Самый длинный отрезок пути им предстоит проделать в багажном отсеке «Грейхаунда» – они забираются туда, пока никто не видит. Автобус направляется из Талсы в город Альбукерке, что в Нью-Мексико, соседнем с Аризоной штате.
– Ты когда-нибудь скажешь мне, где закончится наше путешествие?
– Мы едем в Тусон, – говорит он, не вдаваясь, однако, в подробности.
Автобус отходит в пять вечера, поездка продлится всю ночь. Гнездышко, которое они устроили себе между чемоданами и баулами, – довольно уютное, но через пару часов после отправления Лев обнаруживает проблему. В их закутке кромешная тьма, но Мираколина, похоже, чувствует неладное.
– Что с тобой?
– Ничего особенного, – говорит Лев. И тут же признается: – Мне надо пописать.
– Ах, вот как! – надменно отзывается Мираколина; небось годами тренировалась, чтобы выработать такой тон. – А я вот думаю головой, и позаботилась об этом еще на автовокзале.
Проходит минут десять, и Льву ясно: катастрофа неминуема.
– Уж не собираешься ли ты намочить штаны? – осведомляется его спутница.
– Нет! – пыхтит Лев. – Я лучше взорвусь!
– Ну, по этой части у тебя есть опыт.
– Очень смешно.
Когда автобус подпрыгивает на ухабах, Льву становится невмоготу. Но не гадить же прямо здесь, в багажном отделении! Хотя… Кругом столько отличных чемоданов, содержимое которых очень неплохо впитывает жидкость. Отодвинувшись от Мираколины, он расстегивает молнию на чьем-то чемодане.
– Ты собираешься нассать в чужой чемодан?!
– А у тебя есть идея получше?
И тут, совершенно неожиданно, Мираколина издает смешок, затем начинает хихикать и, наконец, хохочет во все горло:
– Ну и дела! Он сейчас напустит в чей-то чемодан!
– Тихо! Хочешь, чтобы пассажиры услышали?
Но Мираколину уже не остановить – она хохочет так, что живот сводит.
– Они… открывают свой… чемодан… – выдавливает она между приступами смеха, – а все вещички обоссаны!
Льву, однако, не до смеха. Он открывает чемодан и щупает его содержимое, чтобы удостовериться, что здесь только одежда и никакой электроники, иначе ему несдобровать… А Мираколина, знай себе, закатывается:
– А я-то из себя выходила, когда у меня как-то шампунь разлился!
– Шампунь! – восклицает Лев. – Ты гений!
Он вслепую перерывает сначала один чемодан, потом другой, третий, пока не находит большой флакон шампуня. Содержимое он выливает в угол багажного отсека, а освободившуюся емкость, не теряя ни секунды, заполняет, чем положено. Ох, какое облегчение! Закончив, он плотно завинчивает крышку. Сунуть, что ли, флакон обратно в чемодан? Нет, решает Лев, пусть катается вон там, в дальнем углу.
Испустив глубокий вздох, мальчик возвращается к Мираколине.
– А руки помыл? – прикалывается та.
– А зачем их мыть? – хмыкает Лев. – Они и так все в шампуне!
Теперь покатываются оба. Приостановившись, чтобы перевести дыхание, они полной грудью вбирают разлитое в воздухе приторное благоухание фруктового шампуня, и хохочут еще неистовей, пока совсем не выбиваются из сил.
В наступившем молчании что-то неуловимо меняется. Напряжение, возникшее между ними при первой встрече, тает. Мерное покачивание автобуса убаюкивает; Лев чувствует, как голова Мираколины ложится ему на плечо. Он боится пошевелиться, чтобы не разбудить свою спутницу. Мальчик счастлив. Само собой, упрямица ни за что бы этого не сделала, если бы ее не клонило в сон.
И тут она вдруг произносит голосом, в котором не слышно и намека на дремоту:
– Я прощаю тебя.
И снова из самой глубины его души поднимается волна, как в тот день, когда он понял, что родители никогда не примут его обратно. Этот поток эмоций невозможно сдержать, и во всем мире не найдется емкости, которая вместила бы его. Лев силится подавить подступающие рыдания, но его грудь предательски подергивается в такт тихим всхлипам – не остановить, как давешний смех Мираколины. Она, конечно, знает, что Лев плачет, но ничего не говорит; ее голова так и лежит у него на плече, и ее волосы вбирают в себя его слезы.
Все это время Лев не осознавал, в чем нуждается больше всего на свете. Ему не нужно было ни жалости, ни поклонения. Ему нужно было прощение. Нет, не от Господа, тот и так прощает всех. И не от людей, подобных Маркусу или пастору Дэну, которые всегда стояли на его, Льва, стороне. Ему необходимо было прощение от мира непрощающих. От того, кто не принимал его. От такого человека, как Мираколина.
И только когда его тихие всхлипывания прекращаются, он слышит падающие в тишине слова.
– Ты такой странный…
Она отдает себе отчет в том, какой дар только что поднесла ему? Да, она все понимает.
Льву кажется, его мир перевернулся. Может, это результат усталости и стресса, но сидя в тряском, пропахшем шампунем багажном отсеке, он чувствует, что жизнь прекрасна и удивительна.
Оба закрывают глаза и задремывают в блаженном неведении относительно коричневого фургона с помятой крышей и разбитым боковым стеклом, который следует за автобусом от самой Талсы.
