– Может, обойдемся без мелодрамы? – усмехнулась Ариадна Ивановна.
– Ада, ты страшный человек! – Виктор посмотрел на нее в упор. – Одно могу сказать: жизнь все расставит по местам. Жаль, что она часто перемешивает, как в карточной колоде, сводя между собой в большой игре тех, кому бы никогда не следовало встречаться.
– Да вали ты отсюда, философ! – не вытерпела Ариадна Ивановна.
– Прости меня, прости, старик! – заикаясь, частил Виктор, на ходу одеваясь и направляясь к двери.
Глава 41
В апреле Шестерневы улетели в Америку, в Калифорнию. Неподалеку от Сан-Франциско располагался Стэнфордский университет, один из лучших в США. Посреди университетского городка возвышалась башня Гуверовского института.
Все, что произошло дальше, Леня Шестернев не любил вспоминать.
Первые две недели они жили в небольшой гостинице с пансионом, а потом сняли скромную, но просторную квартиру. Отец весь ушел в работу, сутками просиживая в институте. А мать занялась собой. С утра до вечера она была в разъездах, домой возвращалась поздно. Леонид, предоставленный самому себе, слонялся по окрестностям, довольно беспечно и весело проводя время. От матери он отдалился. Ту же отсутствие контакта с сыном не очень-то и заботило. Она наконец-то попала в родную стихию и, закусив удила, старалась получить от жизни максимум удовольствий. Прошла пара месяцев. В одну из суббот она стала с утра теребить мужа. Ей вдруг понадобилось побывать в Сан-Франциско. Она потребовала, чтобы Спартак Иванович свозил ее туда самолично.
– Адочка, давай на следующей неделе. У меня столько работы, нужно сдать отчет, и потом я что-то неважнецки себя чувствую, – сказал отец.
– Я это слышу уже столько лет. Если болен – лечись. Ну что ж, тогда я поеду одна.
– Ну ладно, ладно, Адочка, не сердись. Хорошо, я еду.
– О господи! Ты мне делаешь одолжение! Опять нервы треплешь. К твоему сведению, я сюда приехала не для того, чтобы корпеть над твоими монографиями. Мне тридцать четыре года, и я хочу получать от жизни удовольствие.
– Ну, хорошо, хорошо. Поехали.
А дальше все происходило, как в страшном сне. Через несколько часов в квартиру вошел полицейский и, уточнив фамилию Лени, хриплым голосом сказал:
– Держись, парень! Твои родители погибли в автомобильной катастрофе.
Леня оцепенел. В следующее мгновение он подумал, что жизни наступил конец. Как же так? Почему?
– Скорее всего сердечный приступ за рулем, – как бы извиняясь перед мальчиком, объяснил полицейский. – Машина выехала на встречную полосу, попала под тяжелый грузовик и оказалась выброшенной с обрыва. К сожалению, смерть наступила мгновенно и врачи уже ничем не могли помочь.
Леня молчал, во все глаза глядя на мужчину в полицейской форме. Он еще надеялся, что это дурацкий, чудовищный розыгрыш.
– Держись, парень. Держись. В жизни все бывает. Завтра придут представители из вашего консульства и позаботятся о тебе и о всех соответствующих формальностях, – добавил полицейский. Выразив еще раз свои соболезнования, он ушел.
Оставшись один в пустой квартире, Леня не находил себе места, весь вечер проплакал, а к ночи незаметно уснул.
Проснувшись рано утром, лежа с открытыми глазами, он попытался осознать происшедшее. Еще вчера все было так хорошо, о такой жизни, о свободе он всегда мечтал. Что делать? Ну что же делать? Возвращаться в Москву? Ни за что! Возвращаться в грязный подъезд, где его все время стерегут пацаны, в школу с занудными училками, в пустую квартиру, где будет витать дух его погибших предков? О них, как ни странно, он думал без сожаления. Ну, вернется, а потом? После школы явно загремит в армию. А дальше?.. Там все то же самое. Какой смысл? Нет, он отсюда не уедет. Ни за что!
Мысли метались, обгоняя друг дружку. Зачем уезжать?! Останусь здесь, в Америке. Деньги у него на первое время есть – мать по привычке держала их на полке под бельем, а там, глядишь, что-нибудь придумает.
Когда через несколько часов в дверь квартиры покойного профессора Шестернева постучался представитель советского консульства, Леня Шестернев находился уже далеко от дома. С небольшим школьным рюкзачком, набитым самыми необходимыми вещами, он автостопом добрался до Сан-Франциско и растворился в огромном городе.
Первые дни он упивался свободой. Целыми днями бродил по шумным улицам, пялясь на витрины магазинов, побывал в зоопарке, на стадионе, спускался к заливу. На ночь он забирался на какую-нибудь покачивающуюся у причала яхту и, устроившись на палубе среди канатов и парусов, думал о том, что теперь он один на всем белом свете и что будет дальше – неизвестно. Однако страха не испытывал, а только презрение к родителям, особенно к матери. Она, она во всем виновата! Говорил ей отец, что плохо себя чувствует. А ей все, как всегда, было по фигу. Но, между прочим, отец тоже хорош – размазня, никогда не мог постоять за себя.
