Хохария потерла шею.
– Ну, какие-нибудь идеи у меня наверняка появятся, но только сегодня вечером я и пробовать ничего не буду. Усталость затуманивает взгляд.
Мари согласно кивнула и стала объяснять, как добраться до лагеря, который был разбит за границей опустошенной земли и где все дозорные, не занятые уходом за пострадавшими, ночевали. Когда она сделала паузу, Фаун показала на Дага и спросила:
– Мари, я в самом деле не могу его коснуться?
– Кто знает, – ответила Мари. – Выяснение этого может дорого тебе обойтись.
«Или нет», – подумала Фаун.
– Я ведь проделала весь этот путь...
С усталой симпатией Хохария сказала:
– Мы же говорили тебе, чтобы ты осталась дома, дитя. Ты ничего не сможешь здесь сделать, кроме как убиваться.
– И мешать, – почти неслышно пробормотал Отан.
– Но я чувствую Дага! Все еще чувствую!
На лице Хохарии не появилось надежды, но все же она приподнялась, перегнулась через Дага и стала ощупывать левую руку Фаун.
– Что-нибудь изменилось за последнее время?
– Боль усилилась, когда я подошла к Дату, но определенности не прибавилось, – признала Фаун. – Как странно: Даг проделал все это, чтобы я чувствовала себя увереннее, а я только больше тревожусь.
– Это твоя тревога или Дага?
– Я не могу различить.
– Ну... – Хохария выпустила ее руку и села на пятки. – На мой взгляд, это не помогает нам продвинуться дальше. По крайней мере пока. – С болезненным кряхтением она поднялась на ноги, и все остальные поднялись тоже.
Фаун умоляюще протянула руки к Мари.
– Наверняка ведь есть что-то, что я могла бы делать!
Мари взглянула на нее и вздохнула, но в этом вздохе было понимание.
– Нужно стирать белье и тряпки, которыми несчастных подтирают.
Фаун стиснула руки.
– Уж это-то я могу делать. – И что хорошо: эта работа позволит ей остаться в роще, а не отправляться в изгнание, на милю от Дага.
– Ах, какое важное дело! Ты столько проскакала, чтобы заняться стиркой, крестьянка! – протянул Отан, не заметивший, какой взгляд при этих словах на него бросили женщины-дозорные. Фаун было нетрудно догадаться, кому до сих пор приходилось заниматься стиркой.
– Нельзя сказать, чтобы тряпок была такая уж куча. В этих бедолаг так трудно влить хоть что-то, что и выходит из них немного. Во всяком случае, ты займешься этим не сейчас, Фаун. Ты выглядишь совсем вымотанной, – твердо сказала Мари.
Фаун коротко кивнула, признавая ее правоту. Все начали устраиваться на ночлег, усталых коней, включая Грейс, дозорные отвели в расположенный на востоке лагерь, но Фаун сумела отнести свои седельные сумки и одеяло туда, где лежал Даг. Ее сводил с ума запрет касаться его, но она нашла своим рукам и другие занятия: стала помогать у костра готовить бульон и жидкую кашу, которыми опытные женщины-дозорные кормили бесчувственных пленников.
Хохария еще раз более тщательно осмотрела своих безмолвных пациентов, и на ее лице появилось выражение крайнего огорчения.
– Я с тем же успехом могла бы быть деревенским костоправом, – пробормотала она, опускаясь на колени рядом с Дагом. Фаун едко подумала: может быть, и в самом деле было бы лучше, окажись среди них деревенский костоправ: крестьянским лекарям и повитухам всегда приходилось полагаться на догадки, на косвенные свидетельства. Они, должно быть, со временем делались в этом весьма искусными.
На следующее утро, как только она оказалась в силах подняться и двигаться, Фаун решительно взялась за стирку. По крайней мере эта работа нагружала не те мышцы, которые так перетрудились за предыдущие три дня. Закатав выше колен дорожные штаны, Фаун вошла в прохладную воду, толкая перед собой плотик из стволов погибших деревьев, нагруженный запачканными одеялами и тряпками. Вода для заболоченного озера была удивительно чистой и ничем не пахла, что очень подходило для стирки. К тому же отсюда Фаун была видна длинная тень под ясенем, которая была Дагом, и силуэты Стражей Озера, ухаживавших за пленниками в роще, закрыв свой Дар.
К удивлению Фаун один из Стражей Озера – не дозорный, а кто-то из жителей разрушенного селения – подошел и присоединился к ней, молча отскребая и выкручивая мокрые одеяла.
Единственная произнесенная им фраза была:
– Ты крестьянка – жена Дага Редвинга. – Это было утверждение, а не вопрос, и Фаун оставалось только кивнуть. Выражение лица мужчины было странным – замкнутым и отстраненным, так что Фаун не решалась заговорить с ним и только тихо благодарила, когда тот передавал ей выжатые тряпки. Страж Озера взял на себя самую трудную работу – стал развешивать тяжелые мокрые одеяла на мертвых деревьях; поскольку он был гораздо выше Фаун, ему было легче дотянуться до голых ветвей. Когда они закончили, мужчина только коротко сообщил:
– Видишь ли, кузнец Артин – мой отец.
Хохария то присматривалась к своим пациентам, подойдя плотную и прищурившись, то отходила и смотрела на них издали, то, сев на пень, чертила палкой на земле какие-то линии; потом она принялась кричать, щипать бесчувственные тела, колоть их иголкой, встряхивать полусформировавшихся глиняных людей в их влажных колыбелях; Мари и Сауну с трудом удалось отговорить ее от убийства на пробу одной из тварей. Устав от всех этих безрезультатных действий, Хохария уселась, скрестив ноги, рядом с Дагом и нахмурилась еще больше.
