ят за каждым столом, за каждой беседой. В этом смысле здешние порядки мало чем отличаются от порядков в заготовительном лагере.
– Я же сказал, что не могу об этом рассказывать. Но лучше постарайся дожить до семнадцати без заморочек, если на собственной шкуре не хочешь узнать, каково там, в заготовительных лагерях.
– Понял, не дурак, – отзывается собеседник. – «До семнадцати без заморочек» – мой новый девиз.
Панк откидывается на стуле; в глазах его горит обожание, которого Лев, по его собственному мнению, не заслуживает.
Когда время, отведенное для визита, истекает, Лев и его бывший пастор отправляются домой.
– Ну и как, продуктивно? – спрашивает Дэн.
– Трудно сказать. Может быть.
– «Может быть» – лучше, чем вообще ничего. Мальчик-умиш выполнил свое дневное задание.
В центральной части Кливленда есть дорожка для бега трусцой, проходящая вдоль берега озера Эри. Она огибает Научный центр Великих озер, затем проходит позади здания Зала Славы рок-н-ролла, где увековечены имена участников куда более значительного бунта, чем личный маленький мятеж Льва. Мальчик бегает здесь каждое воскресенье после обеда. Рок-н-ролльный музей наводит его на размышления о том, каково это – снискать себе одновременно и добрую и дурную славу и все же быть более обожаемым, чем ненавидимым, внушать больше восхищения, чем неприятия? Его передергивает при мысли, какого рода музейная экспозиция могла бы быть посвящена ему самому: Лев надеется, что никогда этого не узнает.
Для февраля погода стоит относительно теплая: около плюс пяти. По утрам – дождь вместо снега, а к вечеру – противная морось к вечеру вместо снежной пороши. Маркус бежит рядом – его тяжелое дыхание вырывается облачками пара.
– Зачем бежать так быстро? – пыхтит он. – Это же не соревнования. К тому же дождь!
– А дождь тут при чем?
– При том, что можно поскользнуться. Вон сколько мокрого снега кругом!
– Ну, я же не автомобиль, чтобы меня на поворотах заносило!
Лев шлепает по грязной луже, забрызгивает Маркуса и улыбается, слушая, как чертыхается брат. Годы поглощения фаст-фуда и многочасовое сидение над сводами законов в юридическом колледже дают о себе знать: хотя Маркуса и нельзя назвать обрюзгшим, его спортивная форма оставляет желать лучшего.
– Клянусь, если не перестанешь надо мной издеваться, это наш последний совместный забег! Позвоню копам, пусть они за тобой бегают, это у них получается отменно!
Самое смешное заключается в том, что Маркус сам настаивал на регулярных занятиях спортом. Он заговорил об этом сразу, как только Льва отдали под его опеку. В первые дни свободы, когда кровь мальчика еще не пришла в норму, подняться или спуститься по лестнице в таунхаусе Маркуса для его младшего брата было не легче, чем отработать пару часов в тренажерном зале; однако Маркус был твердо убежден: духовное выздоровление Льва напрямую связано с физической реабилитацией. Много недель Маркус чуть ли не толкал брата в спину, чтобы тот пробежал лишний квартал. И в самом деле, когда Лев только начинал бегать, за ним носился табун агентов ФБР. Они не отставали от Льва ни на шаг все воскресенья, когда тому разрешалось выходить из дому, – наверное, чтобы напомнить бунтовщику, что тот по-прежнему под домашним арестом. Постепенно они все-таки стали доверять следящему чипу и позволяли Льву находиться на улице без официального эскорта, требуя только, чтобы его сопровождали Маркус или Дэн.
– Если меня хватит инфаркт, виноват будешь ты! – ворчит брат из-за спины Льва.
Лев никогда не увлекался бегом, тем более на длинные дистанции. Прежде он играл в бейсбол, то есть был командным игроком. Но теперь ему больше подходят индивидуальные виды спорта.
Дождь припускает сильнее, и Лев останавливается, хотя пробежал только половину дистанции, и поджидает Маркуса. На углу у Зала Славы они покупают бутылку «Аквафины» у закаленного лоточника: наверное, он не перестанет продавать свой «Ред Булл», даже если наступит конец света.
Маркус пьет и пытается отдышаться, а потом как бы невзначай роняет:
– Вчера тебе пришло письмо от кузена Карла.
Лев отлично держит себя в руках, всем своим видом показывая: подумаешь, какое-то письмо.
– Если оно пришло вчера, почему ты сообщаешь мне об этом только сегодня?
– Потому что ты становишься такой… ну, ты знаешь.
– Нет, – с прохладцей произносит Лев, – не знаю. Какой?
Вообще-то Маркусу ни к чему распространяться об этом, ведь Лев прекрасно понимает, в чем дело.
Первое письмо от кузена Карла поставило его в тупик, пока он не догадался, что это закодированное послание от Коннора. С учетом строгого правительственного контроля над корреспонденцией Льва другого способа послать весточку у Коннора не было. Ему оставалось надеться, что Льву хватит сообразительности понять, о чем в них речь. Письма от кузена Карла приходят раз в несколько месяцев; штемпели на конвертах все время из разных мест, так что проследить их обратно к Кладбищу невозможно.