Через три недели родительские деньги подошли к концу и для Лени наступили черные дни. Ему пришлось познать науку выживания – он все время проводил в поисках еды, рыская по оптовым рынкам, попрошайничая и подворовывая. Леня стремительно опускался на дно. Он с ног до головы зарос грязью. В ободранном, истощенном, нервном подростке уже трудно было узнать бывшего ученика одной из престижных московских спецшкол. Он голодал. Каждый следующий день начинался, как и предыдущий, с желания поесть. Леня доходил до отчаяния, хотя гордость и самолюбие не позволяли ему обратиться в советское консульство, мимо которого он довольно часто проходил, бродя по городу.
Глава 42
В то утро Леня Шестернев проснулся на скамейке в небольшом скверике напротив ночного клуба. Всю ночь над входом в клуб сияла неоновая реклама, до утра из-за неплотно прикрытых дверей доносились звуки музыки и громкий женский смех. Несколько раз сквозь сон Лене показалось, что чей-то мужской голос по-русски звал то ли Таню, то ли Саню.
Утром, стряхнув сон, он подумал: может, зайти? Если там русские, вдруг помогут и возьмут на работу?
Но, постояв у входа, он решил, что лучше вернется сюда к вечеру. Сейчас надо найти чего-нибудь пожевать.
В этот день ему повезло. На соседней улице у супермаркета стоял морской контейнер с фруктами, нужна была помощь в разгрузке.
К вечеру, изрядно подустав от тяжелой работы, Леня получил двадцать пять долларов и в маленьком магазине купил батон хлеба и пакет молока. Чернявый продавец, отсчитывая сдачу, окинул его подозрительным взглядом и молча подал пакет с продуктами.
Леонид решил эту ночь провести на старом месте у ночного клуба.
Наступили сумерки. Он торопился. На скамейке можно будет прокантоваться до утра. Леонид и предположить не мог, что от самого магазина за ним идут два парня. Проходя мимо клуба, он сбавил шаг. Потом остановился. А что, если зайти? Пацаны, с которыми он общался на пляже, рассказывали, что частенько подрабатывают на карманные расходы мытьем посуды. Вдруг его возьмут на работу? Он бы старался…
Удар в спину заставил его резко отскочить в сторону. Дальше все получилось, как в кино. Смуглый парень, выше и старше его самого, злорадно улыбаясь, схватил за запястья, а второй, юркий и наглый, сунул руку в карман джинсов и вытащил деньги.
– Ты что, гад? – заорал Леня почему-то по-русски.
Изловчившись, он сделал верзиле подсечку. Тот упал и с размаху ударился об асфальт. Второй, зажав деньги в кулаке, ударил Леонида под дых. Тут Леня озверел. Поливая грабителей площадным матом исключительно на родном языке, он молотил обидчиков со всей злостью, накопившейся в нем за эти тяжелые дни. Парни поначалу опешили, но потом быстро сообразили, что их двое и они явно сильней, и решили с белобрысым психом разговаривать методом силы – кулаками и ногами.
Драка привлекла внимание хозяина клуба. Джонни Томмазо сразу уши навострил, услышав знакомые слова «Дитынах! Бобтуюмьят!», раздававшиеся с улицы. Вот те раз! А ведь так его русские девочки объясняются между собой, когда не в духе. Он толкнул дверь и вышел на крыльцо. Ничего себе, двое против одного. А тот блондин совсем еще мальчишка! И, пожалуй, знает приемчики, умело отбивается.
– Пелять! – донеслось до него, когда блондин, сделав выпад, лягнул противника в пах. – Пелять ипона!
Тот согнулся, но второй подставил блондину подножку. Парень упал. И двое обидчиков стали ногами избивать поверженного мальца. Джонни Томмазо не любил, когда били лежачего. Он сбежал по ступенькам и, сграбастав двух пуэрториканцев за шкирку, отшвырнул в сторону.
– Пошли вон, подонки! – заорал он и отвесил пинка под зад и тому и другому. Парни, не оглядываясь, бросились бежать.
Леонид поднялся с тротуара и увидел перед собой пожилого широкоплечего мужчину лет пятидесяти пяти.
– А ты молодец! Отменно дрался, – сказал тот по-английски. – Мне показалось, ты что-то им пытался объяснить по-русски. Ты что, русский?
– А твое какое дело? – попятился Леонид, вытирая рукавом кровь, капавшую из рассеченной губы и надбровья.
– Ну-ну, не заводись! Звать тебя как?
– Леонид.
– Леонид? Здорово! Так звали короля Спарты. Слышал о таком древнегреческом государстве?
Леонид насупился.
– Я не грек, я русский!
– Ладно, ладно. Пусть так. Но дрался ты все равно как настоящий гладиатор, как Спартак. Слышал про него?
– Да, слышал. Моего отца звали точно так же.
– Почему звали? Где он сейчас?
– Погиб два месяца назад в автомобильной катастрофе… вместе с матерью, – сказал Леонид, и его голос дрогнул.
– Ну, парень, вот это действительно удар, все остальное – чепуха! – Джонни Томмазо обнял Леонида за плечи. – Зайдем-ка на минутку ко мне, – сказал он, подталкивая Леню к лестнице. – Умойся, у тебя все лицо в крови.
Когда Леонид смыл кровь и осторожно вытер распухшее лицо полотенцем, мужчина снова спросил его:
– А где ты живешь, парень?
– Нигде.
– И давно ты из России?
– Скоро пять месяцев. Но домой, в Москву, я возвращаться не хочу, – скороговоркой добавил Леонид.