- Что?! – его потемневшие от гнева глаза уже метали молнии, руки сжались в кулаки. – Я к тебе даже не притронулся вчера – и это после того, как ты сама корчилась на той тахте, извивалась, как кошка в течке…
- Не просто, наверное, было… - процедила я сквозь зубы, ненавидя его уже всем сердцем. – Измучились, небось – со стояком всю ночь ходить…
Да, я нарывалась. Я хотела, чтобы он меня ударил в этот момент. Пусть хоть символическая пощечина – она заставит меня забыть о нем другом – том, что шептал мне ласковые пошлости и хотел, чтобы мне было хорошо… том, кто гладил по голове, пока я засыпала у него на плече, счастливая и довольная… Пощечина разъест ядом, уничтожит все хорошее, что я от него увидела, сделает меня такой, какой считала себя раньше – несчастной жертвой, которую используют, а не лелеют, заставляют раздеваться, а не оставляют куртку, чтобы не выходила на балкон голая…
- Убирайся, - глухо сказал Знаменский, разжимая кулаки. – Видеть тебя больше не хочу.
Из меня будто воздух выпустили. Вся злость ушла, растворилась в сизой, предрассветной дымке за окном.
Господи… Что я натворила?
Обойдя меня – широко забирая в сторону, будто ему было противно меня касаться, Виктор Алексеевич вышел из комнаты.
- Даю тебе пять минут – не успеешь, выкину из квартиры в чем есть, - донеслось до меня из глубины квартиры.
Жгущий комок горечи в моей груди вскипел, поднялся тошнотой к самому горлу… Задыхаясь от ярости и боли, я оглядела эту роскошную, идеально чистую гостиную…
Кошка в течке, говоришь? Ухватила взглядом изящную китайскую вазочку на камине, подскочила к ней, размахнулась… и изо всех сил запустила вещицу в противоположную стену.
С жалобным хрустом вазочка врезалась в обои, взметнулась тонким облачком осколков… и рассыпалась, оседая на пол и диван красно-серой крошкой.
На звук бьющего стекла Знаменский прибежал так быстро, что я не успела сформировать в мыслях очередное «что я наделала».
- Ты в порядке?.. – Его взгляд взволновано забегал по мне, по комнате, по все еще висящей на подлокотнике кресла одежде… и остановился на куче мусора, которая пару секунд назад была красивой китайской вазой.
- Я… случайно… - угрюмо пробормотала я, понимая, что уж теперь-то точно все кончено.
Но он больше не обращал на меня внимания. Остолбенело уставившись на осколки, он качал головой.
- Что ты натворила, Семёнова…
Я неловко пожала плечом.
- Разбила вам вазу. Простите… я заплачу.
Он медленно перевел на меня взгляд.
– Сколько, говоришь, у тебя стипендия?
Я нахмурилась.
- Ну… тыщи три… в общем и целом. Примерно. А что?
Сев на диван рядом с горкой осколков, Знаменский криво усмехнулся, протянул руку и осторожно поднял один из них.
- Это, конечно, не династия Цин, но тоже, довольно древняя ваза. Была. И даже если мы исключим эмоциональную составляющую – эта вещь была подарена мне при весьма трагичных обстоятельствах – на аукционах она бы стоила не меньше трехсот тысяч евро. Вот и считай, Семёнова, сколько лет тебе придется… отрабатывать должок. Потому что деньгами ты не отдашь мне его никогда.
Он отбросил осколок, и тот глухо брякнулся об ковер. Я приблизилась, осторожно села рядом. Почему-то перспектива отрабатывания долга натурой меня не сильно испугала.
– Я… все сделаю… Виктор Алексеевич…
Знаменский на меня поднял голову и долго-предолго смотрел. Так долго, что я успела сосчитать, сколько желтоватых крапинок в его темных зрачках. А потом сказал, слегка мотнув головой.
– Нет. Не сделаешь.
– Что? Почему?! – дернулась я, внутренне готовясь к самому неприятному.
Он напряг подбородок.
– Потому что я не люблю истеричек, Семёнова. Собирайся.
Глава 11
Домой Знаменский все же меня отвез.
Ехали молча, не глядя друг на друга. Несколько раз казалось, что он вот-вот что-то сделает, вот-вот решится сказать что-то важное – даже поворачивал голову… но потом, видно, снова передумывал – поджимал челюсть и отворачивался, вперившись взглядом в дорогу – почти пустую по раннему часу и выходному дню.
Я чувствовала себя очень несчастной – ведь это утро я представляла мне себе совершенно по-другому. А уж под конец пути стало совсем хреново – мало того, что испортила отношения с мужчиной, о котором можно было только мечтать, так сейчас еще и с Юлькой придется иметь дело, и с ее лживым Ложкиным…
Я покосилась на Знаменского. Ведь кто бы сказал вчера, что я буду горевать от того, что этот долбанный шантажист меня отпустит, так и не завершив начатое… Ни за что бы не поверила. Сидела, ломала голову, что бы такое придумать – как избавить себя от его навязчивого внимания… А сейчас вот повиснуть у него на ноге готова, чтоб не прогонял да простил…
Тьфу, тряпка! – мысленно плюнула я себе в морду. «Простил»… Это ты должна его прощать – за «кошку в течке», и все прочее хамство. И за то, что языком полез, куда не просили. Нет, это ж надо какой козел – извивания ему мои не понравились! Да чтоб я еще раз позволила ему себя коснуться!..
Я тоже поджала челюсть и уставилась в боковое стекло.
Что бы я там не разметала по его дивану – кто ж знал, что у него столько бабла в одной несчастной вазочке… А что, позвольте, тогда бить? Ведь иногда же просто необходимо что-нибудь да шахануть об стенку… А еще и эта… «эмоциональная составляющая». Что там, интересно, случилось, с этой вазочкой? Кто подарил?
Спрашивать было стрёмно, а сам он так ничего и не рассказал.
- Вылезай, - скомандовал вдруг Знаменский, остановив машину.
Я дернулась и выглянула в окно – разве уже приехали? И сообразила – это мы с другой стороны к общежитию подъехали. Палиться не хочет… Что ж… Больше и не придется.
И тут реальность накатила, легла на грудь тяжелым, удушающим грузом. Это ведь точно конец. Нету у меня больше «проблемы» под названием «Виктор Алексеевич».
- Вам… больше ничего от меня не нужно? – стараясь не дрожать голосом, спросила я.
Он поморщился так, будто я дала ему пощечину.
- Не нужно, - ответил наконец, все еще не глядя мне в глаза.
Ну и черт с тобой!
Глотая молчаливые слезы, я выскочила из машины и оглушительно хлопнула дверью.
***
Будто компенсируя за мои душевные страдания, дома меня ждал приятный сюрприз.
– Ты где была, ненормальная?! – спрыгнув с подоконника, Юлька бросилась мне на шею. – Я тебе весь телефон оборвала!
В полном ошеломлении, я стояла, стиснутая в ее объятьях – какое-то время действительно чувствуя себя виноватой, что не позвонила… пока не вспомнила, что вчера между нами пробежала здоровенная такая черная кошка. Точнее, кот.
– То есть я больше не сука? – язвительно спросила я, пытаясь освободиться.
Не отпуская меня, Юлька помотала головой.
– И что привело тебя к этому выводу?
Подруга горько вздохнула и дала мне, наконец, продохнуть.
– Этот урод… – не договорив, она всхлипнула и отвернулась.
– Что? – язвительно допытывалась я. – Ущипнул кого-то за задницу, а потом пытался тебя убедить, что это «она сама»?
– Хуже… – пробурчала она.
Я начала беспокоиться.
– Что? Что он тебе сделал?
– Мне ничего… - шмыгнув носом, Юлька вышла из комнаты и подошла к общему столу, на котором мы держали строго настрого запрещенные чайник, двухкамфорочную плитку и кипятильник. Взяла чайник, пошла в ванную набрать воды.
- Ты будешь рассказывать или нет? – я прислонилась спиной к косяку, наблюдая за ней. Кроме искреннего сочувствия, мной владели еще и эгоистические интересы – погружаясь в ее проблемы, я абстрагировалась от своих.
Повернувшись ко мне, с полным чайником и глазами обиженного цыпленка, Юлька выдохнула.
- Кать, ты прости меня, а? Я такая дура была…
Я закатила глаза, забрала из ее рук чайник и поставила на раковину. Потом крепко взяла ее за плечи.
- Говори уже. А то я сейчас усну – такая разбитая…
И она рассказала.
Как выяснилось, этого идиота Ложкина на дискотеке как следует развезло и, вместо того, чтобы демонстрировать своей девушке вечную любовь и преданность – на фоне завравшейся меня – он вдруг спьяну подорвался… и уехал с другой компанией. То есть, попросту говоря, бросил Юльку в ночном клубе одну, да еще и с одолженной машиной, про которую тоже напрочь забыл. Вот и вся любовь.
Сегодня он, конечно, уже звонил, даже приезжал с утра, несмотря на злостное похмелье – пытался вымолить прощение, объяснял, что, мол, не соображал ничего, не виноватый он и тому подобный бред. Только Юлька не такая дура, к счастью своему, оказалась. Выгнала этого мудака – хорошо, что хоть с лестницы не спустила. И поняла, как именно обстояло дело между мной и этим беспросветным бабником. Что я и подтвердила.
– Представляешь, от него еще и духами воняло – женскими… сладенькими такими, – жаловалась она, топя свое горе в горячем утреннем кофе.
Представляю, усмехалась про себя я, вспоминая, с каким энтузиазмом ее возлюбленный лапал меня в лифте. Очень хорошо представляю.
– Вот что, Юль… – подытожила я наш женский коллоквиум. – Хоть тебе и херово сейчас, ты даже не представляешь себе, как сильно тебе в итоге повезло.
– Ни фига себе повезло! – возмутилась она. – Так повезло, что с балкона хочется сигануть...
А меня вдруг накрыло – вспомнила, как сама говорила вот эти вот слова вчера вечером - про прыжки с балкона. И что было потом - тоже вспомнила... и что имеем в наличии сейчас.
Юлька всмотрелась внимательно в мое лицо.
– Катя… Аууу…
Подняла руку и поводила ей перед моим отсутствующим взглядом.
– Так, – решительно отставив кружку в сторону, она вытянула из-под стола бутылку купленного в складчину вискаря – для особо тяжелых случаев. – Обо мне поговорили, о Ложкине этом... блядском тоже. А теперь давай, девушка…
– Чего давать? – не поняла я.
– Колись – вот чего!
***
Раскололась я частично. Ну никак было не скрыть того факта, что заявилась домой под утро, в полном расстройстве чувств, не выспавшаяся и повзрослевшая.