, «с нетерпением ждущая падения фашистского режима»{236}. Советская пропаганда выражала солидарность с еврейским населением Германии, регулярно помещая материалы о гонениях, погромах, зверских расправах в отношении евреев. В СССР проводились акции протеста против антисемитской политики нацистов{237}.
Таким образом, до середины 1939 г. советская пропаганда вела последовательную воспитательную работу в духе ненависти к фашизму и его идеологии{238}. Однако затем, в связи с неудачей установления союза с Великобританией и Францией, конфликтами с Японией и другими внешнеполитическими обстоятельствами, советское руководство берет курс на сближение с Германией. 23 августа 1939 г. был подписан советско-германский Пакт о ненападении. 31 августа 1939 г. на внеочередной 4-й сессии Верховного Совета СССР В.М. Молотов торжественно объявил о «конце вражды между Германией и СССР»{239}. В Советском Союзе произошло резкое свертывание антифашистской и антигерманской пропаганды. Произведения искусства, в которых имелись соответствующие мотивы, были «отсеяны»{240} — в том числе, из проката был изъят кинофильм «Александр Невский»{241}. Цензура пресекала антифашистские и антигерманские мотивы в публикациях прессы и пр.{242} Через Коминтерн было оказано давление на компартии западных стран, которым была дана директива о сворачивании борьбы против германского фашизма{243}.
Заключение Пакта вызвало в СССР неоднозначную реакцию, внесло определенную дезориентацию и в массовое сознание, и в деятельность пропагандистских структур. Официально провозглашенный советским руководством курс на сближение и даже «дружбу» с нацистской Германией не находил широкого отклика среди общественности, так как такой курс разрушал формировавшийся годами враждебный стереотип германского фашизма{244}. Многие советские граждане проявили негативную реакцию на заключение Пакта{245}, отмечая его «временный характер», воспринимая его как «дипломатическую уловку» или как обман со стороны нацистов. Однако заключение Пакта привело к появлению и прогерманских настроений. Осенью 1940 г. было выявлено, что «некоторые красноармейцы войну между Германией и Англией считали справедливой со стороны Германии». Назначение в Германию советского посла В.Г Деканозова (он сохранил за собой пост заместителя наркома иностранных дел СССР) рассматривалось как «новый этап дружбы СССР с Германией»{246}. Безусловно, такие настроения были результатом воздействия новых мотивов советской пропаганды.
В 1940 г. в отношениях Советского Союза и Германии вновь наступило охлаждение. По указанию властей СССР с августа 1940 г. деятельность Коминтерна приобрела замаскированную антигерманскую направленность{247}. После визита В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. произошло усиление антигерманских настроений советского руководства{248}, тем более что в декабре 1940 г. в руках советской военной разведки оказались основные положения плана «Барбаросса»{249}. В материалы советской пропаганды стали возвращаться антигерманские мотивы, которые в закрытых пропагандистских материалах появились уже осенью 1940 г. В марте 1941 г. Сталинская премия была присуждена фильму «Александр Невский», а в апреле 1941 г. фильм был снова выпущен в кинопрокат. В марте — апреле 1941 г. в ТАСС была создана новая редакция пропаганды, которая начала подготовку к идеологической войне с геббельсовским Министерством пропаганды{250}. Передовица «Правды» от 1 мая 1941 г. гласила, что в СССР «выброшена на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на “высшие” и “низшие” расы» — в этой фразе содержался ясный намек на нацистскую идеологию{251}. Кульминацией возврата к антигерманской политике в преддверии войны стала речь И.В. Сталина перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 г. — помимо констатации захватнических устремлений Германии в Европе, И.В. Сталин прямо указывал на нее как на страну, начавшую новую мировую войну. Люди, слышавшие эту речь, сделали однозначный вывод о неизбежности войны с Германией{252}, что и сбылось 22 июня 1941 г.
