– От герцога? – с надеждой спросила Фьяметта. Кожаный кошель, свисавший с пояса мессера Кистелли рядом с его очками, выглядел пузатеньким самым многообещающим образом. Но с другой стороны, герцог всегда обещает, говаривал батюшка. Фьяметта проводила их в большую мастерскую, где их встретил мастер Бенефорте, приветственно потирая руки.
– Доброе утро, почтенные господа! Уповаю, вы принесли мне добрые вести о бронзе, которую герцог Сандрино обещал для моей великой работы? Шестнадцать чушек меди, вот как! Не меньше. Все уже устроено?
Мессер Кистелли только плечами пожал на такую настойчивость.
– Еще нет. Хотя, думается мне, мастер, к тому времени, когда будете готовы вы, будет готов и металл. – Он чуть насмешливо приподнял бровь, и мастер Бенефорте нахмурился. Фьяметта затаила дыхание: он умел учуять даже легкий намек на оскорбление, точно охотничья собака – дичь. Однако мессер Кистелли продолжал, погладив кошель на поясе:
– Я принес вам от его светлости деньги на дрова, воск и плату подручным.
– Даже я не такой великий заклинатель, чтобы сотворить бронзу из воска и поленьев. – проворчал мастер Бенефорте. Но руку за кошелем протянул.
Мессер Кистелли чуть повернулся.
– О вашем умении, мастер, речи нет. Его светлость усомнился в быстроте вашей работы. Быть может, вы набираете слишком много заказов в ущерб всем?
– Я должен использовать свое время с толком, иначе моим домашним будет нечего есть, – уничтожающе сказал мастер Бенефорте. – Если его светлости герцогу будет угодно, чтобы его супруга перестала заказывать украшения, ему следует поговорить с ней, а не со мной.
– Солонка! – требовательно сказал мессер Кистелли.
– Тружусь над ней не покладая рук. Как я уже докладывал вам.
– Да, но окончена она?
– Осталось только наложить эмаль.
– И, быть может, действенное заклятие? – заметил мессер Кистелли. – Его вы уже наложили?
– Нет, не наложил! – произнес мастер Бенефорте тоном оскорбленного достоинства. – Ваш господин ждет от меня не призрачного заклятия знахаря или знахарки. Это заклятие неотъемлемое, накладывается с каждым ударом моего чекана.
– Герцог Сандрино поручил мне узнать, как продвинулась работа, – сказал мессер Кистелли чуть уступчивее. – Пока еще не объявлено, но мне ведено сообщить вам под секретом, что идут переговоры о помолвке его дочери. И он желает, чтобы солонка была кончена вовремя для пира в честь помолвки.
– А! – Лицо мастера Бенефорте просветлело. – Случай, достойный моего творения. А на какое время назначен пир?
– На конец месяца.
– Так скоро! А кто же предполагаемый счастливый жених?
– Уберто Ферранте, сеньор Лозимо.
Наступила многозначительная пауза.
– Теперь я вижу, почему его светлость так торопится.
Мессер Кистелли опустил ладони, кладя конец дальнейшим обсуждениям.
– Фьяметта! – Мастер Бенефорте повернулся к дочери и снял с пояса связку ключей. – Сбегай за золотой солонкой в сундуке у меня в спальне. Только не забудь запереть и сундук и дверь.
Фьяметта взяла ключи и вышла чинной походкой скромной девицы – не приплясывать же под взглядом капитана! Зато по лестнице из внутреннего дворика на верхнюю галерею она взбежала, прыгая через две ступеньки.
В большом обитом железом сундуке в ногах кровати ее отца хранились десяток переплетенных в кожу книг, несколько толстых пачек бумаг и заметок, перевязанных лентами (она с тревогой попыталась припомнить, уложила ли она их в прошлый раз строго по порядку) и лакированная шкатулка. Сундук благоухал запахами бумаги, кожи, чернил и магии. Она вынула тяжелую шкатулку, заперла сундук, а потом и комнату железными ключами с бородками прихотливой формы. Она почувствовала, как предохранительные заклятия скользнули на место вместе с засовами – легкое жжение в кончиках пальцев. – Очень мощные, раз их вообще можно ощутить, памятуя, как ее отец стремится овладевать все новыми тонкостями своего искусства. Она спустилась в мастерскую. Ее легкие кожаные туфельки ступали по каменному полу почти бесшумно. Приближаясь к двери, она услышала голос капитана, и его слова заставили ее замереть у косяка.
–.. так матушка вашей дочери мавританка или арапка?
– Да эфиопка же! – вставил мессер Кистелли. – Она была вашей рабыней?
– Нет, она была христианкой, – ответил отец Фьяметты. – из Бриндизи. – В его тоне Фьяметта различила сухость, относящуюся то ли к христианкам, то ли к Бриндизи, этого она решить не могла.
– Она, видимо, была красавица, – учтиво заметил капитан.
– Что так, то так. Да и я не всегда был такой дряхлой развалиной, каким стал сейчас. До того, как мне перебили нос, а волосы поседели.
Капитан Окс виновато хмыкнул, давая понять, что он вовсе не намекал на наружность мастера. Мессер Кистелли, человек тоже далеко не первой молодости, одобрительно усмехнулся.
– Она унаследовала ваш талант в вашем искусстве, мастер Бенефорте, хотя и не ваш нос? – осведомился мессер Кистелли.
– Она бесспорно куда искуснее моего косорукого подмастерья, который годится только, чтобы дрова носить. Ее рисунки и модели очень хороши. Ей я этого, конечно, не говорю, ведь нет ничего мерзее гордой женщины. Я позволил ей работать с серебром. А только что – и с золотом.
Мессер Кистелли испустил надлежащее изумленное «о» и добавил:
– Но я имел в виду ваше другое искусства.
– А-а. – Голос мастера Бенефорте куда-то ускользнул, оставив вопрос без ответа. – Такая напрасная трата усилий обучать дочь, которая все плоды вашего обучения и ваши секреты отдаст мужчине, ставшему ее мужем. Хотя, ежели некие благородные особы будут не доплачивать то, что положено художнику моего ранга, ее знания, возможно, окажутся единственным приданым, какое я за ней дам. – Он испустил тяжкий многозначительный вздох в сторону мессера Кистелли. – Я вам не рассказывал, как папа пришел в такой восторг от прекрасной золотой медали, которую я ему вычеканил для его облачения, что удвоил мою плату?
– Да, несколько раз рассказывали, – быстро вставил мессер Кистелли, – но без толку.
– Он намеревался, кроме того, сделать меня мастером монетного двора, но тут мои враги нашептали ему всякие клеветы, обвинив меня облыжно в некромантии, и я год гнил в темнице замка Святого Ангела…
Фьяметта слыхивала и эту историю. Она отступила на два-три шага, шумно зашаркала подошвами по плитам и вошла в мастерскую. Осторожно поставила ореховую шкатулку перед отцом и отдала ему ключи. Он улыбнулся, обтер руки о тунику и, шепотом произнеся какое-то слово, открыл крышку. Потом отогнул края шелковой обертки, извлек содержимое и поставил среди прямоугольничков солнечного света на столе.
Золотая солонка засверкала, заискрилась, и у обоих посетителей перехватило дыхание. Фигуры были укреплены на овальном основании из черного дерева, богато изукрашенном. Прекрасная нагая женщина и сильный бородатый мужчина с трезубцем в руке (фигуры из золота величиной в ладонь) сидели, сплетя ноги.
– Как иные заливы заходят внутрь земли, – увлеченно объяснял мастер Бенефорте символический смысл этого.
Корабль (Фьяметте он казался более похожим на лодку) возле руки морского царя был самой тонкой работы и предназначался для соли; греческий храмик под изящно задрапированной рукой Земли-царицы служил перечницей. Вокруг мужчины резвились морские кони, рыбы и какие-то непонятные ракообразные; возле женщины радовались жизни счастливые создания суши.
У капитана отвисла челюсть, а мессер Кистелли отцепил очки от пояса, водрузил их на нос и жадно впился глазами в чудесную работу. Мастер Бенефорте, зримо надуваясь гордостью, указывал на мельчайшие, но важные детали и упивался изумлением своих посетителей. Первым опомнился мессер Кистелли:
– Да, но действует ли она?
Мастер Бенефорте щелкнул пальцами:
– Фьяметта! Принеси мне две рюмки и вина – кислого, которое Руберта употребляет для стряпни, а не хорошего кьянти. И еще белого порошка, которым она травит крыс в кладовой. И побыстрее!
Фьяметта убежала, наслаждаясь своей тайной. «Дельфинов нарисовала я! И зайчиков». Позади нее раздался громовой голос мастера Бенефорте, вновь призывающего Тесео, подмастерья. Она пронеслась через дворик в кухню и, прежде чем Руберта успела выговорить ей за спешку, объявила:
– Батюшке нужно…
– Да, девочка, побьюсь об заклад, обед ему тоже будет нужен, а огонь в печи погас. – Руберта ткнула деревянной ложкой в сторону выложенной голубым кафелем печи.
– Только и всего! – Фьяметта нагнулась, открыла чугунную дверцу и повернула лицо так, чтобы взглянуть в темный квадрат. Она на мгновение привела свои мысли в полный порядок.
– Пиро! – еле выдохнула она. Над погасшими углями взметнулись и затанцевали яркие голубовато-желтые языки пламени. – Этого должно хватить. – Она с удовольствием ощутила у себя на языке жар заклятия. Ну, хотя бы одно у нее получается. Вот даже батюшка об этом знает. А если одно, так почему бы и не другое?
– Спасибо, душенька, – сказала Руберта, повернувшись, чтобы взять чугунный котелок. Ароматы, веявшие над доской для рубки, свидетельствовали, что она намерена сотворить чудеса из лука, чеснока, розмарина и весеннего ягненка.
– Не стоит благодарности – Фьяметта быстро положила на поднос все, что требовалось для показа, а рядом поставила две рюмки венецианского стекла – две прозрачные рюмки, уцелевшие из набора, которые разбили возчики, когда они переехали сюда, в Монтефолью, почти пять лет назад. Отец забыл упомянуть про соль и перец, и она быстро сняла баночки с высокой полки, водрузила на поднос и отнесла все это в мастерскую, держа спину прямо.
Улыбаясь про себя, мастер Бенефорте насыпал немножко соли внутрь корабля. На мгновение он словно обратил взгляд внутрь себя, прошептал что-то и перекрестился. Фьяметта потрогала мессера Кистелли за локоть, заметив, что он уже открыл рот, чтобы заговорить: она знала, что сейчас все решается. Гудение солонки, ответившее на шепот мастера Бенефорте, было низким, бархатным, но очень, очень слабым, хотя музыкальным и красивым. Еще год назад она бы его не ощутила. Как вот теперь мессер Кистелли.