Фаун сидела неподалеку от нее, жуя ломоть сырого кидальника. Она жалела, что не может накормить им Дага – может быть, вкус настоящей еды Стражей Озера напомнил бы ему дом? Но даже если бы Фаун могла коснуться Дага, заставить его жевать она не смогла бы – он воду-то глотал с трудом. Фаун подумала, что смогла бы сварить кидальник, размять и развести до жидкой кашицы, как бы неаппетитно это ни выглядело.
– К какому выводу ты пришла? – тихо спросила она Хохарию.
Та только покачала головой.
– Это не то, к чему могла бы привести преувеличенная связь Дара влюбленных. Какая-то часть Злого все еще сохраняется в пленниках – что-то вроде скрученного спиралью и находящегося внутри подкрепления Дара, раз оно пережило Злого. Загадка в том, что поддерживает существование этой сети... впрочем, не такая уж и загадка: это Дар, то ли глиняных людей, то ли людей, то ли и тех, и других. Скорее всего, конечно, людей.
– Как... как клещ? Или глист? Только сделанный из Дара, – добавила Фаун, чтобы показать, что ей это понятно.
Хохария неопределенно помахала рукой, не отвергая сравнения, но и не соглашаясь с ним.
– Дар изменен – изменен Злым. Должно быть... Ну, можно не сомневаться – тут очень сложная система. Я все еще не могу понять, каким образом она привязана к определенному месту. Главный вопрос: как долго она просуществует? Растворятся ли постепенно наложенные Злым узы, как это бывает при подкреплении Дара целителем? А если так, что произойдет: оправятся пленники или умрут? Ослабляет ли их только паралич Дара или их изнутри грызет еще что-то?
Когда Фаун тихо ахнула, Хохария оторвала взгляд от Дага и пробормотала:
– Ох, прости. Боюсь, я начала говорить сама с собой.
– Все в порядке. Я хочу знать все.
– Я тоже, дитя, – вздохнула Хохария. Поднявшись на ноги, она отошла в сторону.
Поскольку Саун после ночной вахты отправился отсыпаться в лагерь за пределами оскверненной зоны, кормить Дага в полдень явился Отан. Фаун с завистью смотрела, как он положил голову Дага себе на колени, и морщилась каждый раз, когда ложка ударяла по зубам или Даг начинал давиться, а бульон тек по подбородку. По крайней мере лицо Дага не заросло щетиной: Саун утром его побрил. Фаун тогда удивилась стараниям юноши – ведь Даг все равно ничего не чувствовал, – но все же так он казался менее изможденным. Может быть, бритье было нужно не Дату, а тем людям, которые за ним ухаживали и так о нем тревожились. В любом случае Фаун была Сауну благодарна.
Отан же, со своей стороны, бросал на нее сердитые взгляды.
– В чем дело? – наконец спросила Фаун.
– Ты мешаешь. Нельзя ли отодвинуться? Хорошо бы на полмили.
– Я имею право здесь быть. Даг – мой муж.
– Тут еще ничего не решено.
Фаун коснулась своего свадебного браслета.
– Мы с Дагом все решили. И уже довольно давно.
– Вот увидишь, как все будет, крестьянка. – Отан влил последнюю ложку бульона в рот своего пациента, которую тот с трудом проглотил, и опустил его голову на сложенное одеяло, заменявшее подушку. Фаун подумала о том, что нужно будет набрать сухой травы и набить настоящую подушку. – Даг был хорошим дозорным, – добавил Отан. – Хохария говорит, что он мог бы подняться и выше. Говорят, ты соблазнила его и заставила забыть долг. Жизнь его будет разбита, если совет лагеря не исправит положение.
Фаун с возмущением выпрямилась.
– «Говорят»? Так пусть скажут это мне в лицо, если хватит храбрости. – «Да и вообще, думаю, соблазн был взаимным».
– Так говорит мой дядя-дозорный, а он не трус.
Фаун стиснула зубы, когда Отан – чей Дар был для безопасности закрыт, – отвел прядь мокрых от пота волос со лба Дага. Как смеет он вести себя так, словно Даг – его собственность, просто потому, что он родился Стражем Озера, а она – нет! Этот... этот глупец просто желторотый подмастерье, не старше, чем сама Фаун! Желание заткнуть Отану рот, заставить его выглядеть ничтожеством неожиданно сменилось пониманием: Отан может оказаться источником тех самых сплетен, которые Даг так старательно от нее скрывал. Да и не только... Что говорил Даг в лагере Хикори о недоброжелателях? Фаун вспомнила тот день, когда Даг превратил в дикобраза кидальник, стреляя в него из лука. Наконец Фаун нашла достойный ответ Отану:
– Я – не компания ваших Злых, чтобы разбить чью-то жизнь.
– И вовсе они не «наши» Злые.
Фаун мрачно усмехнулась.
– А вот и ваши. – После мгновенного раздумья она с горячностью добавила: – И никакого «был», если только ты не хочешь сказать, что Даг был хорошим дозорным, а теперь является прекрасным командиром. Благодаря ему, по словам Дирлы, эскадрон прошел сквозь армию этого ужасного Злого, как нож сквозь масло. И добился он этого, несмотря на крестьянку-жену.