Еще не так давно весь машинно-тракторный парк моего родного колхоза «Родина» состоял из нескольких тракторов, двух-трех автомашин и пары комбайнов. Нынче в колхозе количество автомашин и других самоходных агрегатов исчисляется уже десятками. Разве нельзя с такой техникой строить дороги хотя бы и своими силами, без специальных капитальных вложений? Конечно же, можно. Особенно в межсезонье и в зимнее время, когда происходит свертывание основных сельхозработ. А сколько техники находится на предприятиях и в руках специализированных организаций! Если бы всю простаивающую технику хотя бы время от времени собирать в кулак, в дорожном строительстве можно бы многое сделать.
Вывод из всего сказанного напрашивается сам: необходимо покончить с распылением средств, выделяемых на дорожные дела. Такое распыление как во времени, так и по расстоянию обходится государству слишком дорого. Надо как можно быстрее объединить и укрепить дорожные строительные организации, дать им хорошие кадры, добрую технику, может быть за счет колхозов, совхозов, предприятий и специализированных государственных организаций. Это очень скоро обернется пользой для тех же организаций, не получивших лишний кран или бульдозер. Наконец, научные рекомендации, где они? Кто научит строителей быстрее, дешевле и добротнее строить ту или иную дорогу? Проектные дорожные организации зачастую относятся к нуждам дорожным формально. Иногда они лишь огребают деньги, взамен на свои скороспелые контурные проекты (не буду приводить примеров из-за недостатка места).
* * *
…Об этом и многом другом рождаются мысли, когда мчишься с холма на холм по Валдайской возвышенности, к Ростову и Ярославлю. И дальше, к Вологде. Дорога стремится к Белому морю на север, и климат меняется с каждым часом. В Вологодской области, к примеру, уже не встретишь московского краснолесья. Но о том, на что способна наша северная земля, можно узнать в таких деревнях, как Слобода Грязовецкого района или Огарково Вологодского. Крестьяне собирают здесь устойчивые урожаи в тридцать — сорок центнеров хлеба с гектара. Хотя здешняя земля шесть месяцев в году покрыта снегом и льдом.
Север? Да! Но еще в XVII веке, а может, и раньше северные крестьяне производили товарный хлеб. Они продавали зерно в Скандинавию. Северо-Запад России может стать зоной устойчивого земледелия. Не менее устойчивого, чем, скажем, Казахстан и Кубань.
1979
ПРОТИВ ЗЕЛЕНОГО ЗМИЯ
Надо иметь развитое воображение, чтобы представить тысячи развалившихся семей. Искалеченный быт. Горе детей, которых променяли на водку безответственные отцы, а иногда не менее безответственные матери. Производство, страдающее от оглушенных алкоголем, дряблых работников. Шоферские баранки, крутящиеся не в ту сторону. Прямые человеческие жертвы, потерянное здоровье. Курение, обычно в большой мере сопутствующее пьянству и уносящее с ним вкупе обычную радость жизни. Половые, моральные и прочие извращения. Наконец, тысячи физически ненормальных детей, зачатых на пьяном ложе и рожденных отнюдь не на радость обществу.
Можно ли забывать обо всем этом? Нет, все это у любого здравомыслящего человека не может вызвать восторга… Недавно, беседуя с председателем одного из народных судов, я услышал несколько любопытных цифр. Оказывается, в районе количество разбираемых дел по статье 206 (хулиганство) в общем объеме судебных дел занимает первое и главное место. Число осужденных по этой статье также самое высокое в общем объеме осужденных. Далее председатель суда сказал мне, что дела по этой статье на сто процентов связаны с пьянством…
И мне вспомнились многие кампании борьбы против пьянства, которые ничем не заканчивались. Что-то уж больно быстро выдыхались наши писатели, публицисты, социологи. Обменявшись мнениями, они опять успокаивались, словно бы ничего и не было, словно бы зло исчезло.
А зло, оно и не думало исчезать. Каких только причин мы не открыли, рассуждая об этом зле! Одни из нас утверждают, что пьем много потому, что стали богаче жить. Другие считают пьянство неким национальным атрибутом, — мол, всегда так было, что русский пьет перед едой, а прочие европейцы после. Третьи искренне думают, что виноваты «боевые сто грамм», которые выдавались во время войны, — это они, мол, наплодили алкоголиков… Четвертые говорят еще о чем-либо, пятые вообще ничего не говорят. И делают вид, что никакой проблемы не существует. Многие даже очень умные товарищи думают об этом с некоторой не то чтобы гордостью, а так, как-то любовно. Вот, мол, мы какие удалые, пьем больше всех, но и дело знаем. Они не прочь иной раз процитировать Бориса Корнилова, как сделал это журнал «Кругозор»:
Водка, что ли, еще? И водка!
Спирт горячий, зеленый, злой!
Нас качало в пирушках вот как,
С боку на бок и с ног долой!
Нашли чем гордиться! (Конечно, тут очень легко сбиться на демагогию, ведь стихотворение, в общем-то, не о водке, а о другом.) Все равно, примечательное стихотворение! Другой поэт, словно бы перед кем-то оправдываясь, с горечью пишет:
Был бы там,
Решился бы, спросил я,
Отчего был дед на зелье лют,
Почему сыны твои, Россия,
Больше всех на свете водку пьют?
