И вот однажды паше доносят, что Чакырджалы находится на горе Икиз. Гора эта крутая, склоны ее усеяны многочисленными скалами. Паша окружил гору. Предупрежденный о его приближении, разбойник мог бы давно уже уйти, но остается. С самого утра напрягает свой ум и наконец принимает, может быть, самое дерзкое решение в своей жизни.
— Хаджи Мустафа!
— Слушаю, мой эфе.
— Этот Саид-паша совсем нас допек. Верно?
— Верно, мой эфе.
— Ужасно настырный человек. Если дело так пойдет и дальше, он всех нас перебьет.
— Перебьет, мой эфе.
— Ты меня понимаешь, Хаджи?
— Понимаю. Другого средства нет.
— Ну что ж… Готовьтесь. Устроим засаду в ущелье.
Ущелье, где они решают устроить засаду, узкое, настоящая теснина с отвесными и гладкими — словно отшлифовали — стенами. Подняться на гору можно только через это ущелье, другой дороги нет.
— Чтобы никто из вас не смел стрелять до меня! — предупреждает эфе своих нукеров. — Даже если по вас будет палить все войско паши. Умрите, но не стреляйте.
— Все поняли, первый выстрел твой, — отвечает за всех Хаджи.
Чакырджалы расставляет своих удальцов за скалами. Так, чтобы их невозможно было окружить. Боеприпасов — более чем достаточно. В таком месте горстка храбрецов может выдержать натиск целой армии.
В ущелье показывается голова колонны, такой длинной, что хвоста даже не видно. Впереди восседает на своем скакуне сам паша. Естественно, он не допускает и мысли, что Чакырджалы может устроить ему засаду.
Все ближе и ближе паша. Вот он уже совсем рядом. Стоит нажать спусковой крючок, и паша свалится как мешок.
Чакырджалы раздумывает, не зная, как поступить. Руку его останавливают не только вполне понятные опасения, но и жалость к молодому паше, проезжающему мимо.
Позднее, когда эфе спустится на равнину, он так будет рассказывать родным и друзьям об этом случае:
— Вижу, прямо подо мной, на коне, — Саид-паша. Красивый, статный, будто лоза, совсем еще молодой человек. У меня просто рука не поднялась на него.
Объяснение вполне правдоподобное. И все же дело обстояло не столь просто. Чакырджалы превосходно понимал, какими последствиями угрожает ему убийство паши. Все взвесив, он отказался от своего первоначального намерения.
А по дну теснины все тянулась бесконечная колонна, шли аскеры, жандармы. Чакырджалы оставался на прежнем месте. Укрытие было надежное, и он знал, что обратный путь тоже пролегает через ущелье.
Разумеется, паша не нашел Чакырджалы там, где он должен был находиться согласно полученному донесению. Возвращался он опять под прицелом ружья эфе.
— Если паша — настоящий йигит, с этого дня он прекратит преследование, — сказал Чакырджалы нукерам. — Я напишу ему письмо. Расскажу о том, как мы устроили засаду и как он проезжал в пятидесяти метрах от дула моего ружья. Ну а если он человек неблагородный… что ж… пусть пеняет на себя. Для нас это вопрос жизни и смерти. В другой раз я не буду раздумывать, стрелять или нет.
Так Чакырджалы и поступил. Послал Саиду-паше письмо, где указал день и место засады, поведал о том, как паша дважды проезжал на близком расстоянии; он, Чакырджалы, мог бы его убить, но у него не поднялась рука. В заключение он просил, чтобы паша перестал его преследовать, ибо в таком случае ему все же придется прибегнуть к оружию.
Саид-паша долго бушевал, получив это письмо, но оно заставило его призадуматься. Он продолжал искать Чакырджалы, но так и не смог его настичь. В конце концов, с горечью в душе, он вынужден был отказаться от мысли покончить с неуловимым разбойником.
В горах расплодилось множество разбойников. Тут и Халиль Ибрагим по кличке Погорелый, и Камалы-эфе, и другие. Среди них немало греков. Похищают людей, уводят в горы и требуют выкупа. Правительство только разводит руками.
Особенно много шума наделало похищение некоего голландца. Потребовали за него ни много ни мало пять тысяч золотых. Падишахский двор пребывал в смятении. В еще большем смятении — Измир. Поскольку похищен был иностранный подданный, раскошелиться пришлось самому правительству.
Среди богачей, которых разбойники уводили в горы, оказывались и те, кто поддерживали Чакырджалы. Тогда он похищал покровителей этих разбойников и заставлял их выплатить — куруш в куруш — полученный с его друзей выкуп.
В конце концов Чакырджалы принялся за своих соперников. Истребил шайку Погорелого Ибрагима и несколько других. Был безжалостен, как горный волк. Убивал кого попало, даже собственной тетки не пожалел. И после каждой очередной расправы непременно совершал омовение и намаз. Правительство уничтожило много шаек, но Чакырджалы оказался ему не по зубам. У него целая сеть укрытий среди турок, греков и юрюков. Простой люд, которому он помогает, хоть и побаивается его, но любит. Любит так сильно, что готов отдать за него жизнь. Ведь Чакырджалы — меч, занесенный над головами ага. Никто из них не смеет притеснять бедноту.
В борьбе против Чакырджалы правительство перепробовало все возможные средства — и ни малейшего толку! Лучшие военачальники бессильны перед разбойником. Тогда оно снова стало подумывать о помиловании. Вот только примет ли Чакырджалы это предложение?
