– Идешь?
Демьян заходит в кабинет.
– Притвори дверь, а то жена зайдет, мешать будет. Садись в кресло.
Дорогая деревянная мебель, кожаные кресла, мягко поскрипывающие, когда в них садятся; стойкий запах табака, хрустальные пепельницы, шкафы до потолка. Не хватает: огромного плазменного телевизора на полстены, пепельницы, двух редких картин-оригиналов. Кожаные кресла на ощупь оказываются покрыты искусственной кожей, а дорогая деревянная мебель – обычным ДСП. Все такое же, как недавно, и в то же время – подделка. Демьян едва не протирает глаза. Хрустальная пепельница – заляпанная стеклянная фальшивка.
– Держи, – отрезав головку, Юрий Борисович протягивает ему сигару вместе с фамильной зажигалкой из платины. На ощупь такая же, как и всегда, значит, настоящая. – Не затягивайся слишком глубоко. Первый раз тяжеловат для начинающего.
– Я не начинающий… – бормочет Демьян, выполняя указания.
– Все так говорят, а потом готовы за хорошую сигару любые бабки выложить.
Пока Демьян борется с удушливым дымом в горле, смартфон Полоскова названивает и вибрирует по всему столу.
– Сиди тут, я отойду ненадолго, – Юрий Борисович выходит в коридор, закрыв дверь.
К горлу Демьяна подступает тошнота. Он прикрывает рот рукой, закрывает глаза. Дым будто выходит из носа, глотки и ушей одновременно. Глаза слезятся и застланы пеленой. Кашляя, Демьян поворачивает сигару. Перед глазами красными пятнами вспыхивает след на руке Егора. Демьян вглядывается в узоры скрученного табака и не раздумывая прижимает к коже. Крик рвется из горла, но он сдерживается. Откидывает сигару в пепельницу и смотрит на дрожащую руку. Ожог такой же, как у Егора.
– Простите, мне срочно надо домой, – Демьян вырывается из кабинета, задыхаясь от неожиданного открытия.
На пороге он запинается, и тапка слетает с его ноги. Он оборачивается. Полосков одними губами говорит «забирай» и отворачивается, продолжая обсуждать с кем-то «условия сделки». Демьян вставляет трясущуюся ногу в тапку и бежит, бежит что есть сил, пока не оказывается у полицейского участка.
– Я хочу написать заявление, – Демьян садится напротив участкового. – Как мне это сделать?
– Подожди, не торопись. Что ты собираешься писать? – притормаживает его Федор, отвлекаясь от монитора.
– Хочу, чтобы вы повторно рассмотрели дело Егора.
– На каком основании?
Демьян вытягивает руку с закатанным по локоть рукавом и показывает ожог.
– Вот.
– Что это?
– Ожог от сигары.
Федор не моргает.
Тишина растягивается как резина.
– У Егора был ожог от сигары.
– Не было.
– Был! Я сам видел. Потом он исчез.
– Может, тебе показалось?
– Нет! – Демьян подскакивает и расхаживает по кабинету. – Я уверен, что в этом виноват его отец. Он же очень богат, и сделать пластическую операцию, чтобы замаскировать собственные зверства, для него ничего не стоит.
– Это он оставил тебе ожог на руке?
– Я сам это сделал, чтобы проверить теорию, – Демьян останавливается у принтера и достает из него бумагу. Поворачивается к Федору с протянутой рукой: – Дайте ручку.
– Чтобы возобновить дело, понадобится много усилий.
– Ну так приложите их, вы же полицейский! – Демьян садится за стол и твердой рукой выводит заявление, поглядывая на бланк с шаблоном, спрятанный под стеклом.
Федор скрещивает руки на животе.
– Эх, молодежь. Вы всегда думаете, что мы тут ерундой занимаемся.
Демьян смотрит исподлобья. Губа подергивается от раздражения.
– Да пиши, пиши свое заявление. Посмотрим, можно ли что-то сделать.
Обессилевший после долгого дня, Демьян опускается на скамью рядом с участком и переводит дух. В смартфоне пропущенные звонки от родителей, гневные сообщения от них же в мессенджерах. К счастью, они понятия не имеют, что его можно выследить по телефону. И не настолько о нем беспокоятся, чтобы вызвать полицию или волонтеров на его поиски. Он же не Даниил, переживший второе рождение в больнице, которое мать всегда отмечает с шиком.
На экране всплывает сообщение.
Неля: № 1: хочу покататься на поезде.
Демьян: ок
Н: Ты какой-то тихий. Что-то случилось?
Д: ничего
Н: Ты всегда, когда врешь, говоришь «ничего».
Д: у меня был трудный день
Д: поговорим позже
Д: я позвоню, когда все устрою
Н: Только не отказывайся от всего в последний момент. Я тебя не прощу.
Д: (это тебе стоит извиниться за то что егор мертв!)
Демьян стирает неотправленное сообщение и сворачивает приложение. Он сделал все что мог. Что бы он ни думал о Неле, благодаря ее словам он узнал о сделке Самары с Егором, а потом и вовсе сложил все странные воспоминания. Его лучший друг скрывал за улыбкой боль и страдания, тогда как остальные веселились и наслаждались жизнью. Его лучшему другу было так плохо, что он не мог никому открыться. И вместо того чтобы поделиться с ним, он предпочел шагнуть в бездну.
