Припоминаю, что на меня, незнакомого со «священным писанием», тогда производили особенно большое впечатление сравнения библейских пророчеств с тем, что происходило в жизни. Попов, убеждая меня, брал евангелие и читал выдержки примерно такого содержания:
«…восстанет народ на народ, царство на царство… будут глады… тогда будут предавать вас на мучения…»
И, разъясняя смысл этих слов, он рассказывал:
— Тысячелетия прошли с того времени, как господь сказал эти слова. И вот на наших глазах они исполняются…
Приводя примеры о тогдашней войне, он обязательно говорил о моей жизни:
— За грех безбожия бог наказал тебя, но наказал он как любящий отец, помиловал тебя, ожидая раскаяния и веры… Уверуй в бога, покуда он стучится… Горе тому, кто оставлен богом!
В то время я не знал настоящей цены евангельским изречениям. Ведь всякую войну (а их, как видно из истории, было очень много) можно подвести под эти «истины божьи», ибо каждая война приносит с собой человечеству неисчислимые мучения, голод, смерть, мор и прочие бедствия.
Но тогда я воспринимал слова «священного писания» и проповеди Попова как нечто новое и неоспоримое. Мне казалось, что всеми я оставлен, всем я чужой и никому не нужен. А Попов все твердил и твердил об «отце небесном», милостивом, вселюбящем спасителе, который никогда не забывает своих заблудших детей… и меня он ждет, чтобы принять в свои объятия.
Я начал посещать церковь… Все с большим интересом слушал и все с большим доверием я воспринимал сладенько-умильные рассказы Попова о божьей помощи верующим, о разных чудесах, которым, по его словам, он сам был свидетелем. Я все больше верил ему, и мой разум все больше засорялся религиозными сказками.
Однажды Попов услышал, как я пою. Ему понравился мой голос.
— Бог сохранил тебя, считая духовным сыном своим (он говорил уже мне «ты»), для того чтобы ты своим голосом украшал службу божью, был служителем алтаря господня.
Он начал поручать мне чтение в церкви апостольских посланий, петь вместе с ним во время богослужения, брал с собой, когда совершал службы в домах у верующих, давал на дом для чтения книги по истории церкви и религии, «Жития святых», евангелие.
Чтение этих книг совершенно затмило мой разум. Принимая все, что написано в них, за истину, я потерял способность логично и критически мыслить. В то время мне уже казалось невозможным жить без веры в бога…
Окружающий мир и жизнь не интересовали меня. Они мне были безразличны, и я смотрел на них как на ненужную жизненную суету. Все мои стремления и желания были направлены уже только на то, чтобы угодить богу, заслужить его милость.
Служители алтаря господня — священники были в моем представлении людьми кристально чистыми и честными, которые, забыв себя, бескорыстно служат ближним своим. Мне хотелось быть таким же, посвятить всю свою жизнь и себя грешным людям, утешать и помогать им в бедах и нуждах, нести им свет Христа. С юношеским пылом я готовился к принятию священного сана. Всякий свободный час использовал для чтения и изучения «священного писания», устава церкви.
Наконец этот мой «наставник» и «просветитель» признал меня вполне подготовленным к принятию сана. Он дал мне рекомендательное письмо к благочинному Запорожского округа Федору Строцеву, который представлял кандидатов в священники архиереюв Днепропетровске.
Придя пешком в Запорожье, я расспрашивал встречных людей о ближайшем пути к собору — резиденции Строцева. Каждый по-своему объяснял кратчайший путь к кинотеатру, в котором разместился собор.
Проходя по одной из улиц разрушенного города, я был свидетелем ужасного трагического шествия. Окруженные со всех сторон фашистскими солдатами и полицейскими, шли изможденные люди. Женщины, старики и дети, худые, как скелеты, в лохмотьях, медленно двигались под грубые окрики своих мучителей.
Особую жалость вызывала одна, совсем истощенная старая женщина с распущенными седыми волосами. Прижимая к своей груди голого ребенка, она еле передвигала ослабевшие ноги, задерживая движение всех обреченных. Солдаты остервенело подгоняли ее нагайками. Удары сыпались один за другим. Она падала, затем подымалась и с обезумевшим взглядом, безучастно двигалась, прикрывая худыми руками тело ребенка. И лишь с почерневших ее губ срывались при каждом ударе душераздирающие стоны.
— Снова, душегубы, повели расстреливать евреев! — сказал стоявший около меня мужчина.
Страдания этих безвинных женщин, стариков и детей не могли сравниться даже с муками, которые мы переносили в лагерях военнопленных.
— О боже, почему ты не покараешь мучителей!? — так, в простоте своей, я молился, идя к собору.
