Герцогиня прочла следующее:
«Милая Жюльета!
Вследствие того, что ты мне сказала в прошлую ночь, я отыскал, куда выгодно поместить твои пятьдесят тысяч. В ту ночь, как твоя дура принцесса поедет чваниться во дворец, я войду по-прежнему в замок в маленькую дверь. Я расскажу тебе, как выгодно удалось мне сбыть два перстня и ожерелье. Их исчезновение очень хорошо совпадет с похищением вещей Кадрусом, и подозрения быть не может.
Еще немного времени, душечка моя, и мы будем в состоянии жить очень мило, не подчиняясь воле твоей ханжи. Для этого надо как можно больше обирать портних, модисток…»
– О! – сказала пораженная герцогиня. – Сирота! А я спасла ее от нищеты после смерти ее отца!
– А давно это было? – спросил Жорж.
– Только два года назад, – ответила молодая женщина.
– А она уже отложила пятьдесят тысяч.
– О! Я надеюсь, – с живостью продолжала герцогиня, – что эта несчастная, которой я так чистосердечно протянула руку, составляет исключение. Мои другие женщины…
– Будем продолжать наш обзор! – перебил ее Жорж, который провел герцогиню в людские и показал почти всех слуг, спавших отчасти от действия сонного порошка, отчасти от опьянения. – А ваши другие служанки, – безжалостно продолжал Жорж, – вы знаете где. Не для того, чтобы получить награду за добродетель, удалились они на сеновал с конюхами.
При этих словах герцогиня не могла не покраснеть.
– Прошу у вас извинения, – сурово сказал Кадрус, – но чтобы узнать правду, стыдливость приходится оставить.
Он прямо прошел в комнату горничных и сказал:
– Чьи это юбки, эти кружева, эти воротнички?
Принцесса узнавала свои вещи.
– Уйдем, – сказала она с отвращением. – Я видела довольно. Отведите меня в мою комнату.
– Нет, – ответил Кадрус. – Я хочу вам показать начальника этой разбойничьей шайки. Я хочу вам показать, что вы в меньшей безопасности у себя, чем среди Кротов.
Взяв молодую женщину за руку, он принудил ее, так сказать, следовать за ним на верхний этаж. Он вел ее к управляющему. Но там встретилось затруднение. Осторожный управляющий запер дверь изнутри. Однако, если, как и все обитатели замка, он спал, то сон, вероятно, застал его в ту минуту, как он сидел за работой, потому что у него был огонь. Кадрус засвистел. Тотчас появился человек.
– Отопри эту дверь! – приказал Кадрус.
Человек в два приема отпер.
– Больше ничего? – спросил Крот своего атамана, как солдат, отдающий честь.
– Ничего, – ответил Кадрус.
Крот ушел. Тогда вместе с Кадрусом герцогиня вошла к своему управляющему. Тот заснул над отчетами. Две связки фактур лежали на его письменном столе. На первой было написано: «Счета Н.», на второй «Счета М.»
– Это значит, – сказал Кадрус, – счета настоящие и счета мнимые.
Кадрус взял управителя за плечи и как безжизненную массу положил его на диван. Теперь можно было увидеть на столе два реестра, соответствовавшие двум фактурам. На одном было написано: «Счета для представления герцогине де Бланжини», на другом: «Счета настоящие».
Принцесса не верила глазам.
– Это довольно ясно, – сказал атаман Кротов. – Когда этот бездельник покупает что-нибудь для вас, он приказывает поставщикам представлять две фактуры: одну с настоящей ценой для него, а другую с надбавкой – для вас. Хотите знать, что накопил у вас этот честный вор, который не боится ни суда, ни виселицы, и осудил бы меня, будь он присяжным?
– Хочу.
– Сколько мог иметь этот человек, когда поступил к вам?
– Точно не знаю, – ответила молодая женщина. – Он не мог быть богат. У него было, может быть, тысяч пятьдесят.
– Ну, вы увидите.
Кадрус вынул из ящика стола книгу и указал на запись:
В банке у братьев Л. – 50 000 ф.
– — – Р – 286 000 ф.
У него же – 24 000 ф.
Всего – 360 000 ф.
– Для человека, – иронически сказал Кадрус. – который, как я, не рыскает по большим дорогам и, следовательно, не подвергается никакой опасности, это своего рода мастерство.
Сжалившись над молодой женщиной, поднимавшаяся грудь которой показывала волнение и гнев, Кадрус прибавил:
– Воротитесь в свою комнату, герцогиня. Я был жесток, Первый урок слишком суров. Я раскаиваюсь.
– Да, воротимся! – вскричала молодая женщина, судорожно сжимая руку Жоржа. – Этого слишком много за один раз!
– Воротимся, – повторил Кадрус, улыбаясь. – Неужели вы чувствуете себя в большей безопасности с атаманом Кротов, чем среди низких мошенников, окружающих вас?
– Да, – откровенно призналась герцогиня.
Направляясь лихорадочными шагами к своей комнате, она говорила:
– О, эти люди! Нимало не медля в это же утро я выгоню их всех.
– Напрасно, позвольте мне сказать вам, герцогиня. Новые слуги, которых вы возьмете себе, может быть, станут поступать еще хуже. Полезно иметь дело с людьми, пороки которых известны.
