Наблюдать за тем, как Фаун открывает для себя наслаждения, которые могло ей подарить ее собственное тело, было для Дага так же увлекательно, как когда-то смотреть на водяные лилии. Ему пришлось возвратиться к давним воспоминаниям, чтобы найти сравнение: ведь сам он сделал соответствующие открытия в раннем возрасте. Он помнил, что сначала был даже немного испуган. Теперь же обнаружилось, что ему не требуется напрягать воображение, чтобы разнообразить удовольствия для Фаун: она все еще была очарована тем чудом, которое дарило ей повторение ласк. Так что Даг, пожалуй, все еще вполне мог справляться с ситуацией.
Даг также открыл в себе слабость, о которой раньше не подозревал: любовь к растиранию ног. Если Фаун хотелось удержать его на одном месте, ей не было надобности связывать его – стоило ее маленьким сильным рукам двинуться вниз от колена, как Даг замирал, словно от удара по голове, и лежал неподвижно, стараясь только не пускать слюни в подушку. В такие моменты возможность никогда не покидать постели до конца жизни представлялась ему лучшим вариантом рая.
«До тех пор, пока с ним в постели Фаун...» Короткие летние ночи были очень наполнены, но Дага поражало, как быстро пролетают и длинные летние дни. Короткая поездка за город, чтобы Фаун могла познакомиться со своей новой лошадью и оценить удобство одежды для верховой езды, превратилась в пикник у реки и объятия под занавесом ветвей ивы, длившиеся до темноты. На постоялый двор снова заглянул Сасса, родич Хорсфордов, и Даг обнаружил, что Фаун обладает ненасытным аппетитом в посещении ремесленников Глассфорджа. Ее бесконечное любопытство и страсть задавать вопросы ни в коей мере не были обращены только на дозорных, но охватывали, казалось, весь безграничный мир. Сасса был не только добровольным проводником, но и гордился своими знаниями и обилием родственных связей, в результате чего они побывали в мастерских по обжигу кирпичей, ювелирной лавке, у кожевника, на трех мельницах и у горшечника, где Фаун вылепила горшок под увлеченным руководством мастера и с наслаждением перемазалась глиной. Наконец, они еще раз побывали в собственной мастерской Сассы, потому что раньше Даг пропустил это удовольствие, отправившись объезжать болота.
Сначала Даг проявлял просто вежливый интерес – он редко обращал внимание на что-либо, что не касалось выслеживания и уничтожения Злых, – но вскоре обнаружил, что увлечение Фаун заразило и его. Мастера-стекольщики так искусно и трудолюбиво соединяли пламя и песок, создавая хрупкие сверкающие чудеса!
«Это магия крестьян, а они даже не понимают этого!»
Даг зачарованно следил, как комки стеклянной массы помещаются в формы и из них выдуваются абсолютно одинаковые изделия. Сасса подарил Фаун чашу, за изготовлением которой она следила при своем первом посещении, теперь отполированную, и девушка решила отвезти ее своей матери. Даг сомневался, что чаша доедет в целости в седельной сумке до Вест-Блу, но Сасса раздобыл коробку, набитую соломой, и надежды Фаун воспрянули. Везти большую коробку было неудобно, и Даг собрал все свое мужество, чтобы справиться с ситуацией.
Потом Фаун распаковала чашу и поставила ее на стол рядом с их кроватью, чтобы любоваться ею в вечернем свете. Даг, сидя на постели, почти с таким же интересом наблюдал, как узоры на стекле рождают дрожащую радугу.
– У всех предметов есть Дар, – заметил Даг, – за исключением тех, которых его лишил Злой. Дар живого существа постоянно движется и изменяется, но даже камни издают тихое ровное пение. Когда Сасса приготовил стеклянную массу и начал ее выдувать, ее Дар стал почти живым – такой большой была перемена. Теперь Дар снова успокоился, но стал другим... как если бы, – Даг взмахнул рукой, словно в поисках нужного слова, – как если бы чаша запела более веселую мелодию.
Фаун отступила на шаг, уперев руки в бедра, и бросила на Дага слегка огорченный взгляд, словно, сколько бы вопросов она ни задавала, он уходил от нее куда-то, куда она не могла за ним последовать.
– Значит, – медленно проговорила Фаун, – раз Дар в предметах передвигается... нельзя ли при помощи перемещения Дара двигать предметы?
Даг испытал легкое потрясение. Случайность или строгая логика заставила Фаун задать вопрос, который оказался так близко к сердцу тайн Стражей Озера? Даг заколебался.
– В теории это так, – наконец сказал он. – Не хочешь ли увидеть, как Страж Озера передвинет Дар этой чаши с одного конца стола на другой?
Глаза Фаун загорелись.
– Покажи!
Даг с серьезным видом протянул руку и передвинул чашу на шесть дюймов.
– Даг! – с возмущением воскликнула Фаун. – Я-то думала, ты покажешь мне волшебство!
Даг ответил ей улыбкой – он и вообще не мог на нее смотреть, не улыбаясь.
– Пытаться передвинуть предмет с помощью его Дара – все равно что нажимать на короткий конец рычага. Всегда легче сделать это рукой. Хотя и говорят... – Даг снова заколебался. – Говорят, что древние лорды-волшебники умели объединяться в группы ради больших чудес. Вроде того как мы объединяем Дар пострадавшего и Дар целителя для излечения или как соединяются влюбленные, только с использованием секрета, который утерян.
