– О милая Жанна! – прошептал он дрожащим голосом. – О моя возлюбленная! Верь мне! Я родился не для того, чтобы быть гением зла. Если бы я встретил тебя ранее, жизнь спокойная и приятная заступила бы для меня место адской жизни и свирепой знаменитости. Но теперь уже поздно! Слушай, как шаг за шагом я спускался по ступеням этого общества, которое с раннего возраста осудило меня, невинного. Если теперь оно меня захватит, то захватит по крайней мере виновного. Да, виновного, потому что, вступив в новую жизнь, я имел только одну мысль, одну цель: мщение! Чтобы скорее достигнуть своей цели, я обратился к виновнику всех моих несчастий, к моему родственнику. Это было ночью. Как всякий скряга, он старательно запирался в высоких и толстых стенах. Все эти мелочные подробности ничего для меня не значили. Я научился во время продолжительного пребывания в тюрьме самым верным способом отпирать самые крепкие двери, перелезать через самые неприступные стены. Добраться до человека, который был причиной моей несчастной жизни, было для меня делом одного мгновения. Я все еще вижу его! – вскричал Жорж, оживившийся при этих воспоминаниях и при звуке собственного голоса. – Я вижу его с испуганными глазами, когда, проснувшись, он глядел на меня с постели. «Ты здесь! – вскричал он с ужасом. – Как ты прошел?» – «Перелез чрез стену», – ответил я. «Каким образом?» – «Ведь вы позаботились, любезный опекун, о воспитании вашего питомца. Он воспользовался уроками, которые получил в тюрьме. Он знает, как употреблять отмычку и другие инструменты в таком же роде». – «Чего ты хочешь от меня?» – «Чего я хочу? Денег! Отдайте мне сейчас же все деньги, какие у вас здесь». Он встал, как будто повинуясь мне. Я ему поверил и сказал: «Послушайте, дядюшка, дайте мне как можно больше. Эти деньги помогут мне сделаться честным человеком, которым, однако, я не переставал быть никогда. Беру Бога в свидетели! Я дам вам расписку в получении всего капитала, и вы никогда более не услышите обо мне». Он пошел к своей шкатулке, стоявшей по другую сторону камина, потом обернулся ко мне и пристально на меня взглянул. Он как будто колебался, но скупость превозмогла: он рассудил, что гораздо дешевле снова засадить меня в тюрьму. Он дернул за шнурок колокольчика, звук которого раздался по всем комнатам. У меня за поясом был кинжал. Ясно, что мне предстояло. Вооруженное ограбление со взломом. А это значит пожизненная каторга. Я слышал, как бежали слуги, и потерял голову. Мера переполнилась. Несмотря на мои прежние намерения, я колебался совершить преступление. Теперь нерешимость прекратилась. Я воткнул в горло виновника всех моих несчастий мой нож до рукоятки и в испуге убежал, однако не так скоро, и меня заметил один из слуг. Впрочем, и без того подозрение пало бы на меня. Преследуемый, как хищный зверь, я кое-как успел пробраться за границу. Заочное осуждение на смерть и прежняя моя жизнь составили мне репутацию. Итальянские разбойники приняли меня с неимоверными почестями. У одних разбойников пришлось мне найти братские отношения. Судьба моя была решена с этой минуты. Скоро я сделался атаманом страшной шайки, набранной частично из моих бывших товарищей по заточению, которые присоединились к старому другу, отважность которого была им известна. Разбойники этой шайки назвались Кротами по причине своей ловкости прятаться под землей. Они сделались ужасом Италии, а потом и Франции, куда я их привел, пользуясь политическими событиями. Теперь, моя бедная Жанна, ты знаешь все, – закончил Жорж. – Зная прошлое, нетрудно предвидеть будущее. Беги от меня, повторяю, моя возлюбленная! Беги от меня! Видишь ли – я проклят!
Видя, что Жанна не отвечает и, по-видимому, погружена в размышления, Жорж спросил:
– Ты не слышишь?
– Слышу, – ответила она. – Но почему же не оставить жизнь, которую ты вынужден был вести против своей воли? Убежим далеко, мой Жорж, мой Кадрус! – говорила она, судорожно сжимая руку молодого человека. – Убежим далеко от этих проклятых людей, которые заставили тебя страдать.
– Нет, моя возлюбленная, – ответил Жорж, печально улыбаясь. – Уже поздно. Невозможно. Моя судьба должна свершиться. Я поклялся моим подчиненным и сдержу слово. Если им предназначено погибнуть, я должен умереть вместе с ними. Мы, разбойники, верны клятве. Повторяю: уже поздно!
– А я клянусь перед Богом, – сказала Жанна, – что я тебя не переживу. Доволен ли ты? – шепнула она на ухо Кадрусу, целуя его красивые кудри.
Сердце молодого человека было так полно, что он не мог отвечать.
Через несколько минут он проводил Жанну до крыльца Магдаленского замка. Молодая девушка страдала от волнения и страха.
– Чего ты боишься, моя возлюбленная? – говорил Жорж. – Разве ты не под защитой Кадруса? Замок окружен. Никто не сможет приблизиться к тебе так, чтобы я этого не знал. Кроты караулят хорошо.
Долгий поцелуй был единственным ответом молодой девушки, которая, дрожа от волнений этой ночи, вернулась к себе. Она наклонилась к окну, чтобы еще раз увидеть того, кому она пожертвовала всем. Он исчез. Она слышала только пение птицы, разносившееся по окрестностям. Это был сигнал Кадруса его подчиненным.