Д: спасибо, что рассказала про егора
Д: я это ценю
Поднявшись со скамьи, Демьян бредет домой. Ноги гудят от долгой ходьбы и бега; на сердце тяжесть, а в голове мрак, в котором не видно просвета. Молитвы больше не звучат в его мыслях, и крестик на шее впивается в кожу холодным напоминанием: «Смерть друга – на твоей совести».
28. Рома
Между школьными, домашними и любовными заботами Рома едва успевает поспать. Зара всячески привлекает его к работе: то помочь в актовом зале, то сходить на субботник, и так без конца. Заскочив в учительскую за новыми заданиями по физике, Рома замечает распахнутую дверь в кабинет директора. Он заходит внутрь, держа кипу бумаг с распечатками.
Окна открыты, шторы раздуваются. Весна и тепло наполняют кабинет. На столе ящики с документами, дверцы шкафов раскрыты. Людмила Михайловна оборачивается, держа в руках горшок с папоротником.
– Генеральную уборку устроили? – интересуется Лисов.
– Решила все поменять. Надоело жить по-старому, – директор ставит горшок на подоконник и занимает свое кресло. – Садись, поговорим.
– Закрыть дверь?
– Нет. Тут столько пыли вылетело, что, боюсь, еще и летом буду ее выветривать.
Рома садится на стул. Сколько раз он был здесь, но по собственному желанию – впервые.
– Как-то непривычно, – признается он, оглядываясь. – Я сам сюда пришел, вы на меня не кричите, да еще и мебель сдвинули. Давайте я вам помогу?
– У тебя что, уроков нет?
– Так они закончились на сегодня. Скоро же каникулы.
– Ладно, помогай.
Людмила Михайловна командует, а Лисов передвигает тумбы, шкафы. Составляет коробки с делами учеников, давно выпустившихся из школы.
– Хочешь услышать самый приятный звук? – спрашивает директор.
Рома кивает. Она подносит небольшую пачку пожелтевшей бумаги к шредеру, и бумагу засасывает внутрь, кромсая на крошечные кусочки.
– Так звучит свобода от волокиты, – посмеивается Людмила Михайловна. – Знаешь, я очень довольна твоими успехами в этом году, Рома.
– Да ладно вам, мне еще много работать надо…
– Закрой, пожалуйста, дверь. Хочу сказать тебе кое-что, – дождавшись, пока Лисов выполнит поручение, директор отряхивает руки и протирает влажной салфеткой. – Моего сына зовут Лёня. В чем-то он похож на тебя: любит дразнить учителей, привлекать всеобщее внимание. Но учился он хорошо, потому что заботился о моей репутации. В то время я вела географию. Рассказывала детям о чудесных местах на планете, о путешествиях. У них глаза горели, когда мы вместе разбирали обычаи и культуры других стран.
Директор улыбается, Рома улыбается в ответ.
– А потом Лёни не стало, – Людмила Михайловна поворачивается к окну. Снаружи дети на продленке играют с мячом и хохочут. – До сих пор помню наш последний разговор. Было утро, я приготовила завтрак и нервничала, потому что опаздывала на работу. Сын еще не встал, и я, раздраженная его ленью, вломилась в комнату, стала трясти его за плечо. Он сонно что-то промычал, а потом скрючился и сказал, что у него сильно болит живот. У меня было чувство, что он обманывает, я махнула рукой, сказала ему «завтрак на столе» и поспешила в коридор. Он вышел из спальни с взлохмаченными волосами, потер кулаками глаза и сонно улыбнулся. «Я люблю тебя, мам», – сказал он, а я лишь взглянула на него и выскочила в подъезд. Для меня важнее было не опоздать на проклятую работу, чем побыть с собственным ребенком.
– Я никогда об этом не слышал, – тихо говорит Рома.
– В то время такие случаи особо не освещали в газетах. Это сейчас в интернете можно найти все вплоть до снимков с мест преступления, – директор заправляет пряди седеющих волос за уши и поворачивается к Лисову. – Я до сих пор не знаю, почему он решил уйти. После смерти Лёни мне рассказали, что над ним издевались, но он не говорил мне, чтобы не беспокоить.
Директор быстрыми выверенными движениями вытирает слезы, достает из ящика стола зеркальце и удаляет потекшую косметику.
– Не думала, что столкнусь с чем-то подобным еще раз. Но это произошло, и Егора Полоскова тоже не вернуть. Я переживала, что из-за давления общества ты можешь начать думать всякое…
– Так вот почему вы меня на домашнее обучение перевели, – Рома невольно улыбается и тут же чувствует себя глупо, будто посмеялся на похоронах. – Простите.
– Ничего. Жизнь продолжается. Я уже свыклась со своим горем. Я рассказала это тебе не для того, чтобы давить на жалость, а чтобы ты знал, что иногда работа или «важные» дела могут подождать, если ты чувствуешь, что с близким человеком что-то не так. Другого шанса поговорить может не быть.
Директор права: если тянуть с делами слишком долго, однажды может случиться что-то неожиданно неприятное. А уж он-то знает, каково влипать в неприятности чуть ли не каждый день. Попрощавшись с Людмилой Михайловной и пообещав ей не отлынивать от учебы и в следующем году, Лисов выходит из школы, набирая номер Кусаинова.