– Нужно устроить пасхальный бал, – объявляет Кавено со своего места во главе стола, – и призвать наших бывших уготованных в жертву вести себя как нормальные подростки. В пределах разумного, конечно. – Он обращается ко Льву: – Мы можем рассчитывать, что ты присоединишься к празднованию в качестве посланца доброй воли?
Все ждут, что Лев ответит. Это его немного раздражает.
– А если я скажу «нет»?
Кавено с недоумением смотрит на него:
– С какой стати тебе отказываться? Вечеринки и праздники любят все!
– Вовсе нет, – возражает Лев. – Последний праздник, на котором присутствовали эти дети, устраивался перед отправкой в заготовительный лагерь. Вы хотите напомнить им об этом?
Присутствующие шепчутся, пока не вмешивается Кавено.
– Те праздники были прощаниями. Наш будет чествованием начала новой жизни. Я очень надеюсь, что ты посетишь его.
Лев вздыхает.
– Куда деваться.
Как перечить человеку, имя которого носит этот замок?
Поскольку бальный зал – в плачевном состоянии, вечер устраивают в обеденном зале, сдвинув к стенам все столы и стулья. Установку для диджея помещают под портретом Льва.
Присутствие на празднике обязательно, поэтому собрались все бывшие уготованные в жертву.
Как и ожидал Лев, мальчики и девочки стоят напротив друг друга, как для игры в вышибалу. Все деловито поглощают пунш и сосиски, украдкой бросая взгляды на противоположную команду, будто опасаясь, что если их поймают за этим занятием, то дисквалифицируют.
Диджеем выступает один из взрослых. Бедняга старается, из кожи вон лезет, но поскольку призывы и подбадривания не достигают цели, он требует, чтобы все встали в круг и начали танцевать хоки-поки. Секунд через десять до него доходит, что просить бывших уготованных в жертву двигать разными частями тела бестактно, и, испугавшись, он пытается перейти сразу к «двигай всем подряд». Детвора веселится от души, поет куплет за куплетом и продолжает отплясывать даже после того, как музыка смолкает. Как ни странно, хоки-поки раскрепощает: когда музыка возобновляется, на танцполе уже резвится много ребятишек.
Льва среди них нет. Его вполне устраивает роль наблюдателя, хотя у него-то недостатка в партнерах не было бы. Да пригласи он на танец девочку, бедняжка самовоспламениться может!
Но тут Лев замечает на противоположной стороне зала Мираколину – та сложила руки на груди и с неприступным видом подпирает стенку. Лев решает: вот он, достойный вызов.
Мираколина замечает, что к ней направляется Лев, и ее взгляд начинает метаться из угла в угол – может, он все-таки не к ней идет? Как бы не так! Мираколина вздыхает.
– Эй, танцевать хочешь? – небрежно спрашивает Лев.
– Ты веришь в конец света? – отвечает она вопросом на вопрос.
Лев пожимает плечами.
– Не знаю. А что?
– А то, что я пойду танцевать с тобой на следующий день после него.
Лев улыбается:
– Надо же, шутка! Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора.
– А теперь послушай меня. Когда закончатся девчонки, готовые целовать землю, по которой ты ступаешь, можешь пригласить меня снова. Ответ все равно будет «нет», но я хотя бы сделаю вид, что раздумываю.
– Я читал твое сочинение, – говорит Лев. Мираколина даже вздрагивает от удивления. – Ты фантазируешь о танцующей принцессе. Не вздумай отнекиваться.
– Это мои ноги фантазируют, а не я.
– Ага, но, чтобы танцевать с твоими ногами, думаю, мне придется иметь дело со всей тобой целиком.
– Не придется, – возражает она, – к тому времени здесь не будет не только меня целиком, но и ни одной части меня. – Она бросает взгляд на портрет Льва, который в разноцветных лучах стробоскопа выглядит необычно. – А знаешь что? Почему бы тебе не сплясать с собственным портретом? Из вас выйдет отличная пара.
С этими словами Мираколина мчится к выходу из зала. Двое взрослых, стоящих у дверей, пытаются задержать ее, но она прорывается с боем.
Вокруг Льва поднимается гул голосов.
– Да она просто дура, – говорит кто-то.
Лев разъяренно поворачивается к тому, кто это сказал. Тимоти, мальчик, который прибыл сюда вместе с Мираколиной.
– А я бы то же самое сказал о тебе! – рычит Лев. – И обо всех остальных! – Но, поняв, что слишком далеко зашел, поправляется: – Нет, это не так. Но не стоит вам осуждать ее.
– Да, Лев, – послушно говорит Тимоти. – Не буду, Лев. Извини, Лев.
Затем одна девочка, видимо, наименее стеснительная из всех стеснительных, делает шаг вперед.
– Я потанцую с тобой, Лев.
Он ведет ее на середину зала и танцует и с ней, и с другими девочками, а его портрет взирает на них сверху вниз с раздражающим высокомерием святого.
На следующий день обнаруживается, что портрет варварски изуродован.
В самой середине поперек него аэрозольной краской написано очень грубое слово. Завтрак начинается с опозданием: приходится ждать, пока уберут изгаженную картину. Из кладовой исчез аэрозольный баллончик с краской. Кто его стащил, неизвестно. Впрочем, догадок пруд пруди, и все указывают на одну личность.