57Коннор
– Болтают и болтают! – сообщает Коннору Хайден. – Сплошная болтовня!
Хайден бегает по тесному пространству начальнического самолета, периодически стукаясь головой о потолок. Коннор редко видит своего друга в таком возбуждении. До сих пор Хайдену удавалось держать весь свет на длинном поводке своего сарказма.
– И что, так только в тусонской полиции или на инспекторских частотах тоже?
– Да везде! – вскрикивает Хайден. – По радио, в емэйлах – во всем, что мы только можем засечь. Прога-анализатор включила режим повышенного уровня опасности.
– Мало ли что там сделала какая-то прога, – отмахивается Коннор. – Все эти программы живут своей жизнью, так что…
– Ага, как же. Вся эта болтология – про нас. Правда, закодированная, но мы крякнули ее без проблем.
Видимо, паранойя Коннора заразила и Хайдена.
– Послушай, дыши глубже и давай, рассказывай подробно.
– Хорошо. – Хайден снова принимается бродить туда-сюда, но уже медленнее, и старается в прямом смысле слова дышать глубже. – За последние две недели в городе сгорели три дома. Три дома в разных районах Тусона сгорели дотла. Угадай, кого в этом обвиняют? Правильно, нас.
Кисть татуированной руки Коннора сжимается в кулак. Тот самый железный кулак Роланда, о котором говорил Адмирал. Трейс предупреждал, что есть люди, которые только и ждут повода, чтобы сровнять Кладбище с землей. А если предлога нет, его можно запросто сфабриковать!
– Где Трейс? – рычит Коннор. – Уж он должен знать, если копы что-то мутят.
Хайден озадаченно таращит на него глаза.
– Трейс? При чем здесь Трейс? Почему это он «должен знать»?
– Неважно почему, просто он знает и все. Мне надо потолковать с ним.
Хайден качает головой.
– Его нет.
– Как это, нет? Ты что городишь?
– Его со вчерашнего дня никто не видел. Я думал, ты послал его с каким-то поручением.
– Вот черт! – Коннор рубит кулаком в переборку – хлипкий стеклопластик трещит. Значит, Трейс, наконец, определился, на чью сторону встать. А без него планом побега можно подтереться. Только Трейс умеет пилотировать «Дримлайнер».
– Есть еще кое-что. – Хайден делает паузу, давая понять, что выпуск программы «Дурные вести» не окончен. – Во всех трех сгоревших домах жили кандидаты на разборку, и все три дома сгорели за сутки до того, как в них должны были наведаться инспекторы-сборщики. Я проверял – детишки значились в нашем списке. И все трое подкидыши.
– Ты последние мозги растерял?!
Коннор даже не пытается скрыть свою ярость, влетая в «Джимбо», где Старки тренируется как ни в чем не бывало.
– Ты о чем?
– О том, черт бы тебя подрал!
Остальные ребята бросают свои тренажеры и медленно сжимают зловещее кольцо вокруг обоих лидеров. Только сейчас Коннор замечает, что Старки полностью окружил себя подкидышами. В «Джимбо» нет ни единого человека, выращенного собственными биологическими родителями.
– И много вас было с ним на операциях? – допытывается Коннор. – Много среди вас таких же идиотов, как ваш начальничек?!
– Дай-ка я тебе кое-что покажу, Коннор. – Старки неторопливо направляется к мальчику, сидящему на боковой скамье; лицо парнишки перекошено от злобы и страха. – Вот, познакомься с Гарретом Парксом, самым свеженьким членом «Клуба подкидышей». Мы освободили его прошлой ночью.
Коннор окидывает мальчишку взглядом с ног до головы. У новенького подбит глаз и распухла губа. Похоже, «освободители» особо не церемонились.
– Они сожгли твой дом. Ты знаешь об этом? – спрашивает его Коннор.
Парнишка боится взглянуть ему в глаза.
– Ну, знаю…
– Он знает и то, – вмешивается Старки, – что так называемые родители собирались отдать его на разборку. Мы его спасли и послали предупреждение другим, чтобы неповадно было.
– Да уж, послали так послали! Инспекторов вы послали! На нас! Дали четкий сигнал, что пора с нами расправиться. Вы не спасли этого парня, вы его угробили. Вы угробили всех нас! Неужели ты действительно считаешь, что мы можем жечь их дома, а они сложат лапки и станут это терпеть?!
Старки скрещивает руки на груди.
– Пусть попробуют сунуться! У нас есть оружие. Мы всех пощелкаем!
– И надолго нас, по-твоему, хватит? На час? На два? Сколько бы у нас ни было оружия, у них его больше, и они будут лезть, как тараканы, пока не убьют или не повяжут нас всех!
Наконец-то на лице Старки мелькает тень неуверенности.
– Да ты просто трус! – орет Бэм, сверля Коннора пылающим взглядом, в точности так же, как в тот день, когда он выгнал ее пинком под зад из продуктовой кладовой.
– Ага, точно, трус, – подхватывают остальные.
Услышав хор единомышленников, Старки снова наглеет и загоняет возникшие было сомнения под крепкую броню самоуверенности.
– Я здесь уже достаточно долго, чтобы сделать вывод, – цедит он. – Знаешь, какой? Ты лишь нянька для сосунков. Не такой лидер нужен Кладбищу. Здесь нужен человек, который не побоится вывести нас на улицы! Я дал тебе возможность уйти, но ты этого не сделал. Ты не оставил мне выбора. Теперь я должен убрать тебя.