– Вы ограбили меня, как и всех здесь! Вы забрали у меня смысл жизни. Ты называешь это спасением? Да это проклятие!
– Мне очень жаль, что ты так считаешь.
Теперь ее черед злиться:
– Конечно, тебе жаль, что я так считаю! Всем тут жаль, что я так считаю! Так и будете долбить это, как попугаи, пока я не перестану так считать?
Лев вскакивает, оттолкнув стул, и начинает вышагивать взад-вперед. Листья папоротника с шуршанием задевают его одежду. Она его достала! Еще чуть-чуть, и он вылетит отсюда пулей… Но он делает глубокий вдох и поворачивается к ней.
– Я знаю, каково тебе сейчас, – говорит он. – Моя семья тоже промывала мне мозги, так что я с нетерпением ждал, когда меня разберут. Мозги промывали не только близкие, но и друзья, и церковь, да все, кто что-либо для меня значил. Единственный разумный голос принадлежал моему брату Маркусу, но я был слеп к его словам, до тех пор, пока меня не похитили…
– Ты хочешь сказать «глух», – перебивает Мираколина, и он останавливается, словно споткнувшись.
– А?
– Ты был глух к его словам, а не слеп. Определись со своими чувствами. Или не можешь, потому что совсем бесчувственный?
Он улыбается.
– А ты – достойный противник.
– И, кстати, не надо излагать свою биографию. Я ее и так знаю. Беглец из Акрона захватил тебя на дороге, где случилась большая авария, и использовал в качестве живого щита. О-очень благородно. Потом он перетряхнул тебе мозги, вот и все.
– Ничего он не перетряхивал! Я сам пришел к своим убеждениям, сам увидел, что такое разборка вообще и принесение в жертву в частности!
– Так, по-твоему, убийцей быть лучше, чем уготованным в жертву, да, Хлопок?
Лев придвигает стул и садится, почти спокойно. Мираколину задевает то, как быстро он перестал реагировать на ее издевки.
– Если живешь, не задавая вопросов, то когда вопросы вдруг обрушиваются тебе на голову, ты ответить не можешь, – говорит он. – Злишься, а справляться с гневом не умеешь. Да, я стал Хлопком, но только потому, что был слишком наивен и не понимал, как много беру на себя.
Теперь у Льва в голосе звучат эмоции, глаза заволокло слезами. Мираколине ясно: сейчас он откровенен, он вовсе не старается задурить ей голову. Похоже, говорит больше, чем намеревался. У Мираколины даже мелькает мысль, что она в нем ошибалась, но девочка одергивает себя.
– Ты думаешь, я – такая же, как ты, но это не так, – чеканит Мираколина. – Я не принадлежу к религиозному ордену, практикующему жертвоприношение. Мои родители сделали это вопреки своим верованиям, а не в соответствии с ними.
– Но тебя вырастили с верой в то, что это – твое предназначение, ведь так?
– Моим предназначением было спасти жизнь брата, став донором костного мозга, так что я выполнила его, когда мне не было и полугода.
– И тебя не возмущает, что ты родилась на свет только для того, чтобы помочь кому-то другому?
– Нисколько, – отвечает Мираколина, впрочем, слишком поспешно. Она поджимает губы, откидывается на спинку и ерзает: стул жестковат. – Может, я и возмущаюсь изредка, но понимаю, почему мои родители так поступили. На их месте я, возможно, сделала бы то же самое.
– Согласен. Но раз твоя цель уже достигнута, почему бы тебе не зажить собственной жизнью?
– Мое имя означает «маленькое чудо». А чудеса – это удел Господа, – отвечает она.
– Ничего подобного, – возражает Лев. – Чудеса – это дары Господа людям. Возвращать дары – значит, оскорбить дарителя.
Мираколина открывает рот для ответа, но ответа нет, потому что он прав. Будь он проклят с его правотой! Разве этот тип может быть хоть в чем-то прав?!
– Мы еще поговорим об этом, когда ты перестанешь задирать нос, – говорит он и жестом велит охраннику увести ее.
На следующий день в ее расписание вносят еще один урок, чтобы ей некогда было задумываться о чем не следует. Он называется «Творческие проекты» и проходит в комнате, которая в давние времена служила малой гостиной. Ободранные стены здесь увешаны потускневшими, изъеденными молью портретами. Мираколина иногда гадает, одобряют эти типы с одутловатыми лицами их занятия, не одобряют или им абсолютно все равно.
– Я предлагаю вам написать сочинение, – говорит учитель, мужчина в маленьких круглых очках.
Очки! Их в наше время найдешь только в антикварной лавке. Кому нужны очки, если существуют лазерные процедуры и вполне доступные трансплантаты? Откровенная наглость – так демонстративно носить на глазах эту странную штуковину! Смотрите, мол, у меня очки, поэтому я выше остальных!
– Напишите свою собственную историю – свою биографию. Только, не о той жизни, которую вы прожили, а о той, которую проживете. Сорок, пятьдесят лет вперед, начиная с нынешнего дня. – Учитель ходит по классу и размахивает руками. Наверно, воображает себя Платоном или другим мудрецом. – Спроектируйте грядущее. Расскажите мне, кем вы станете. Я знаю, это нелегко для вас, вы же не задумывались о своем будущем. Но теперь оно у вас есть. Отпустите фантазию на волю! Позвольте себе безрассудство! Развлекайтесь вовсю.