– Это точно она! – внушают Льву дети. – Мираколина! Она одна здесь против тебя!
– А откуда вы знаете, что она одна? – резонно спрашивает Лев. – Просто она – единственная, у кого хватает духу выступить открыто.
Из уважения ко Льву ребята не обвиняют Мираколину прямо в лицо. Взрослые дипломатично молчат.
– Думаю, нам нужно больше камер наблюдения, – предлагает Кавено.
– Что нам действительно нужно, – возражает Лев, – так это больше свободы слова. Тогда такого не будет.
Кавено оскорблен до глубины души.
– Тебя послушать, так здесь заготовительный лагерь! У нас каждый волен высказываться свободно.
– Похоже, вашу точку зрения разделяют не все.
26Мираколина
Целый день обитатели замка обдают Мираколину ледяным холодом. А вечером в ее дверь стучат. Она не отзывается. Зачем? Все равно войдут, ведь на дверях спален нет замков.
Дверь медленно отворяется, и в комнату входит Лев. При виде него сердце девочки начинает биться чаще. Она уверяет себя, что это от гнева.
– Если ты пришел обвинить меня в порче твоего портрета, то сознаюсь. Я больше не могу скрывать правду. Это сделала я. А теперь приступай к наказанию. Забери отсюда все эти вдохновляющие фильмы. Давай, не стесняйся!
Лев останавливается.
– Прекрати! Я знаю, что это не ты.
– О-о… Так вы поймали вандала?
– Не совсем. Я просто знаю, что это не ты.
Ну что ж, приятно быть оправданной, хотя, если честно, Мираколине было лестно считаться главной подозреваемой.
– Тогда что тебе нужно?
– Я хотел извиниться за то, как с тобой обошлись по дороге сюда. Транквилизатор, повязка на глазах и все прочее. То есть то, чем они здесь занимаются, конечно, очень важно, но я не всегда согласен с их методами.
Мираколина подмечает, что он впервые за все время сказал «они» вместо «мы».
– Я здесь уже несколько недель, – говорит она. – Почему ты только сегодня решил извиниться?
Лев смахивает длинные пряди со лба.
– Не знаю… Вообще-то, меня это все время мучило.
– Ах, вот оно как… И что, ты ходишь и извиняешься перед каждым здесь, в замке?
– Нет, – признается Лев. – Только перед тобой.
– Почему?
Он пускается мерить шагами ее комнатку.
– Потому что ты до сих пор злишься, – говорит он чуть громче. – Почему ты такая злая?
– Единственный, кто злится в этой комнате, – это ты, – с непоколебимым спокойствием заявляет Мираколина. – А вот за ее пределами недовольных полно. Иначе почему испортили твой портрет?! Не от большой же любви!
– Забудь про портрет! – вопит Лев. – Мы сейчас говорим о тебе!
– Тогда прекрати орать, или я попрошу тебя убраться отсюда. Хотя стоп, я и так попрошу тебя убраться. – Мираколина указывает на дверь. – Выметайся!
– Нет.
Мираколина швыряет в него щетку для волос. Щетка ударяет Льву по лбу, отлетает к стене и падает за телевизор.
– Ой! – Он с гримасой хватается за лоб. – Больно!
– Вот и прекрасно, я этого и хотела!
Лев сжимает кулаки, рычит, разворачивается, будто сейчас выскочит из комнаты, но… остается на месте. Поворачивается обратно к девочке, разжимает кулаки и умоляющим жестом протягивает к ней раскрытые ладони, словно говорит: видишь, тут у меня стигматы. Ну да, может быть, руки у него в крови, но это совершенно точно не его кровь.
– Значит, так теперь будет всегда? – спрашивает он. – Ты будешь все время кукситься, огрызаться и портить существование всем вокруг? Неужели тебе больше ничего не хочется от жизни?
– Нет, – отрезает она. – Моя жизнь закончилась в тринадцатый день рождения. С этого момента я должна была стать частью жизни других людей. Меня это полностью устраивало. Этого я хотела и до сих пор хочу. Неужели это так трудно понять?!
Лев долго смотрит на Мираколину, а Мираколина представляет Льва во всем белом. Тот мальчик, такой чистый и незапятнанный, наверняка понравился бы ей… Но парень, стоящий перед ней сейчас, – совсем другой человек.
– Очень жаль, – говорит она таким тоном, что понятно, ей нисколечко не жаль, – но я, кажется, не поддаюсь перепрограммированию.
Мираколина отворачивается и ждет несколько секунд, зная, что Лев смотрит на нее. Затем она поворачивается обратно и видит, что его в комнате нет. Он ушел, закрыв за собой дверь так тихо, что она даже не услышала.
27Лев
Очередное заседание штаба. Лев не понимает, почему они упорно зовут его на эти собрания, ведь его Кавено никогда не слушает. Здесь он чувствует себя чем-то вроде комнатной собачки или любимой игрушки-талисмана. Но на этот раз он заставит их выслушать!
Собрание еще толком не началось, а Лев уже говорит так громко, что все внимают ему, а не председательствующему Кавено.
– Почему мой портрет вернули?! – гремит Лев. – Один раз его уже испортили, зачем вывешивать снова?!