Атаман Кротов пошел в лес. Он чувствовал потребность остаться один, чтобы вполне насладиться своим счастьем. Вернулся он только утром. Фоконьяк ждал его с нетерпением – он хотел сообщить очень важные вещи.
Глава XXXII Сватовство
Кадрус, вернувшись домой, не обратил никакого внимания на то, что хотел сообщить его помощник.
– Пусть мне принесут полный парадный костюм, – сказал он своему камердинеру. – Я поеду.
– Как, так рано? – спросил Фоконьяк. – Ты не хочешь даже отдохнуть, немножко поспать?
– Нет, я должен сейчас ехать.
– Ты едешь в Магдаленский замок? – спросил гасконец, смеясь и угадывая, зачем друг его хочет вернуться к Гильбоа.
– Тебе какое дело? – резко ответил Кадрус. – Неужели я не могу сделать шага, не отдавая тебе отчета в своих поступках?
– Мне нет никакого дела, – сказал Фоконьяк.
Завернувшись в свой халат, он сел у камина и затянул какую-то песню, развалившись в кресле, как человек, который хочет долго отдыхать. Кадрус следил за ним с тревожным и недовольным видом.
– Ты разве не едешь со мной? – спросил он вдруг, оторвав своего помощника от прелестей мелодии, которой тот казался занят вполне.
– Я? Нет! – ответил гасконец.
– А я думал, – продолжал атаман Кротов, – что ты каждый день будешь ездить ухаживать за Марией де Гран-Пре. Ты сам мне это говорил.
– Не отпираюсь, любезный друг. Не отпираюсь. Но согласись, еще слишком рано. Притом один день пропустить можно. Будут ждать с большим нетерпением.
– Ты нелепости говоришь, – сказал Кадрус, тайный гнев которого можно было видеть.
– Пожалуй, и нелепости, – ответил очень спокойно Фоконьяк. – но я остаюсь.
– Твое пение раздражает мои нервы, – сказал атаман Кротов, не будучи в состоянии воздерживаться долее.
– Почему же ты не сказал раньше, раздражительный друг? Я тотчас замолчал бы. Согласись, что ты сегодня в пресквернейшем расположении духа и непомерно взыскателен… На мои вопросы ты не хочешь отвечать. Хочешь, чтобы я ехал, не хочешь, чтобы я пел… Признайся, мой милый, что ты недоволен собой и не знаешь, на ком выместить твое неудовольствие.
– Как ты это понимаешь? – спросил Кадрус несколько спокойнее.
– Боже мой, очень просто! Ты был на свидании, которое тебе назначила Жанна де Леллиоль. Она, разумеется, тебе пропела: «Я люблю в тебе тебя…»
– Я запрещаю тебе говорить со мной таким образом о Жанне. Понимаешь? Запрещаю!
– Очень хорошо, – ответил Фоконьяк с величайшим хладнокровием, – но если, с одной стороны, ты заставляешь меня замолчать с первого слова, а с другой – не настолько откровенен, чтобы сказать мне, чего ты хочешь от меня, мы вряд ли поймем друг друга. Хочешь, я разом скажу тебе все? Ты до безумия влюблен в племянницу Гильбоа. Ты обещал сегодня утром просить ее руки у ее дяди и желаешь, чтобы я помог тебе в этом. Так ли?
– Ну да, признаюсь…
– Почему же ты не сказал сразу? – смеясь, заметил Фоконьяк, который поспешно встал с кресла и сбросил халат. – Я одеваюсь, наряжаюсь и еду с тобой.
Пока оба занимались своим туалетом, гасконец, не пропускавший никогда случая подтрунить, говорил своему озабоченному другу:
– Хорошо ли ты обдумал? Ты мне часто говорил: брак – могила любви. Не стану припоминать тебе тысячи правил в том же роде, которые ты мне напевал на все лады.
– Оставь меня в покое! – грубо ответил Жорж. – Брось свои глупые шутки. Едешь ты или нет?
– Как же! – сказал Фоконьяк. – Скачу! Могу ли я пропустить единственный случай сделаться твоим кузеном? Летим в замок… Да, летим!
Через несколько минут оба начальника Кротов поскакали на своих превосходных лошадях в Магдаленский замок.
Гильбоа принял их в гостиной. Барон, очень естественно, дрожал. Он находился во власти этих людей, приезд которых всегда делал ему неприятности. Однако, скрывая свои чувства, он очень любезно пригласил их сесть, а сам думал: «Боже мой! Чего они от меня хотят?»
Однако он во все не подозревал, что дело идет о новом браке. Фоконьяк не заставил его ждать.
– Я читаю на вашем лице, барон, – сказал он, – какое удивление причиняет вам наш ранний визит…
– Помилуйте! – ответил Гильбоа, придавая своему лицу все лицемерное благодушие, на которое он был способен. – Вы всегда будете дорогими гостями. Но вы, вероятно, желаете говорить со мной… о миллионе… Вам нужно какое-нибудь обеспечение, кроме моих слов, маркиз?
– Полноте, любезный барон, – с пренебрежением сказал гасконец, – эти вещи устраиваются нотариусами… За кого вы меня принимаете?
– Справедливо, справедливо, – жалобно ответил барон, дрожа, что так промахнулся перед такой знатной особой. – Может быть, вы хотите поговорить со мной о бриллиантах, которые должны украшать свадебную корзинку?
– Об этом мы поговорим в свое время и в своем месте, любезный дядюшка. Я заранее убежден, что вы великолепно расщедритесь. Но вот мой благородный друг, кавалер Жорж де Каза-Веккиа, желает поговорить с вами о свадебной корзинке и о приданом.