– О чем там? – спрашивает Лев брата.
– Письмо адресовано тебе. Хочешь верь, хочешь нет, но я не читаю твою почту.
Дома Маркус показывает письмо Льву, но держит его так, чтобы брат не дотянулся до него сразу.
– Обещай мне, что не провалишься в черную пучину отчаяния, а то ведь неделями сидишь и играешь в дурацкие видеоигры.
– Когда это я туда проваливался?
Маркус корчит выразительную гримасу, означающую «Да ладно тебе!» Он прав. Поскольку Лев под домашним арестом, заняться ему особенно нечем. Правда и то, что, получив весточку от Коннора, он всегда впадает в задумчивость, задумчивость переходит в депрессию, а депрессия заводит его в такие места, куда лучше не соваться.
– Пора бы покончить с той частью жизни, – советует Маркус.
– Ты прав и не прав, – отвечает Лев. Он не вдается в объяснения; он и сам не знает, что имеет в виду, просто так оно есть. Он вскрывает письмо. Почерк тот же, но Лев подозревает, что это не рука Коннора – тому нельзя оставлять следов. Верная подруга паранойя держит их всех в крепких объятиях.
«Дорогой кузен Левий!
Посылаю тебе запоздалое поздравление с днем рождения. Я знаю, четырнадцать значит для тебя гораздо больше, чем для многих других, учитывая испытания, которые ты прошел. Нам тут, на ранчо, спину разогнуть некогда. Большие мясозаготовительные компании угрожают задушить нас, но пока мы держимся. Разработали бизнес-план, который может спасти ферму, если до нас все же доберутся.
С тех пор как я стал главным управляющим ранчо, мы работаем как проклятые, а от соседей помощи не дождешься. Так бы хотелось все бросить и умотать куда-нибудь, но кто тогда позаботится о здешних работягах?
Нам известно, в каком ты положении и что ты не можешь приехать в гости. Да и не надо. В наших краях ходит коровье бешенство, так что лучше сюда не соваться и не испытывать судьбу.
Не болей и передай привет брату, он здорово нас поддерживает.
Лев перечитывает письмо несколько раз, анализируя различные варианты расшифровки. Инспекция угрожает разгромить Кладбище. Коннору трудно поддерживать убежище в рабочем состоянии, а от Сопротивления помощи мало. Лев отдалился от этого подпольного мира отчаявшихся душ, и получить от них весть – все равно, что услышать под ногами треск тонкого льда. Льву хочется бежать, неважно куда. Бежать к Коннору или от Коннора. Мальчик не знает, которое направление избрать, знает лишь, что топтаться на месте невыносимо. Как бы ему хотелось написать ответ! Но он понимает: это слишком рискованно. Одно дело – получать редкие письма от какого-то кузена, и совсем другое – отправлять весточку на Кладбище. Это все равно, что нарисовать мишень у Коннора на спине. К досаде Льва, общение с «кузеном Карлом» может быть только односторонним.
– Ну, как дела «на ферме»? – спрашивает Маркус.
– Не очень.
– Но мы же делаем все, что можем, правда?
Лев кивает. Маркус – активный член Сопротивления. Вызывается добровольцем на спасательные акции, вылавливает Беглецов и отправляет их в Убежища, помогает и деньгами, которые зарабатывает в качестве помощника юриста.
Лев протягивает письмо Маркусу. Тот читает и, похоже, расстраивается так же сильно, как Лев.
– Надо подождать и посмотреть, куда ветер подует.
Лев меряет гостиную шагами. На окне нет решеток, но на мальчика вдруг нападает клаустрофобия, будто его засадили в одиночку.
– Я должен открыто выступить против разборки, – заявляет Лев, пренебрегая конспирацией. Все равно его больше не подслушивают. Сейчас, когда он ведет жизнь отшельника, постоянное наблюдение ни к чему. Не могут же инспекторы сутки напролет следить за парнем, который только и делает, что бездельничает и бродит по дому брата. – Если я выступлю, люди прислушаются. Они же мне раньше сочувствовали, так ведь? Они прислушаются!
Маркус громко хлопает письмом по столу.
– Знаешь, для человека, который столько пережил, ты чересчур наивный! Люди сочувствовали не тебе, они сочувствовали маленькому мальчику, ставшему Хлопком. А ты для них – все равно что его убийца.
– Но мне надоело сидеть сложа руки! – Лев бросается из гостиной в кухню, чтобы не слышать брата, но Маркус следует за ним.
– Неправда! Ты много делаешь! Вспомни ваши с Дэном воскресные беседы.
Лев еще пуще свирепеет.
– Но это все в рамках наказания! Ты думаешь, мне нравится быть заодно с инспекторами? Нравится по их велению держать детей на коротком поводке?
Вот Коннор – в этом Лев совершенно уверен – никогда и ни за что не выполнял бы для инспекторов грязную работу.
– Ты сделал больше, чем кто-либо другой, Лев. Многое изменилось благодаря твоему вкладу. Пришло время и тебе пожить собственной жизнью – еще год назад ты и на это не мог рассчитывать. Так что если хочешь, чтобы все твои страдания были не напрасны, просто живи и оставь нам заботы обо всем остальном!