Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берёз.
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость.
Злак овсяный, зарёю пролитый,
Соберёт его чёрная горсть.
Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!
Это стихотворение можно назвать эпитафией уходящему миру деревни – той, какой её знал и любил Сергей Есенин. Настроение, выраженное здесь поэтом, встречается во многих его стихах. Поэт связывал самого себя с исчезающей деревней. Он чувствовал, что не сможет воспевать новое время, потому что всё в нём кажется ему дисгармоничным.
Главный мотив стихотворения – собственная ненужность и неизбежность своего ухода. В стихотворении нет сюжета, в нём не происходит никаких действий. Главное здесь – только внутренние ощущения лирического героя.
Природа для Есенина всегда была священна – он часто изображал её как Храм. В ранней лирике он воспевал красоту природы, радость и полноту жизни, любви. Но в стихотворении «Я последний поэт деревни…» поэт как будто заказывает панихиду по прежнему миру, обречённому на умирание. А русская природа здесь – Храм, в котором и происходит эта воображаемая поминальная служба.
В первом четверостишии лирический герой прощается со всем, что ему дорого. Ключевые слова здесь подчёркнуты эпитетами: «последний поэт» и «прощальная обедня». Первая строфа стихотворения – единственная, в которой глаголы стоят в настоящем времени. Лирический герой ещё живёт настоящим (точнее доживает), но в будущем ему места нет.
Сильнее всего в стихотворении звучит тема смерти:
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
Лирический герой сравнивает себя с догорающей свечой «из телесного воска» – то есть из судеб людей, сломленных и отвергнутых новым миром. Среди них и сам поэт. Он предсказывает свою смерть.
Часы не звонят, не бьют – они хрипят. Хрип этот – знак дисгармонии наступающего нового мира. Образ луны здесь тоже не случаен. Луна появляется только ночью, которая разделяет день уходящий и день наступающий, прошлое и будущее.
В третьей и четвёртой строфах сталкиваются образы старой деревни и «железного гостя», который выйдет «на тропу голубого поля» России, на её необъятные просторы. Но он не хозяин и не работник, а всего лишь «гость», хотя именно он вот-вот станет хозяином. У него «чёрная горсть», «не живые, чужие ладони». Как ярко отражают эти эпитеты настроение поэта! Он уверен, что природа осиротеет:
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
«Железный гость» – многозначный образ. Это, в первую очередь, конечно, трактор, комбайн и любая другая техника. Но это и противостоящий деревне город, и вообще новый мир. Есенин писал: «Трогает меня… только грусть за уходящее, милое, родное, звериное и незыблемая сила мёртвого, механического». Но не только поэт скорбит о прошлом. Природа в таком же смятении. А Есенин всегда выражал своё мироощущение через природу – это одна из самых ярких особенностей его поэзии. Лирический герой говорит о себе:
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берёз.
Берёза – один из любимых образов Есенина. Но раньше поэт любовался берёзкой: «О, тонкая берёзка, что загляделась в пруд?» А в этом стихотворении берёзы «кадят», то есть разбрасывают свою листву. Это происходит осенью. А осень – символ умирания природы.
С деревней автор связывает религиозные мотивы и образы: обедня берёз, поэт-свеча, панихидный пляс ветра. Цветовые эпитеты тоже расставляют свои акценты: свеча догорает золотистым пламенем, поле названо голубым (в творчестве Есенина есть образ – «голубая Русь»), «злак овсяный» окрашен цветом зари, только «железный гость» чёрен. Но будущее за ним: всё привычное и милое, и сам поэт, становятся лишним в новом мире.
В последней строфе мотив смерти усиливается – почти дословно повторяются слова второй строфы:
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!
Но это утверждение звучит гораздо увереннее – теперь это уже восклицательное предложение, оно звучит как приговор. Поэт знает, что в новом мире ему не жить и не петь.
Стихотворение посвящено другу Есенина, Анатолию Борисовичу Мариенгофу – поэту, одному из основателей и теоретиков имажинизма.
«Не жалею, не зову, не плачу…» (1921)
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты всё реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льётся с клёнов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Грустные философские размышления о быстротечности жизни характерны для всего творчества Сергея Есенина.
Стихотворение «Не жалею, не зову, не плачу…» написано, когда автору было всего 26 лет. Сам Есенин так объяснял это: «Поэту необходимо чаще думать о смерти… только памятуя о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь».
Стихотворение написано в форме монолога лирического героя, который размышляет о прожитой жизни, об ушедшей юности. Всё лучшее осталось в прошлом: сердце уже «тронуто холодком», в нём всё реже просыпается «дух бродяжий», навсегда утрачена свежесть чувств. Поэт восклицает:
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Очень многое соединилось в простом и обычном, казалось бы, эпитете розовый. Здесь и цвет зари, и оттенок нереальности происходящего, и радостные ожидания, так свойственные юности (вспомним устойчивые сочетания «розовые очки», «жизнь в розовом свете»).
Розовый конь – романтический и символический образ. Это символ восхода солнца, весны, радости, чего-то светлого и чистого.
Но и реальный крестьянский конь, на котором скакал Есенин в юности, тоже становился розовым в лучах восходящего солнца. Однако юность прошла, и теперь сердце лирического героя тронуто холодком безверия и разочарования. Розовый цвет плавно переходит в холодную медь:
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льётся с клёнов листьев медь…
Невозможно не заметить также использованный автором приём антитезы – противопоставления. Весенние цветущие яблони поэт противопоставляет осеннему золоту увядания, то есть детство и юность противопоставляет старости, юношеские мечты – разочарованиям взрослой жизни.
В стихотворении много красивых поэтических образов: здесь и «белых яблонь дым», и «страна берёзового ситца», и медь листьев клёнов, и «весенняя гулкая рань».
Самобытны, неожиданны и в то же время близки и понятны метафоры: «золото увяданья», «буйство глаз и половодье чувств», «пламень уст». А слова поэта: «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым» – воспринимаются теперь нами как афоризм.
Заканчивается стихотворение словами, в которых выражено принятие жизни такой, какая она есть, – с рассветом, увяданием и неизбежным умиранием. И хотя последнее слово в стихотворении – «умереть», акцент в заключительной строфе (и логический и интонационный) приходится на слова «благословенно» и «процвесть»:
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Многие стихи Сергея Есенина положены на музыку – так они мелодичны.
Это стихотворение тоже стало известной и многими любимой песней. И дело не только в задушевности содержания – почти каждая строчка этого удивительного произведения инструментована определёнными звуками (например, из гласных в первой строфе преобладает а, во второй – и, в третьей – е, потом опять а и е).
И написано стихотворение тем же самым размером, который обычно использовался в народных песнях, – пятистопным хореем.
Письмо к матери (1924)
Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож…
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Я по-прежнему такой же нежный