– Вы правы. Боже, как вы меня огорчили! Муж мой в отсутствии… Впрочем, он слишком стар. Я в негодовании, в отчаянии, я боюсь… Где найти надежное покровительство, кому довериться, с кем поговорить?
Молодая женщина остановилась, побледнела, оставила руку Кадруса и, сев на постель, спрятала голову под изголовьем. Потом вдруг она приподнялась и сказала:
– Господин Кадрус, снимите эту маску. Я хочу видеть ваше лицо. Мне хочется узнать человека, которого я стала уважать.
– Вы этого хотите, герцогиня? – ответил молодой человек. – Хорошо.
Кадрус открыл свое благородное и бледное лицо.
– Кавалер де Каза-Веккиа! – вскричала принцесса. – О, я это подозревала!
Молодая женщина, изнемогая под тяжестью таких волнений, упала на постель. Жорж смотрел на нее несколько минут, а потом сказал печально:
– Да, герцогиня. Кавалер де Каза-Веккиа и Кадрус – один и тот же человек. Теперь моя жизнь в ваших руках. Впрочем, вы видите, как я презираю ее каждый день.
При горестном, но твердом тоне, которым были сказаны эти последние слова, большие черные глаза герцогини устремились на Жоржа. Они как будто поняли друг друга.
Вдруг раздался странный призыв. Кадрус вздрогнул.
– Наступает время, когда все в замке проснутся, – сказал он. – Сон всех этих людей прервется. Я непременно должен вас оставить. Прощайте, герцогиня!
– Прощайте, кавалер! – ответила принцесса, более взволнованная, чем ей хотелось бы показать. – Прощайте! В случае надобности полагайтесь на меня.
Она протянула руку Кадрусу, который тихо ее пожал, надел маску и ушел.
Герцогиня стала у окна. Через минуту она увидала Жоржа на крыльце замка. Это не был уже грациозный мужчина, оставивший ее, это был человек свирепый, с угловатыми, резкими движениями, перед которым все Кроты, явившиеся по сигналу, встали мрачно и безмолвно в масках, покрывавших их лица. Словом, это был знаменитый Кадрус, ласкавший своих диких лошадей, которые за одну ночь переносили его на невероятное расстояние.
Потом молодая женщина увидела какое-то движение беспокойства среди этой многочисленной шайки. Она видела, как несколько человек приложились ухом к земле. Скоро даже она услышала галоп множества лошадей. Опасаясь за того, кто в эту ночь осмелился показаться ей, герцогиня высунула голову вперед, чтобы увидать, что это всадники скакали во весь опор. Между деревьями высокой дубравы при лунном сиянии она приметила жандармов. Она обернулась в ту сторону, где стоял Кадрус, и вскрикнула в знак предостережения. Но Кадрус и его Кроты исчезли как бы по волшебству. Не было ни шума, ни следов. Жандармы напрасно сделали длинный переезд.
Глава XXVIIIБелка
Через некоторое время после этого маркиз Фоконьяк встречал кавалера де Каза-Веккиа с лионского дилижанса. Говорили, что он приехал из Парижа, где провел несколько дней.
В эти дни происходило много подвигов Кротов. Так как лионский дилижанс приезжал в Фонтенбло ночью и все люди в гостинице уже спали, оба друга немедленно воротились в свои комнаты, куда маркиз имел предосторожность велеть подать закуску. Вернувшись к себе, они отпустили своего камердинера, не желая, как говорили они, лишить его сна, в котором он должен был иметь потребность после такого продолжительного бдения.
Когда они удостоверились, что слуга ушел и у дверей никто не подслушивает, Жорж и Фоконьяк сели за стол перед огнем, трещавшим в камине. Не обращая внимания на вкусные блюда, покрывавшие скатерть, не говоря ни слова и сидя спиной к столу, Кадрус принялся смотреть на пламя. Фоконьяк, такой говорливый на публике, был молчалив, когда видел атамана Кротов погруженным в мрачные размышления.
– Ты вечно таков! – сказал вдруг Кадрус, как бы отвечая на внутренний монолог. – Я это говорил. Это должно было кончиться таким образом.
– Что? – спросил гасконец, слегка побледнев от свирепого взгляда своего атамана.
– Когда намедни, – продолжал тот, – наши собравшиеся Кроты присудили, что Голенастая Птица заслуживает смерти, ты выпросил снисхождение. Однако он оказался два раза виновен. Он заснул и напился.
– Это правда, – ответил Фоконьяк. – Мое извинение в тех услугах, какие длинные ноги Голенастой Птицы иногда нам оказывали, в признательности за то, что он спас мне жизнь.
– В услугах… признательности… – строго сказал Кадрус. – Все должно быть забыто, когда дело идет о дисциплине, которую Кроты обязаны соблюдать для самих себя и для общей безопасности.
Минутное молчание последовало за этим грубым выговором.
– Наконец расправа сделана! – продолжал Кадрус чрез минуту. – Завтра прохожие найдут труп виновного и на шее у него след наказания Кротов. О, я знаю, – прошептал он как бы с сожалением, – устав наш ужасен! Неумолим! Но это было необходимо. Своим пьянством человек этот чуть нас не погубил или, по крайней мере, был бы причиной нашей неудачи. Чуть-чуть почта, которая везла сбор лионских податей, не выскользнула у нас из рук.