Чего я от радости-то запрыгала? Знаменский ведь, наверняка не зовет меня, чтобы по головке погладить. Даже сомнения нет, что будет хамить, язвить, а еще и наказание влепит за такое явное ослушание.
А даже если и не влепит. Даже если просто предложит продолжить то, что между нами было начато – чему радоваться-то?! Ужин – галочка, прелюдия – галочка. Всё! Следующий этап – лишение меня невинности. Под мои истошные вопли и слезы в три ручья.
Не-не-не. Я не готова.
Остановившись, не доходя до уже видной мне машины метров пять, я попыталась собраться с мыслями… или чувствами.
Итак. Чего я хочу от этого мужчины?
Повторения того, что он вытворял со мной в пятницу вечером? Безусловно.
Общаться с ним, быть у него дома, спать у него в кровати? Да! Хоть каждый день и каждую ночь. Переехала бы к нему, если б позволил. Всего хочу, кроме кровавого месива в постели.
Что ж… решила я, заставляя себя сдвинуться с места, пока окончательно не запугала себя до смерти. Буду импровизировать.
***
– Садись, – приказал мне Знаменский, как только я открыла дверь.
С опаской поглядывая на него, я уселась на пассажирское сиденье.
– Виктор Алексеевич… – сама начала, решив не дожидаться экзекуций. – У меня с ним ничего не было… Мы просто проект…
– Молчи и слушай, – перебил он меня, повернувшись и положив руку мне на колено. – Ко мне снова приходила эта, как ее, Грачева…
От неожиданности я ойкнула и втянула ртом воздух, пытаясь абстрагироваться от волны возбуждения, мгновенно хлынувшей от его руки во все возможные стороны.
– З-зачем приходила? – не сводя глаз с его пальцев, спросила я.
Рука чуть сжалась, сминая плоть.
– Хотела… меня.
Его слова доходили до меня лишь отчасти – до такой степени все мысли и побуждения сосредоточились на одном конкретном отрезке моего тела. Между бедер все стиснулось и жарко пульсировало, подогреваемое недавними воспоминаниями.
– Дрянь… – прошептала я, откидывая голову на подголовник и закрывая глаза. Рука продвинулась на сантиметр выше. – И что вы ей сказали?
– Что я не сплю со студентками, – его голос неожиданно прозвучал очень близко – у самого уха.
– А она что? – пульсация каким-то образом поднялась выше, эхом отдаваясь в висках. Не открывая глаз, я повернула к нему голову и тут же почувствовала пальцы на своих щеках.
– Сказала, что ты согласилась свидетельствовать против меня в обвинении в домогательствах. Которое они готовят.
Пальцы сжались сильнее, и я испуганно распахнула глаза.
– Что?..
Его лицо было так близко, что я буквально утонула в его эмоциях – в болезненном, горьком разочаровании, сведшем его черты.
– Я ведь играл с тобой, Семёнова… – пробормотал он, вглядываясь в меня с таким видом, будто пытался заглянуть мне под кожу. – Неужели ты не поняла, что я не причинил бы тебе вреда?.. Как же сильно я ошибся…
Все бесполезно, с отчаянием поняла я. Он не поверит, ни за что не поверит, что я сделала это ради него – узнать, что там затевается… Я моргнула и почувствовала, как слезинка срывается с ресниц и падает мне на щеку. Он стер ее большим пальцем.
– Чем они тебя купили, Катя? Что пообещали? Ты ведь знала, что все эти бредни – ложь озабоченных девочек, которые спят и видят себя в моей постели? И сейчас знаешь…
Бесполезно, все бесполезно…
– Знаю… – кивнула я, просто по инерции. – Я ничего им не рассказывала. Просто хотела понять…
– Правда это или нет? – отпустив меня, Знаменский выпрямился.
– Нет! Да! – я уже не знала, как и оправдываться, но у меня вдруг появилась надежда… – Я хотела узнать, правду ли они говорят, а заодно узнать, что против вас… задумали....
– И поучаствовать в моем коллективном избиении, если вранье будет убедительным? Как мило…
От обиды мои слезы хлынули так сильно, как будто где-то внутри меня выдернули пробку.
– Как… как вам не стыдно… – рыдала я уже в голос. – Я ведь ничего не рассказала, хоть и поверила им, когда про лестницу наврали… И ни на что не согласилась… Ушла… Просто ушла оттуда… А вы… вы…
Несколько секунд он просто сидел, взявшись обеими руками за руль, давая мне прореветься. А может не знал, как на все это реагировать. Потом ругнулся – неожиданно матерно – обнял меня за шею и притянул к себе.
- Если тебе так важен… - он запнулся, выдохнув мне в волосы, – так важно, что со мной будет… что ты здесь делаешь, с этим… представителем золотой молодежи, готовая прыгнуть к нему в тачку? Не сильно рано нашла себе утешение?
- О, боже… - я высвободилась и схватила его за руку. - Мы просто. Делаем. Ваш. Проект. ВСЕ! – в каждое свое слово я чуть ли не душу вложила.
Он усмехнулся.
- Проект… Мне кажется, у него случился стояк в библиотеке, когда ты нагнулась достать что-то из сумки.
В его зрачках я увидела, как мои собственные расширились до невозможности. Я открыла рот, потом закрыла его, в неверии крутя головой.