А Чакырджалы — надо ж такой беде случиться! — влюбился. Все сердце в огне, того и гляди дым повалит.
— Хаджи!
— Говори, мой эфе.
— Как ты думаешь, что скажет Ыраз?
— Не знаю. Можно, конечно, сообщить ей о твоем намерении. Но ведь как-то неудобно получается. Она столько горя из-за тебя перенесла. А тут еще эта женитьба…
— Но, может, она не станет возражать?
— Я бы на твоем месте так не поступил.
— Ты же видишь, Хаджи, я над собой не властен. Вот бы найти человека, который смог бы ее уговорить.
— А если она не даст себя уговорить?
— Тогда подумаем, как быть.
— Ну что ж, пошли к ней Келя Хаима.
Эфе призывает Келя Хаима. Он иудей. Человек смелый, до дерзости смелый и умный. Из всех, кто поддерживает и укрывает эфе, самый умный. И Чакырджалы его очень любит — едва ли не больше всех.
— Я хочу жениться на Фатьме, дочери Мехмеда-ага из деревни Кая. Прошу тебя, добейся согласия Ыраз.
Но Кель Хаим упрямится:
— И не подумаю. Да Ыраз-ханым меня просто убьет. И правильно сделает.
— Но если ты не пойдешь к ней, я тебя убью.
— Вот как? Ну что ж, так и быть, схожу. А что я буду с этого иметь?
— Уж не требуешь ли ты с меня взятку?
— Вот именно, требую взятку.
— Взятку не взятку, а денег я тебе дам. Сто золотых. За твое доброе сердце. Но с отказом лучше не возвращайся — голову сниму с плеч.
Хаим ушел веселый и радостный. Обернулся он в два дня.
— Выкладывай сто золотых, эфе. Ыраз согласилась. Да еще и довольна осталась.
— Как же ты сумел ее уговорить?
— Очень просто. Сказал ей, что одной жены всякому эфе мало. А уж такому прославленному, как наш, и подавно. Ему полагается самое малое две жены.
— А она что?
— Ты прав, говорит, Хаим-эфенди. Я об этом как-то не думала… Выкладывай деньги.
Видя, что дело совсем плохо, Кямиль-паша решил прибегнуть к последнему средству. Жил в Измире некий Арабаки-ага, хоть и в летах, но большого ума и отваги. Он один покончил со всеми шайками в Гирите, а правительство, сколько ни старалось, так и не могло этого сделать.
Пригласил его к себе Кямиль-паша и говорит:
— Арабаки-ага, правительство просит тебя о последней услуге: уничтожь этого Чакырджалы.
— Ты уж извини меня, мой паша, — отвечает ему Арабаки, — но такого йигита я не могу убить.
Разгневанный паша отправил против Чакырджалы все силы, находившиеся в его распоряжении. Во главе с лучшими офицерами. А разбойник как сквозь землю провалился, нигде его нет.
Слух о том, что произошло между Арабаки и пашой, дошел и до Чакырджалы. Очень он обрадовался такому лестному для себя мнению старого волка. Недолго думая хотел было помчаться в Измир — поцеловать Арабаки руку, одарить его богатыми подношениями. Но Хаджи Мустафа отговорил его — слишком уж это рискованно.
— Пригласим его лучше к себе, мой эфе. Окажем ему достойный прием.
— Не откажется ли он? Позор-то будет какой!
— Не откажется, мой эфе. Арабаки — человек с головой, он сразу смекнет, что в Измире нам появляться опасно.
— Верно. Надо написать ему письмо.
Не откладывая, Чакырджалы отправил приглашение в Измир. Арабаки принял его с удовольствием.
— Передайте эфе, — сказал он посланцу, который принес ему письмо, — что я целую его глаза. И в назначенный день буду в Одемише.
Чакырджалы принялся готовиться к встрече с Арабаки. Раскинул шатер в горах, позаботился, чтобы из Измира привезли самые изысканные яства и напитки. Украшенный юрюкскими коврами, шатер был прекрасен, как райский сад.
В тот день, когда должен был приехать дорогой гость, одемишский вокзал окружили со всех сторон люди Чакырджалы. Переодетые пастухами, они прятали оружие под бурками. Небо занавесили тучи. Покапывал дождь. Это была любимая погода Чакырджалы. В такую вот пасмурь он ходил с веселым настроением, никого не убивал, случалось даже, щадил кровных врагов, которых поклялся убить. Так, во всяком случае, рассказывает один из его нукеров, доживший до наших дней.
Едва Арабаки ступил на перрон, к нему подошел невысокий коренастый человек в одеянии деревенского имама.
— Добро пожаловать, — приветствовал он Арабаки. — Я от эфе. Лошади уже готовы.
Они вышли на привокзальную площадь и сели на лошадей. Через полчаса после выезда из Одемиша мнимый имам сбросил свое одеяние, спрыгнул на землю и поцеловал Арабаки руку.
— Почтенный ага, я — Чакырджалы, — объявил он.
Он был весь увешан оружием.
«Вот йигит!» — восхитился Арабаки.
Они вошли в шатер, где их ожидали все лакомства, которые только можно найти в Измире.
— Да у тебя тут, сынок, все, что есть в нашем городе! — не преминул заметить Арабаки.
— Да уж мы привыкли ни в чем себе не отказывать, — ответил Чакырджалы.