В преддверии войны «национализация» советской политики была усилена. Была развернута пропаганда изоляционизма, культивировалась уверенность в том, что Советский Союз живет в условиях «враждебного окружения»{253}, что подкреплялось самой реальностью — конфликтами между СССР с Японией у оз. Хасан и на р. Халхин-Гол в 1938–1939 гг., Советско-финляндской войной 1939–1940 гг., исключением СССР из Лиги наций 14 декабря 1939 г. В рамках политики изоляционизма в Советском Союзе была развернута борьба с «низкопоклонством», которое на состоявшемся в 1939 г. XVIII съезде ВКП(б) было осуждено как нетерпимое для советского человека чувство{254}. Было объявлено о неприемлемости и даже преступности пропаганды «западной и восточной буржуазной культуры» (немецкой, английской, польской, турецкой, иранской, китайской и др.){255}. Необходимость борьбы с «низкопоклонством» усилилась после присоединения к СССР в 1939–1940 гг. «западных территорий», где многие советские военнослужащие, включая агитаторов и пропагандистов, были поражены зажиточностью населения и изобилием товаров{256}. С такими настроениями властям приходилось бороться. В частности, Политбюро ЦК ВКП(б) категорически осудило восторженный очерк писателя А.О. Авдеенко о жизни Северной Буковины{257}.
В «военной пропаганде» СССР на второй план была отведена ранее превалировавшая в ней идеология «пролетарского интернационализма»{258}. Партийные органы указывали на необходимость изживания вредного предрассудка, «что будто бы в случае войны население воюющих с нами стран обязательно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии, а на долю Красной Армии останется пройтись по стране противника триумфальным маршем и установить Советскую власть». Поэтому было предписано вести пропаганду на основе доктрины советского патриотизма: «Где [бы] и при каких бы условиях Красная Армия ни вела войну, она будет исходить из интересов своей Родины»{259}. Было объявлено, что советские люди не должны заботиться о том, кто победит в войне — Германия или Великобритания, но «должны укреплять оборонную мощь нашей страны»{260}. Таким образом, приоритет получила развернутая ранее идеология защиты СССР своими силами, продолжения дело «справедливых, незахватнических войн» русского народа{261}, без расчета на помощь «мирового пролетариата».
К маю 1941 г. советское руководство, дав органам пропаганды указание расширить публикацию материалов «на тему о советском патриотизме»{262}, склонилось к еще большему усилению «национализации» политики. И.В. Сталин сказал Г. Димитрову: «Нужно развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом. Пролетарский интернационализм должен опираться на этот национализм»{263}. В том же месяце была опубликована написанная в 1934 г. работа И.В. Сталина «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”», в которой глава советского государства обрушился на «классика марксизма» с жесткой критикой его русофобских высказываний{264}.
Однако комплекс мер в рамках нового курса до начала войны реализовать полностью не удалось. Многолетнее воспитание советских людей в классовой пролетарской идеологии заставляло их вычленять рабочего и крестьянина из общей массы врагов, отделяя их от «господ-эксплуататоров»{265}. Настроения, основанные на «пролетарском интернационализме», были губительны, ведь к этому времени руководство страны осознавало как призрачность расчетов на «Мировую революцию»{266}, так и изменившееся в негативную сторону восприятие СССР в мире после участия в разделе Польши в 1939 г., Советско-финляндской войны 1939–1940 гг. и неоднозначно «добровольного» присоединения Прибалтики в 1940 г. Перестройку политики и военной пропаганды на «национальные рельсы» советскому руководству пришлось реализовывать уже в условиях начавшейся 22 июня 1941 г. войны.
Таким образом, роль национального фактора в советской политике предвоенного периода была масштабной: были отброшены «гиперинтернационалистские» перегибы политики 1920-х гг., разработана новая идеология на основе государствообразующего «русского фактора» (в будущем предполагалось сформировать «советскую нацию» на основе русской идентичности) и приверженности историческим традициям «великодержавия». Однако придание приоритета русскому национальному фактору не означало, что советское государство стало «национальным». Новая национальная политика служила укреплению положения власти, которая осознала, что коммунистическая идеология в чистом виде не может быть фундаментом жизнедеятельности СССР в условиях отказа от «Мировой революции». Русский национальный фактор был выбран в качестве «цемента» для объединения всех народов Советского Союза, поэтому «русская» идентичность не выпячивалась, а размывалась среди «советской», став достоянием всех народов СССР. Фактически, «советское» стало означать «русское», что напоминало дореволюционную практику смешения «российского» и «русского».