Встреча со Строцевым состоялась в его кабинете. Он сразу же сказал, что не может уделить мне много времени. Поспешно ознакомившись с рекомендательным письмом и ни о чем не спрашивая меня, он написал мне командировочное удостоверение, дававшее право на проезд по железной дороге в Днепропетровск. Передав его мне, он принялся писать рапорт на имя архиерея о возведении меня в сан иерея. Я же между тем, находясь под впечатлением виденного, поделился с ним своими мыслями. Отец Федор, не перебивая, выслушал меня. Потом отложил недописанный рапорт, зло посмотрел на меня и строго сказал: — Осуждение действий законных властей будущему священнику не приличествует! Всякая власть поставлена богом, и мы не должны осуждать ее, ибо, делая это, мы осуждаем божье установление…
Подумав немного, он продолжал:
— Жестоко убивать детей… Но евреи, требуя распятия Христа, сами прокричали себе приговор: «Кровь его на нас и на детях наших». Потому-то власти тут ни при чем… Это воля божья!
Сделав это внушение, он взял чистый лист бумаги, что-то быстро написал на нем, вложил в конверт, заклеил и передал его мне со словами:
— Пойдете с этим письмом по той же улице, как идти на вокзал. Не доходя до поворота к станции, по правую сторону, будет дом с балконом и парадной дверью. Зайдете туда, отдадите письмо секретарю, получите от него ответ, принесете его мне.
Он не сказал мне ни о содержании письма, ни о цели поручения, а расспрашивать было неудобно. Я подумал, что это его какое-то частное дело и он просит оказать ему услугу. Найдя дом и подъезд, я, ничего не подозревая, смело открыл дверь, но не успел сделать и двух шагов, как с двух сторон был зажат двумя мужчинами в гражданской одежде, которые грубо спросили: — Что нужно? — Я отдал им письмо. Один из них пошел с письмом на второй этаж, а другой, не вынимая рук из карманов, стоял, не спуская с меня тяжелого взгляда. Через несколько минут мне приказали подняться на второй этаж и зайти в первую дверь справа. Открыв дверь указанной комнаты, я остановился в нерешительности: человек, сидевший за столом разговаривал по телефону. Услышанный разговор привел меня в ужас: «Строцев снова прислал на проверку… Да, собирается стать священником… Нет, он не уверен в нем… Хорошо, он подождет…» Окончив разговор, человек велел мне выйти в коридор, пройти к комнате 42 и там ожидать вызова. Проходя по коридору, я услышал из-за двери одного из кабинетов стоны избиваемого человека и грубую ругань.
Куда я попал по воле «святого отца», мне еще не было ясно, но все, что я видел и слышал, испугаломеня. Не имея никаких документов, кроме рекомендательного письма Попова, я представил себе, какая участь ждет меня, беглеца из лагеря военнопленных, если это станет известно после проверки.
Надо уходить, и как можно быстрее…
Независимой и уверенной походкой я начал спускаться на первый этаж к выходу.
Не знаю, что помогло мне уйти — или моя уверенная походка, или уверенный ответ: «Сказали прийти через час», — но меня выпустили.
Немного пройдя по улице, я спросил у прохожего, указывая на дом с балконом: — Какое учреждение размещено в том доме?
— Следственная часть гестапо, — ответил он мне…
Это был первый отрезвляющий урок!
Впервые жизнь показала мне, что не всегда благообразный и смиренный наружный вид принадлежит честному, справедливому «святому отцу», не всегда под золотым крестом бьется благородное сердце. Но ведь это был лишь первый случай, и поколебать моего идеала служителя бога он не мог.
К Строцеву возвращаться я теперь боялся. Оказавшись в таком положении, я решил попытаться использовать имевшееся у меня командировочное удостоверение.
Ехать с городского вокзала Запорожья было опасно: ведь при проверке удостоверения могли запросить обо мне Строцева. Пешком дойдя до станции Мокрой, я сел там в проходящий поезд.
По приезде в Днепропетровск я разыскал Троицкий кафедральный собор, во главе которого стоял епископ Димитрий Маган. На следующий день явился к нему на прием.
— Если экзаменационная комиссия, — объяснил мне владыка, — признает вас подготовленным к принятию сана и бог благословит, то я возведу вас во священный сан. А сейчас пройдите к отцу Виталию.
Это был секретарь архиерея, который вел все дела от имени владыки.
Кроме меня, как я узнал, был еще один кандидат в священники — Даниил Косоворотов, с которым на следующий день мы должны были сдавать экзамены. Экзаменационная комиссия состояла из трех человек: секретаря архиерея, настоятеля Троицкого собора протоиерея Владимира Капустянского и еще одного священника.
Первым спрашивали Косоворотова. Отвечал он плохо, но было видно, что отец Виталий стремился всячески помочь ему. А его мнение в комиссии было решающим. Даниил получил отличные оценки. Такое отношение отца Виталия к Даниилу я воспринял как бескорыстное желание помочь нам, как его доброту.
Пришла очередь отвечать мне. Но «добрый» отец Виталий вдруг почему-то неузнаваемо изменился. Из доброжелателя он превратился в очень строгого и придирчивого экзаменатора. Однако не только по программе семинарии, но и на каверзные вопросы Виталия я отвечал хорошо.
Вместе с Косоворотовым мы вышли из собора, обмениваясь впечатлениями об экзаменах. Он вдруг спросил меня: