– Государь, мы с товарищем пришли спросить, которого из нас зовете вы или спрашиваете обоих нас?
В эту минуту Жорж поклонился в свою очередь, молча и с тем величественным видом, который поражал императора несколько раз. У этого молодого человека было то изящное обращение, которого недоставало выскочкам нового двора. Пока Наполеон, пораженный изящной наружностью Жоржа, молчал, Фоконьяк, согнувшись вдвое, продолжал:
– Если мы вашему величеству нужны, то мы телом и душой к вашим услугам.
– Вы ошибаетесь, – строго сказал Наполеон, – я вас не ждал.
– Тысяча извинений! В другой раз не буду верить ни глазам, ни ушам.
– Это что значит?
– Мне показалось, будто августейшие пальцы вашего величества стучали в стекло. Я сказал себе, что император и король, царствующий над шестьюдесятью миллионами подданных, бросил благосклонный взгляд на нижайшего из своих слуг, и поспешил явиться. – Потом с глубоким вздохом он прибавил: – Кажется, я ошибся.
Император угадал смелую хитрость Фоконьяка и засмеялся.
– Господа, – сказал он, – вы мне не нужны. Вы, кажется, имеете обыкновение просить высокую цену за свои услуги, к которым мои средства не позволяют мне прибегать. Но идет дождь… Так как вы уже здесь, то останьтесь.
– Благодарю вас, государь, – сказал Жорж, оставив без внимание иронию, заключавшуюся во фразе императора.
– Вы не только отец, вы мать ваших подданных, государь! – сказал Фоконьяк.
Наполеон повернулся к ним спиной и опять начал стучать в стекло. Но дождь мало-помалу переставал. Сильные грозы непродолжительны. Небо прояснилось, когда Жорж, услышав лай собак, сказал обер-егермейстеру:
– Кажется, свора приближается сюда?
– Да, – сказал Бертье. – Государь, – прибавил он, – эта косуля знает ремесло придворных. Она хочет в конце грозы быть убитой вашим величеством. Невозможно быть вежливее!
– Извините, ваша светлость, – сказал Жорж, прислушавшись, – но это не косуля.
– А что же это такое? – спросил Бертье.
– Кабан. Он ранен.
– Вы почем это знаете? – спросил император.
– Мы, государь, родимся охотниками. Я слышу это по тому, как он ломает сучья. Это огромный зверь. Он не поддастся собакам.
Император не стал больше слушать.
– На лошадей, господа! – приказал он.
У Бертье не было опытных егерей, и он не знал, что ему делать, так что охоту повел Жорж. Собаки загнали кабана к скале и окружили его, но уже несколько трупов валялись на земле.
– Как прикажете, государь? – спросил Жорж. – Убить его?
– Да! – сказал Наполеон.
Он был несколько бледен. Ему хотелось когда-нибудь доставить себе удовольствие убить зверя рогатиной, но каждый раз, когда представлялся к тому случай, он чувствовал, что хотя он великий человек, но не мог позволить себе воевать с кабанами Фонтенбло, как делали его предшественники.
– Ружьем или ножом, государь? – спросил опять Жорж с равнодушным видом.
– Ножом, – сказал Наполеон.
Фоконьяк уже сошел наземь.
– С вашего позволения, государь, – сказал он. – Кавалер, – обратился он к Жоржу, – вы очень хорошо знаете преимущество вашего звания, чтобы оспаривать у меня первенство. Фоконьяки – маркизы. Это не для того, чтобы сделать вам неприятность, но я поступил бы низко, если бы не предъявил права на первенство.
«Эти дворяне, – подумал император, – хотя и бывают смешны, но у них есть гордость, искупающая все».
Гасконец обнажил свой нож. Странное лезвие сверкнуло на солнце, показавшемся опять на небе. Лезвие это имело грубую и зловещую форму ножей мясников.
Свита, удивленная этим рядом событий – грозой, приемом обоих дворян, охотой за кабаном, драмой, которая должна была разыграться между кабаном и Фоконьяком, – свита, говорим мы, находилась под влиянием глубокого волнения.
Фоконьяк смело подошел к кабану, готовившемуся ткнуть его своим рылом. Гасконец ловко прыгнул и воткнул ему нож меж лопаток до рукоятки. Кабан, раненный смертельно, тем не менее скакнул вперед и упал под ноги лошади императора, который не очень крепко держал поводья. Лошадь испугалась и понесла, все бросились ее догонять. Скоро вся свита отстала, кроме Жоржа, у которого была лошадь, способная соперничать с лошадью императора. Жорж держался в двадцати шагах, не догонял, но и не отставал.
Минут через десять Наполеон увидел, что лошадь его прямо бежит к барьеру скал, называемых Наковальней, высотой в тридцать футов, усыпанных гранитными обломками и огромными камнями у подножия. Гибель Наполеона была очевидна. Вдруг один… два… три ружейных выстрела раздались за ним. При первом лошадь его поскакала еще неистовее, при втором медленнее, при третьем зашаталась и упала в десяти шагах от скал, но Наполеон, отличный наездник, соскочил наземь. Перед императором была бездна. Возле него хрипела лошадь. Позади него улыбался Жорж. Наполеон, бледный, но спокойный, просто сказал своему спасителю:
– Я вам обязан жизнью, благодарю.
Потом он взглянул на свою упавшую лошадь.
– Бедный Муштейн! – сказал он. – У него был только один недостаток: он пугался выстрелов. Я в сражении не садился на него, но очень его любил.
Жорж подвел свою лошадь к императору и сказал:
– Государь, вот арабский конь, который может заменить вашу лошадь! Осмелюсь ли предложить его вам? У него есть драгоценное качество – он спокоен, как мрамор. – Вынув пистолет из кобуры, Жорж добавил: – Мне оставалось сделать только один выстрел. К счастью, он был бесполезен, потому что если бы третий не поразил коня, то четвертый был бы сделан слишком поздно.
Тогда-то Наполеон произнес историческое слово, доказывающее его невероятную гордость:
– Я еще нужен Богу!
Жорж подошел к своей лошади и вдруг выстрелил в воздух возле уха. Лошадь не сделала ни малейшего движения. Император подошел к лошади, поласкал, внимательно рассмотрел ее и сказал:
– Это сирийский жеребец?
– Да, государь.
– Я беру у вас взаймы вашу лошадь, но в подарок не принимаю.
– Напрасно, ваше величество, – просто сказал Жорж. – Эта лошадь была бы для вас драгоценна.
– Но она нужна вам самим.
– У меня в конюшне есть два брата Солимана, государь. Вы видите, что я не останусь без лошади.
Император, не отказывая и не принимая, сел на лошадь и остался доволен.
– Он прекрасно дрессирован, – сказал он и поскакал во весь опор, но вскоре вернулся. – Я думаю, что Муштейн был хуже, – сказал он.
В эту минуту послышался быстрый галоп – наконец свита подъезжала. Император обратился к Жоржу:
– Ни слова о том, что произошло между нами. Никто не должен знать, что я подвергался опасности, – это взволновало бы Париж.
Жорж взвел курок пистолета и вернулся к Муштейну, которому раздробил голову.
– Это для чего? – спросил император.
– Вы укротили лошадь, государь, – сказал Жорж. – Потом, так как вы нашли ее опасной, вы приказали мне убить ее. Я выстрелил в первый раз и не попал. Он убежал. Отсюда происходят три первые раны. Наконец он упал, и я доконал его, пустив пулю в череп. Выдумка будет правдоподобна.
– Хорошо, – сказал император.
Свита приближалась. Бертье показался первым. Он был бледен и дрожал. При виде императора он вскрикнул от радости.
– Что с вами? – спросил Наполеон.
– Я боялся за ваше величество.
– Что? Неужели я не сумею справиться с лошадью?
– Извините, государь, но…
– Вы сомневались во мне. Я укротил Муштейна, но так как это животное опасное, я попросил кавалера де Каза-Веккиа убить его. Савари, велите дать лошадь кавалеру!
Император пришпорил лошадь. Савари хотел исполнить приказание императора и взять лошадь у кого-нибудь из свиты, когда Жорж, вскочив в седло позади Фоконьяка, сказал:
– Благодарю, генерал. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь вернулся пешком. Вы позволите, любезный друг? – обратился он к Фоконьяку.
– Сделайте одолжение!
Свита тронулась. Император направлялся к тому самому месту, где упал кабан. Он висел на дереве так высоко, что собаки достать его не могли. Свора плясала около него адскую сарабанду, и время от времени какая-нибудь собака успевала схватить зубами окровавленную голову.
Когда свита подъехала, Наполеон увидел Фоконьяка и Жоржа на одной лошади. Он нахмурил слои олимпийские брови.
– Савари! – сказал он.
– Что прикажете, ваше величество?
– Сойдите.
Генерал соскочил с коня.
– Предложите вашу лошадь кавалеру.
Савари, скрывая свой гнев под улыбкой, любезно исполнил приказание, а Жорж без всякого замечания, что было бы неприлично после приказания императора, вскочил в седло. Император смотрел на кабана, который чуть было не изменил положение всей Европы.
– Бертье, – сказал он, – пусть подадут мне сегодня вечером кусок мяса этого кабана. Маркиз де Фоконьяк, вы его убили, справедливость требует, чтобы вы его и отведали. Кавалер де Каза-Веккиа будет с вами, потому что вы неразлучны. Какое у вас странное оружие, господин де Фоконьяк, – прибавил Наполеон, – и как вы искусно владеете им.
– Государь, – сказал гасконец, – история моего охотничьего ножа очень любопытна.
– Вы расскажете ее нам сегодня вечером.
– Государь, у всякой хорошей вещи есть своя пара. Под пару к моему ножу есть нож у моего друга кавалера де Каза-Веккиа. Осмелюсь посоветовать вашему величеству приказать и кавалеру рассказать историю своего оружия.
– Очень хорошо, господа. Мы вас послушаем сегодня.
Свита понеслась к Фонтенбло как вихрь. Однако толпа успела приметить Фоконьяка в числе самых близких придворных. В городе пошли об этом толки. Прежде насмехались над эксцентрическими выходками гасконца, а теперь нашли, что у него величественный вид.
С Фоконьяком случилось нечто особенно приятное. В гостинице Ферине у окна стояли Мария и Жанна. Они вскрикнули от удивления: их обожатели между генералами и маршалами… Жорж поклонился, Жанна улыбнулась. Фоконьяк тоже поклонился, Мария бросила на него пламенный взгляд. В одно мгновение мнение ее насчет достоинств ее обожателя изменилось. Несмотря на быстроту, с которой