- Вы следили за мной… в библиотеке…
Его лицо тут же замкнулось.
- Делать мне больше нечего, следить за тобой. Гуляй с кем хочешь… Ох, прости, вы же просто проект пишете… Так это сегодня называется, я не ошибся?
- Виктор Алексеевич… - слабо проговорила я, чувствуя, что еще секунда, и я с собой не справлюсь. – Я… я ведь сейчас… ударю вас...
Неуловимая доля секунды и его рука уже снова сжимала мне щеки – без сомнения оставляя следы.
- А ты агрессивная, девочка… – прошипел он мне в лицо. – Хочешь подыграю тебе?
Как могла, я помотала головой. А потом, сжатыми от его хватки губами, прошептала то, что должно было, наконец, расставить все точки над всеми возможными «и».
- Я не агрессивная… Просто… мне кажется, что я вас… люблю.
***
Вот уж сымпровизировала, так сымпровизировала.
А прозвучало-то как… Интересно, я первая после Великой Октябрьской Революции произнесла эти слова, обращаясь к мужчине на «вы»?
Оставив мое лицо в покое, Знаменский ошарашенно молчал. И чем дольше он молчал, тем больше я понимала, что призналась зря. Даже не то, что призналась… «Призналась» звучит так, будто моя влюбленность была сюрпризом для него одного – что не совсем соответствовало действительности. Потому что в полной мере осознала я сей печальный факт только тогда, когда он вырвался у меня изо рта. То есть одновременно с тем, в кого, собственно, я и влюбилась.
Да. Влюбилась. Втрескалась, втюхалась… - какие там еще есть синонимы слову, которое означает болезненную необходимость находиться рядом с человеком, вне зависимости от его возраста, поступков и отношения к тебе?
– Пойду, наверное… – пробормотала я – затянувшаяся пауза была куда красноречивее слов.
Щелчок на дверце дал мне знать, что нет – не пойду.
– Семёнова… – Виктор Алексеевич потер пальцами переносицу, и я заметила, что пальцы у него дрожат. – Ты… ничего… ни с чем… не перепутала?
Какой позор, боже, какой позор… Дура! Дура!
– Виктор Алексеевич… – я и сама услышала истерические нотки в своем голосе. – Выпустите меня, пожалуйста! Я не могу больше…
– Замолчи! – рявкнул вдруг он и шумно выдохнул, стараясь взять себя в руки. – И послушай меня. Тебе восемнадцать лет, дурочка…
Девятнадцать… почти – чуть не поправила его я, но вовремя сдержалась.
– В твоем возрасте… Ох, Семёнова… Клянусь, я бы влюбился в собаку, если бы она сделала мне то же, что я сделал с тобой. Понимаешь, о чем я?
Я понимала.
– Не бывает любви в восемнадцать лет! Похоть, страсть – называй это как угодно… Я ненароком разбудил в тебе весь этот… вулкан и готов бить себя за это по голове…
– Вы совсем меня не любите? – неожиданно даже для себя спросила я.
Он будто словами захлебнулся.
– Просто скажите… – отвернувшись, прошептала я. – И выпустите меня.
Он еще немного помолчал – тишина, нарушаемая только нашим дыханием и щелчками – это я периодически дергала ручку, пытаясь выйти. Но дверца машины все еще была заперта.
– Начнем с того, что мне не нравится, когда ты флиртуешь с парнями, – сказал он спустя целую вечность. – И я не хочу больше видеть тебя рядом с Гончаровым. И ваш… проект не приму.
Бодрой рысцой мое сердце поскакало в разноцветные дали.
– И?
– Что и?
Повернувшись, я осмелилась, наконец, взглянуть на него.
Господи, как же понять-то… – ведь совсем же непроницаемый… только мое отражение в его глазах и вижу – заплаканная, красная, растрепанная дунька из села…
Он вдруг моргнул, выпрямился в кресле и завел машину.
– Поехали, проветримся. И давай про любовь пока не говорить.
***
Ехали мы достаточно долго, чтобы я пришла в себя, вытерла слезы и начала задаваться вопросом, куда он меня везет.
Потому что в моем представлении «проветриться» намекало на прогулку под ручку по какой-нибудь набережной. А не целенаправленная и уверенная езда неизвестно куда, практически без разговоров по дороге.
Будто предугадав, что я сейчас начну задавать вопросы, Знаменский включил радио.
Играло что-то современно-похабное, он чертыхнулся и переключил канал.
Новости – опять не то.
– Поищи что-нибудь… – он неопределенно махнул рукой. Было такое ощущение, что он пытается занять меня, хоть чем – лишь бы молчала. А заодно и себя тоже.
– Что поискать? – попросила уточнить я, играясь с кнопками настроек, переключая уже введенные в сеттинги каналы.
– Да нет… Там попса какая-то… Машина новая, я еще ничего не вводил. Обычным регулятором поищи…
Как раз остановились на светофоре, он протянул руку – показать мне, какой из двух регуляторов настроек переключает каналы радио…
И в этот момент его пальцы случайно столкнулись с моими.
Мы оба замерли, будто шестиклассники, ткнувшиеся друг в друга ладонями на школьной линейке и не соображающие, что им делать дальше. Убрать руки – все равно, что признать, что произошло нечто постыдное. Оставить все как есть – так ведь румянец не скроешь, и дрожь в коленях тоже.