бы не стал – кругом одни камни.
– В том-то и дело, что взгляд наш ничем не ограничен, отсюда все наши беды.
– Ви говорить по-французски? – спросила у хозяина Софи, молчавшая до сей поры.
– Ви, мадам, – встрепенулся тот, переходя на ее родной язык. – Я сразу догадался, что вы парижанка, у нас таких… стройных не сыщешь.
– Мерси боку за комплимент, да, я из Парижа. И все-таки, если зрение раскрепостить, то можно увидеть Бога. Не так ли?
– Истинная правда, потому Русь и зовется святой. Но одновременно можно не узреть вообще ничего, потому что мир сам по себе противоречив.
– Согласна, философия штука – прекрасная, когда за спиной нет никаких забот. Но, пардон, я хотела бы уяснить для себя еще один вопрос, – пряча улыбку, потеребила в руках платочек Софи. Она поняла, о чем намекнул собеседник. – Со своим мужем я еду жить на его родину, в станицу на Кавказе.
– Это очень далеко, – поцокал языком собеседник. – И места там, простите, совсем дикие.
– Я буду благодарна, если вы прямо ответите на вопрос: Россия – это страна разбойников?
– Почему вы так решили?
– За дорогу нас уже несколько раз пытались ограбить.
– Разве во Франции было не так?
– Там было… по-другому.
– У вас шпаги, у нас – дреколье. Вот и вся разница. Вы сказали, что торопитесь на родину мужа, – хозяин прямо посмотрел в глаза собеседнице. – На первых порах вам будет очень трудно.
– А потом?
– Со временем вы подпадете под влияние местных обычаев и примете их или вернетесь назад.
Заметив, что на лицо спутницы упала тень озабоченности, Дарган вытащил из-под стола брошенную под ноги дорожную сумку, развязал тесемки.
– Я уже говорил, что у нас к вам дело, – взглянул он на хозяина дома.
– Весьма любопытно, – встрепенулся тот, разворачиваясь к нему. – Какое же?
Дарган освободил ларец от мешковины, поставил его на середину столешницы и заметил, как округлились глаза у собеседника, а в уголках век начали собираться слезы.
– Дарьюшка, посмотри, – после долгого молчания позвал он. – Господь оказался милостив и к нам, он решил нас простить за наши прегрешения.
За спиной мужчины раздался придушенный возглас, хозяйка застыла с прижатыми к груди ладонями, она словно увидела сон наяву. В горнице повисла тишина, нарушаемая лишь пением птиц за окнами, никто из присутствующих не решался первым прикоснуться к шкатулке. Дарган потому, что миссию свою посчитал выполненной, хозяева же опасались увидеть один только воздух внутри этого символа былого величия.
– Открой, – с придыханием попросила женщина своего супруга.
Тот неловко потянулся к ларцу, пробежался пальцами по крышке с уголками, окованными медью. Потом вдруг встал, прошел к старинному шкафу с посудой, вытащил из китайской фарфоровой кружки небольшой ключик.
– Замочек поломал я, когда наткнулся на шкатулку, – упредил мужчину Дарган. – Надо же было посмотреть, что там внутри.
– Без сомнений, иначе вы бы нас не нашли, – согласился Скаргин. – Там должна лежать грамотка с печатями.
– Я оставил все как было.
Дарган сказал о том, что иностранные монеты он из шкатулки выбрал и жена успешно их продала, ведь среди других сокровищ они смотрелись чужеродными. Меж тем хозяин все-таки поковырялся зачем-то ключом в замочке и только потом открыл крышку. Скаргины припали к содержимому шкатулки, выкладывая на столешницу изделие за изделием. Когда последняя из вещей заняла свое место, хозяин дома вытер вспотевший лоб и слепым взором уставился на Даргана.
– Это фамильные сокровища князей Скаргиных, ведущих род свой от столбового боярина Скарги. Вот грамота, которая подтверждает сказанное мною, их прямым потомком, – он поднял со дна ларца древнюю бумагу, развернул ее перед собой. – Все драгоценности до единой в целости и сохранности. Сударь, вы имеете право требовать от меня что угодно, я навеки ваш раб.
– Ничего нам не надо, – расслабленно улыбнулся Дарган. – Дай Бог, чтобы больше в Россию никогда не приходили такие гости, жадные до нашего добра.
Его собеседник, вновь обретший сокровища и почву под ногами, с нескрываемым уважением посмотрел на простого солдата, сидящего перед ним, склонил голову на грудь.
– Пусть ваши слова дойдут до Господа, кланяюсь вам в ноги.
Когда первое волнение улеглось, за столом вновь возник возбужденный разговор, вернее, не переставая говорил хозяин этого небольшого домика. Он перетряхивал цепи, перемеривал кольца с перстнями, поясняя, кому из его предков принадлежало то или иное украшение. Как только он дошел до ожерелья из крупного жемчуга, его супруга не выдержала и надела сокровище на себя.
– Вы знаете, кто носил это ожерелье? – с пафосом провозгласила она. – Оно принадлежало жене великого князя Ивана Третьего, константинопольской гречанке Софье Палеолог. Когда Новгород был присоединен к Руси, Софья самолично одарила им прапрабабушку моего супруга за ее красоту и незаурядный ум.
– Именно так, – подтвердил хозяин. – Посмотрите, между средиземноморскими жемчужинами нанизаны камни – рубины, сапфиры, аметисты, а посередине украшения достойное место занимает алмаз из короны последнего из Палеологов – царя Константина, дяди Софьи. Много раз его хотели огранить в бриллиант, но никто из Скаргиных так и не решился этого сделать. Хватило бы одного этого камня, чтобы выкупить родовой особняк, утраченный мною столь позорно.
– А этот женский перстень принадлежал безродной саамке – жене Петра Великого Екатерине Первой, она подарила его придворной фрейлине Скаргиной уже после смерти мужа, – жена хозяина примерила на средний палец левой руки красивый перстень с крупным изумрудом и с упреком добавила: – Высмотрел наш Петр в саамских ярангах себе невесту, да еще и в русские царицы ее произвел.
– Катька была не саамкой, а чухонкой, – не согласился с ней супруг.