– А теперь вы такого не умеете?
– Нет. Мы слишком отстали. Может быть, наша кровь была осквернена в темные времена – никто не знает. Как бы то ни было, это к тому же запрещено.
– А ваши объезды?
– Во время объездов используется просто восприятие. Такая же разница, как, наверное, между тем, чтобы нащупать предмет рукой, и его перемещением.
– А почему перемещение запрещено? Или не разрешается объединяться в группы ради перемещения предметов?
Дагу следовало бы знать, что его слова вызовут новые вопросы. Кинуть Фаун факт было все равно что кинуть кусок мяса стае голодных собак: это вызывало только потасовку.
– Это приводило к печальным результатам, – ответил он успокоительно, да только по тому, как Фаун надула губы и наморщила лоб, стало ясно, что это не сработает. Что ж, раз не помогает успокоение, попробуем отвлечение. – Впрочем, позволь сказать тебе, что ни один дозорный не сунется в Лутлию, не научившись отгонять москитов при помощи Дара. Ужасные твари – высасывают всю кровь досуха!
– Вы используете магию, чтобы отгонять москитов? – переспросила Фаун, словно не могла решить: впечатлиться или обидеться. – У нас для этого есть рецепт жуткой гадости, которой можно обмазаться. Если знаешь, из чего она делается, предпочтешь быть искусанной.
Даг усмехнулся, потом вздохнул.
– Говорят, мы – выродившийся народ, и я в это верю. Древние лорды строили великие города, корабли, дороги, изменяли собственные тела, получали долголетие... а под конец разрушили свой мир. Я, правда, думаю, что до этого момента все было по-настоящему здорово. Мы... я отгоняю москитов и еще могу позвать или прогнать своего коня, после того как обучу его такому. И помогаю, если повезет, излечить раны. И вижу благодаря Дару двойственность мира. Боюсь, что только в этом и заключается магия Дага.
Фаун посмотрела ему в лицо.
– И убиваешь Злых, – медленно проговорила она.
– Ага. Это мое основное занятие.
Даг потянулся к Фаун и заглушил ее следующий вопрос поцелуем.
Совести Дага потребовалась почти неделя, чтобы заставить его прекратить витать в облаках и вернуться на землю. Ему хотелось просто сбросить с себя надоевшую тяжесть... но однажды утром, вернувшись в свою комнату после бритья, он обнаружил полуодетую Фаун перед мешком; девушка, хмурясь, смотрела на разделяющий нож на дне.
Даг подошел и обнял Фаун, прижавшись голой грудью к ее голой спине.
– По-моему, нам пора, – сказала Фаун.
– Я тоже так думаю, – вздохнул Даг. – Не то чтобы я отлынивал от дозора годами, но Мари отпустила меня ради разгадки тайны ножа, а не для того, чтобы я наслаждался этим раем на постоялом дворе. Слуги уже давно на меня косятся.
– Со мной они были все время любезны, – уточнила дотошная Фаун.
– Ты легко заводишь друзей.
Все на постоялом дворе – от поварихи, судомоек, горничных, конюхов до хозяина и его жены – опекали Фаун, героиню-крестьянку. Дошло до того, что Даг заподозрил: стоит Фаун распорядиться: «Выкиньте этого долговязого на улицу», – и он тут же окажется в дорожной пыли в обнимку со своими седельными сумками. Жители Глассфорджа, работавшие на постоялом дворе, привыкли к дозорным и их странным обычаям, но Дагу было совершенно ясно, что они еле терпят неподходящую пару, да и то только ради Фаун. Теперь здесь появились другие постояльцы, возчики и речники, которые косились на Дага с Фаун, обмениваясь сплетнями на их счет.
Даг гадал, насколько косые взгляды будут на него бросать в Вест-Блу. Фаун постепенно примирилась с предполагаемой остановкой в ее родной деревне, отчасти из-за его описаний того, как беспокоятся ее родители, отчасти благодаря его обещанию не бросить ее. Это было единственное обещание, о повторении, которого она его просила.
Даг поцеловал Фаун в макушку и скользнул пальцем по заживающим царапинам на ее левой щеке.
– Твои синяки совсем побледнели. Думаю, что если я привезу тебя к родителям в роли твоего защитника, это будет выглядеть более убедительно, если ты не будешь похожа на жертву пьяной драки.
Губы Фаун дрогнули, она поцеловала руку Дага, но ее пальцы тут же коснулись отметин, оставленных на ее шее Злым.
– Эти-то не пройдут.
– Не ковыряй!
– Они чешутся. Когда наконец корочка отвалится? Другие-то шрамы уже зажили.
– Достаточно скоро, на мой взгляд. Эти глубокие красные вмятины еще какое-то время сохранятся, но потом они побледнеют – почти как любые другие шрамы – и станут серебристыми.
– Ох... Тот длинный блестящий шрам у тебя на ноге – от колена и вокруг бедра – это след когтей Злого? – Фаун за последние дни и ночи исследовала все отметины на его теле со старательностью картографа и теперь требовала объяснения каждой.
– Он просто задел... Я отскочил, а мой напарник в следующий момент вонзил в Злого нож.