Он садится и откидывается на спинку стула, заложив руки за голову, очень довольный собой.
Ребята принимаются за дело. Мираколина нетерпеливо стучит ручкой по странице. Он хочет, чтобы она помечтала о будущем? Отлично. Сейчас она выдаст этим людям все по-честному, хоть они совсем не этого ждут.
«С сегодняшнего дня прошло несколько лет, – пишет она, – и мои руки принадлежат матери, потерявшей свои при пожаре. У нее четверо детей. Она ласкает их, купает, расчесывает им волосы и меняет пеленки вот этими самыми руками. Мои руки – ее сокровище, они для нее ценнее золота. Каждую неделю она делает моим рукам маникюр, хотя и понятия не имеет, кто я была такая.
Мои ноги принадлежат девушке, выжившей в авиакатастрофе. Она была звездой легкой атлетики, но обнаружилось, что мои ноги не годятся для этого вида спорта. Сначала девушка горевала по своей несбывшейся олимпийской мечте, но потом выяснилось, что мои ноги могут танцевать. Она выучилась танцевать танго и однажды, когда танцевала в Монако, встретила принца и покорила его сердце. Они поженились и теперь каждый год дают во дворце роскошный бал. Кульминацией бала всегда служит незабываемое танго двух королевских особ».
Чем дальше Мираколина пишет, тем неистовей ее ярость из-за потери всех блестящих возможностей, которые у нее украли.
«Мое сердце ушло к ученому, стоящему на пороге великого открытия: как приручить звездный свет и удовлетворить потребности человечества в энергии. Он уже было решил задачу, но с ним случился инфаркт. Благодаря мне он выжил и завершил труд своей жизни, сделав мир лучше для всех нас. Он даже получил Нобелевскую премию».
Неужели так странно желание отдать всего себя другим полностью и без остатка? Если это – именно то, чего хочет сердце Мираколины, почему ей в этом отказывают?
«Моя память – память о чудесном детстве, проведенном под крылом любящих родителей, – ушла к мятущимся, тревожным душам, у которых не было подобных воспоминаний. Но теперь, когда я стала их частью, они исцелились».
Мираколина сдает работу, и учитель, которому ее сочинение интересно более других, читает его, пока остальные дети еще пишут. Вид у него задумчивый. Сама не понимая, почему, Мираколина всегда интересовалась, что думают о ней учителя. Даже те, которые ей не нравились.
Учитель заканчивает читать и подходит к ней.
– Очень интересно, Мираколина, но кое-что ты пропустила.
– Что же?
– Свою душу. Кто получит твою душу?
– Моя душа, – с уверенностью заявляет она, – уйдет к Господу.
– Хм-м… – Учитель поглаживает пегую щетину на подбородке. – Значит, она уйдет к Господу, хотя все части твоего тела еще живы?
Мираколину не собьешь.
– У меня есть право думать так, если мне того хочется.
– Верно, верно. Вот только тут возникает проблема. Ты же католичка?
– Да.
– И добровольно отдаешь себя на разборку.
– И что?
– Что? Ведь если твоя душа покидает этот мир, то добровольная разборка ничем не отличается от самоубийства с посторонней помощью, а в католицизме самоубийство – смертный грех. Из чего вытекает, что согласно твоим верованиям, твоя душа отправится в ад.
Учитель удаляется, оставив ее в ошеломлении таращиться на оценку: А с минусом. Минус, должно быть, за вечное проклятие ее души.
25Лев
Мираколина не подозревает, как потрясла Льва своей строптивостью. Маленькие обитатели замка либо боятся Льва до дрожи, либо поклоняются ему, либо и то и другое одновременно, но Мираколина не питает к «герою» ни страха, ни почтения; она открыто ненавидит его. Почему это его беспокоит? Он ведь привык, что его ненавидят; недаром Маркус сказал: насколько публика испытывает жалость к бедному малышу Льву, настолько же она пылает презрением к чудовищу, в которое он превратился. Ну, хорошо. Он успел побыть и невинным малышом, и чудовищем; но здесь, в замке Кавено, это не имеет никакого значения. Здесь он почти божество. В каком-то смысле это даже забавно, только Мираколина стала булавкой, напоровшись на которую пузырь иллюзорной божественности лопнул.
В следующий раз они встречаются через неделю, на пасхальном балу. Уготованные в жертву славятся ужасающей неловкостью во всем, что касается отношений между полами. Свидания уготованным в жертву не грозят, их родители понимают это и о дружбе с противоположными полом почти не заговаривают. Этот вопрос всячески обходят и замалчивают, чтобы не пробуждать в ребенке, уготованном в жертву, жажды несбыточного.
– Наши подопечные обладают острым умом, – говорит Кавено на еженедельном собрании штаба, – но социальные навыки у них, как у шестилеток.
Точное описание. Прежде Лев и сам был таким же… впрочем, он и теперь особенно далеко в этой области не продвинулся. На свидание он не ходил ни разу.
В штабе Кавено около двадцати человек, и Лев – единственный, кто моложе тридцати. Лица взрослых выражают озабоченность, которая, похоже, намертво въелась в их черты. «Вдруг одержимость этих людей – результат печального жизненного опыта? – гадает Лев. – Вдруг они, как Адмирал, отдали своих детей на разборку, а потом раскаялись в своем решении? Чем продиктована их приверженность делу Сопротивления – личными мотивами или гражданской сознательностью?»