Почему? В самом деле, почему?
Оказывается, что:
Не надо удивляться.
Наши деды по нужде, поверь,
Пили столько, что опохмеляться
Внукам их приходится теперь.
Вероятно, в строфах есть другой, переносный смысл: ничего нет вреднее прямолинейности в разговоре о поэзии. Но я пишу не критический разбор, а статью о пьянстве. Поэтому позволю себе еще одну выдержку. Послушаем же, что говорили сами наши деды, которые, если верить поэту, пили больше, чем мы, то есть их внуки:
«Всем ведомо и всему свету давно проявлено, какая беда — пьянство. Философы мысль растрясли и собрать не могут. Чины со степеней в грязь слетели. Крепкие стали дряблые, надменные опали. Храбрые оплошали, богатые обнищали.
…Вняться надобно всякому мастеру, какова напасть пьянство. Ум художному человеку сгубит, орудие портит, добытки теряет. Пьянство дом опустошит, промысел обгложет, семью по миру пустит, в долгах утопит. Пьянство у доброго мастера хитрость отымает, красоту ума закоптит. А что скажешь — пьянство ум веселит, то коли бы так кнут веселит худую кобылу».
Слова эти подлинно народные. Они взяты замечательным писателем и фольклористом Борисом Шергиным из рукописного «Устьинского правильника» — свода морских правил северных крестьян. А слова у наших дедов отнюдь не всегда расходились с их делами. Еще на моей памяти в предвоенное десятилетие годовое потребление водки на душу было во много раз меньше, чем теперь. И это совсем не из-за того, что тогда жизненный уровень колхозников был значительно ниже. Говорю это потому, что многие объясняют рост пьянства в послевоенные десятилетия ростом народного благосостояния.
Я хорошо помню тогдашние деревенские праздники. Не скажу, что их было меньше, чем теперь, совсем нет. Однако солидность праздника, мера веселья на нем совсем не зависели от количества опорожненных бутылок. Застолье в четверо мужчин обходилось за целый вечер самое большое двумя-тремя четвертинками. Пили крохотными рюмочками, а не стаканами. Причем хозяин вовсе не торопился их наполнять. Зато стаканы с пивом и суслом стояли все время наполненными. Пьянчужек, которые имелись, конечно, и в то время, выставляли из-за стола на волю либо заставляли «протрястись», то есть проплясаться. Промежутки между тостами мерились как этими плясками, так и длинными, протяжными грустными и веселыми быстрыми песнями. (Однажды я засек время: одну лишь песню «Эдакой ты Ваня» пели больше десяти минут. Таких песен наши крестьяне знали множество.) Прибавим еще обстоятельные, по-крестьянски неспешные разговоры, объяснения, ритуалы потчевания, — каковы же выходят промежутки между рюмками? Считались позором припрашивания, провокация на ускорение либо персональная внеочередная рюмка.
Все это я хорошо помню, это были 30-е годы. Если же взять еще более ранний период, то, как рассказывает моя мать, тогда холостая молодежь, а также и женщины вообще ничего не пили, кроме пива и сусла. Считалось вредным и неприличным. Народные обряды, крестины, поминки, сорокоусты обходились либо одной, довольно обильной едой, либо чисто символической выпивкой. Даже свадебный ритуал не представлял пьянке особого простора: каждое подношение перемежалось большим и весьма сложным действом с участием свах, дружек, девичьего хора, всевозможных божаток, тысяцких и т. д. Лишь последний, заключительный свадебный аккорд сочетался с выпивкой, причем жениху и невесте и тут положено было оставаться трезвыми. И стоит только пожалеть, что теперешние вологодские свадьбы свелись лишь к этому последнему аккорду, да и то в его оскопленном, урезанном виде…
Зачем же мы сваливаем вину на дедов? Нет, деды тут ни при чем, они не несут ответа за пьяных внуков.
* * *
Испокон веку народ в сказаниях и былинах самых жестоких своих врагов рисовал в фантастическом образе многоглавого змия, пожирающего людей. И, наверное, не случайно зло, связанное с пьянством, назвали в народе «зеленым змием». Ведь всем известно, что змий этот пожирает людей, иногда и самых талантливых. На мой взгляд, самое страшное — это то, что пьянство лишает человека главного в нем: его общественной активности. Человек становится ко всему равнодушным, даже к собственным страданиям.
У меня есть один знакомый колхозник — кузнец, хорошо знающий свое дело, имеющий великолепную семью. Добрый душой, трудолюбивый и уважаемый всеми человек. Но вот беда, его уже много лет боятся приглашать в гости. Выпив немного, он еще ничего, поет, замечательно пляшет. Но за одной стопкой обычно следует другая, потом третья, четвертая, и он понемногу преображается, становится просто нетерпимым, лезет в драку со всеми подряд. И тогда его стараются быстро-быстро споить, чтобы он поскорее свалился и уснул. Естественно, после этого он становится совсем безопасным как для хозяев, так и для гостей. Спит, и с ним можно делать все, что угодно и кому угодно…