Наполеон побледнел.
– Это сделал Кадрус, – продолжал Фуше. – Никогда еще не был он так дерзок.
– Но герцогиня, герцогиня? – сказал император.
– Государь, я послал в замок курьера.
В эту минуту лакей в ливрее герцогини де Бланжини прискакал во весь опор на двор дворца и подал камергеру конверт, который тот передал императору. Наполеон распечатал и прочел с трепетом:
«Государь!
Вчера, отправляясь в Фонтенбло по приглашению императрицы, я была захвачена Кротами. Ваши егеря делали чудеса, но они все были убиты, к моему крайнему прискорбию. Граф де Барадер вел себя как герой; я обязана ему вечной признательностью. Со мною же, государь, Кадрус, этот знатный вельможа больших дорог, обошелся очень великодушно – он отнял у меня бриллианты, но окружил уважением.
Меня отвезли домой в портшезе, я здрава и невредима, о чем непременно упомянут в газетах, если только ваше величество допустите сделать из моей истории басню для Европы, позволив рассказать о моем приключении во французских газетах.
Благоволите, государь, успокоить ее величество императрицу и сказать, что если разбойники отняли у меня мои вещи, то оставили сердце, чтобы продолжать любить вас обоих и оставаться вашей почтительнейшей и преданнейшей верноподданной
Император, прочтя письмо, сложил его и отдал камергеру, сказав:
– К императрице. Пусть сейчас же пригласят к нам герцогиню де Бланжини. Она найдет нас за завтраком, на охоте, к десяти часам. Поедем, господа!
Охота направилась к лесу. Она была не шумная. Император и Савари разговаривали тихим голосом. Наполеон казался раздраженным. Презренный разбойник оскорбил его родственницу! Что скажет Европа? Что сделают английские карикатуристы? Император обвинял Савари, Фуше, полицию, Барадера, войско, Францию. Он был смертельно оскорблен. Савари выдерживал бурю. Время от времени среди всеобщей перестрелки император тоже бешено стрелял. Он никогда не попадал в дичь и тогда начинал ругаться.
Таким образом дело шло до завтрака. Герцогиня не приезжала. Досада Наполеона усиливалась. Наконец императрица появилась и вместе с нею герцогиня де Бланжини. Она была весела и подошла поклониться императору, который поцеловал ее в лоб.
– Ну, герцогиня, – сказал он ей, – как происходило это гнусное дело? Не прав ли я был, когда не хотел сделать капитаном вашего конвоя графа де Барадера? Этот старый дуралей…
– Государь! – с жаром перебила молодая женщина. – Уважайте его память, заклинаю вас! Господа, – обратилась она к придворным, – я знаю, что господин де Барадер не был любим. Захотят очернить его память, но я торжественно объявляю, что он поступил как герой!
Императору хотелось бы замять это дело, но при последних словах герцогини вся свита окружила ее, и Наполеон промолчал. Тогда с совершенным тактом молодая женщина рассказала о ночном происшествии, пропустив некоторые подробности и выставляя напоказ Кадруса и Барадера. Закончила она таким образом:
– С позволения его величества, – она очень хорошо обошлась бы и без этого позволения, – я рассказала вам это, господа, чтобы сдержать клятву. Я поклялась графу де Барадеру засвидетельствовать, что он поступил как настоящий дворянин. Я обещала Кадрусу засвидетельствовать, что он выказал совершеннейшую вежливость.
Повелительным и грациозным движением руки она удалила своих слушателей. Император предложил руку герцогине.
Он хотел знать все, и она рассказала ему все, так что его величество понял, что молодая женщина восторгается Кадрусом, и оскорбился этим. Он надулся. Принцесса смеялась. Завтрак был очень весел для всех, кроме Наполеона. Герцогиня выказала живость и остроумие, развеселившие всех гостей. С женской ловкостью она не хотела, чтобы на ее приключение смотрели в зловещем свете; если бы не смерть Барадера, она представила бы все это шуткой.
Фуше явился во время десерта. Он подал императору какую-то справку. Наполеон прочел с досадой и сказал своему министру:
– Все справки на свете не стоят головы этого негодяя!
Потом он встал. Охота началась опять. После завтрака должны были охотиться на косуль. Поехали верхом. Принцесса, видя, что император не в духе, предложила некоторым дамам и кавалерам отправиться на то место, где она попала в руки разбойников. Все с восторгом согласились. Тридцать или сорок человек отделились от императорской свиты, побуждаемые любопытством. Между ними находились Фоконьяк, по-прежнему благосклонно принимаемый герцогиней, и Каза-Веккиа, которого она встретила с приветливой улыбкой. Оба ехали возле нее, и она разговаривала с ними о вчерашнем происшествии.
Фуше, желавший расспросить молодую женщину, также подъехал к ней.
– Этот черт Кадрус по-прежнему беспокоит вашу светлость, – сказал Фоконьяк. – Этот негодяй никак не хочет попасться вам в руки.
– Однако он должен решиться на это, – ответил Фуше, принужденно смеясь. – Его величество хочет покончить с этим негодяем. Его голова будет оценена в…
– Да-да, – перебил его маркиз. – Надежда на большую награду… я понимаю это. Но голову эту надо знать. А известно ли, молод или стар атаман Кротов? Говоря откровенно, господин министр, я не нахожу этот способ хорошим.
– Это мы увидим…
– Есть и другие средства, – продолжал Фоконьяк. – Мышеловки и тому подобное. Но как расставить засаду такой хитрой лисице?
Фуше не отвечал. Фоконьяк продолжал как бы сам с собой, но так громко, что его могли слышать:
– Если не предложить более новых способов, то вряд ли я получу полковничьи эполеты, которые должны быть наградой за поимку Кадруса. Что вы думаете об этом, кавалер? – обратился он к Жоржу.
– Я думаю, что с атаманом Кротов нельзя действовать как с человеком обыкновенным.
– Вы правы, – сказала герцогиня. – Этот Кадрус человек недюжинный!
– Почему вы не попросили его открыться вам, герцогиня? Он, может быть, согласился бы.
– Полноте, – сказал Фоконьяк.
– Это нелепость! – закричали все.
– Неужели вы считаете его таким сумасшедшим?
– Таким дураком?
Министр полиции ничего не ответил; он, по-видимому, размышлял.
– Я все-таки утверждаю, что Кадрус – человек необыкновенный, – продолжал Жорж, – и с ним следует действовать оригинально. Я думаю, что если бы герцогиня попросила его открыться ей, он сделал бы это.
– Любезный кавалер, – сказал Фоконьяк, – я спрашиваю себя, не лишились ли вы рассудка. Я прозакладывал бы тысячу луидоров, – лукаво прибавил гасконец, – что если бы он и узнал о желании герцогини, то не удовлетворил бы его. Хотите половину в моем пари? – обернулся он к Фуше. – Я держу тысячу ливров, что этот разбойник никому не откроется.
– Я держу пари, – ответил Жорж, весело ударив по руке маркиза де Фоконьяка. – Тысяча луидоров, что негодяй этот осмелится, с условием что герцогиня громко и несколько раз выразит желание и что каждый из нас разгласит эту фантазию. Молодчик этот должен узнать, чего от него хотят. Но прежде всего я спрошу позволения герцогини де Бланжини.
– Согласна! – сказала она.
– Вы участвуете в пари? – спросил Фоконьяк у Фуше.
Глаза всех обратились на министра полиции, который только сказал:
– Я согласен, маркиз, и очень боюсь, что кавалер де Каза-Веккиа проиграет свое золото…
– А я этого не думаю! – с живостью сказала герцогиня де Бланжини. – Если бы вы видели, так же как я, атамана Кротов, если бы вы могли рассмотреть его изящное обращение и – не во гнев будь сказано вашей светлости – если бы знали, с каким презрением он говорит о полиции, вы почувствовали бы, что человек этот отважится пробраться даже к самому министру. Я отдала бы многое, чтобы кавалер выиграл.
Разумеется, все женщины взяли сторону герцогини, и каждая желала про себя, чтобы ей посчастливилось самой увидеть Кадруса.
Когда доехали до того места, где случилось накануне страшное происшествие, герцогиня стала рассказывать все с малейшими подробностями. Фуше слушал ее с лукавым вниманием. Но как он ни перетолковывал малейшие фразы герцогини, как ни прислушивался к звуку ее голоса, он удостоверился только в том, что уже знал.
Герцогиня, едва оправившаяся от волнения прошлого вечера, выразила желание вернуться в свой замок. Общество разъехалось. На обратном пути Фуше вдруг сказал Жоржу и Фоконьяку:
– Я очень вам благодарен, господа, за вашу светлую мысль.
– Вы очень добры, ваша светлость, – ответил Фоконьяк, а сам между тем думал: «Какая это светлая мысль, черт побери?»
– Нет, право, – ответил министр, – я искренно думаю, что это единственный способ.
– Я в этом убежден, – ответил гасконец, поклонившись и поглаживая рукоятку своего ножа.
Кадрус не говорил ни слова. Он наблюдал.
– Да, – продолжал Фуше, – атаман Кротов человек необыкновенный… Разбойник-рыцарь. Оригинальность должна быть его слабой стороной. Очевидно, это роль, которую он начертал себе. Впрочем, людей его натуры всегда губит необузданное самолюбие. Если Кадрус узнает ваше пари, господа, при его отваге он способен показаться.
– Именно это и думали я и мой благородный друг, – ответил маркиз с невозмутимой самоуверенностью.
– Повторяю, способ этот очень ловок, – сказал министр. – Подав мне эту мысль, вы сделали большой шаг к полковничьему чину – цели вашего благородного честолюбия. Его величество сумеет вознаградить тех, кто поймает этого опасного разбойника и уничтожит его шайку. Если Кадрус ответит на сделанный ему вызов, он погиб: его лицо, рост, лета сделаются известны. Этого будет достаточно для сыщиков полиции, чтобы отыскать его след, как бы ни таинственно было его убежище.
В эту минуту всадники доехали до ворот парка Фонтенбло. Тут министр расстался с Фоконьяком и Жоржем, которые сказали ему:
– Будьте так добры, напомните о нас его величеству, если нам посчастливится захватить Кадруса.
Через несколько минут, когда министр скрылся из вида, Фоконьяк вскричал: