Место для нового драмтеатра выбрано также неудачно. Мощный его объем, на фоне которого совсем потерялись очертания великолепной церкви Иоанна Предтечи, выглядит весьма неуместно. Для многих вологжан непонятна и поспешная ликвидация бывшего кинотеатра имени Горького. Этот собор, вероятно по чистой случайности не оказавшийся под охраной, конечно же имел архитектурную ценность, его вполне можно было восстановить. Но его уничтожили. Я уж не говорю о бесконтрольном сносе деревянных зданий. К ним в Вологде относятся особенно недоброжелательно. Под видом бесперспективности и большого так называемого процента износа строители намереваются постепенно уничтожить всю деревянную Вологду.
Конечно, каждому, кто защищает деревянное зодчество, очень трудно рассчитывать на симпатии общественности. Ведь большинство деревянных домов действительно не благоустроены. Они обветшали, так как десятилетиями были предоставлены сами себе. Значит ли это, что деревянный дом вообще не может конкурировать с современным блочным? Нет, не значит. Можно на примерах легко убедиться в том, что при правильной эксплуатации деревянный дом служит очень долго. Разумеется, снести «больной» дом легче, чем его «вылечить». Но, во-первых, деревянные дома зачастую сносятся не из-за обветшалости, а из-за того, что строителям просто понадобилось место. Во-вторых, многие деревянные дома можно не только восстановить, но и благоустроить, сохраняя имеющуюся в городе жилплощадь. Речь, конечно, идет не о тех приземистых развалюхах, которые сносятся десятками. О них никто не жалеет. Речь идет о домах по списку доктора искусствоведения П. А. Тельтевского и о прилегающих к ним кварталах, которые в значительной степени формируют физиономию города. многие здания по этому авторитетному списку уже снесены, другие ожидают своей участи. Если же учесть то обстоятельство, что многоэтажность не гармонирует с двух- и трехэтажной, в том числе и каменной, застройкой старой Вологды, то угроза полной перестройки города окажется реальностью.
* * *
Однажды в Вологде обсуждался Генеральный план застройки города, разработанный институтом «Ленгипрогор». Обсуждался на выездном заседании Комитета по делам строительства. К сожалению, говорили, в основном, авторы проекта и представители Комитета, далеко не всем представителям общественности удалось высказаться. Формально все выступавшие признавали необходимость бережного отношения к сложившейся и имеющей громадное значение архитектуре города. Но практически одобренный на заседании генплан во многом игнорировал постановление Совета Министров РСФСР об особенно ценных в историко-архитектурном смысле городах. Он, то есть генплан, предлагал узаконить снос целых кварталов Вологды, а также строительство многоэтажных зданий, что неминуемо приводит к архитектурной диспропорции. В целях экономии городской площади, насыщенной инженерными сетями, планировщики и строители, конечно, не замедлили снести имеющие архитектурную ценность кварталы и построить многоэтажные здания рядом с двухэтажными, игнорируя элементарные художественные и эстетические требования.
Кроме того, генплан предусматривал в будущем конкурс на так называемую застройку центра. Но что значит эта застройка? Застраивать можно пустыри и отведенные для микрорайонов участки. Термин же «застройка центра» как бы заранее подразумевает то, что центр этот в теперешнем виде никуда не годится, и его нужно застроить заново. И если допустить правомерность «застройки центра», то какой же смысл и в термине «Охранная зона» центра?
Проектировщики «Ленгипрогора», а также авторы памятника, воздвигнутого на площади Возрождения, словно бы задались целью начисто перестроить наш город…
Вологда, как и другие старые русские города, конечно же будет строиться, расти вширь и дополняться новыми микрорайонами и поселками. Этот процесс необходим и естествен. Но одновременно мы должны сохранить для потомков и те бесценные достижения в деревянном и каменном зодчестве, которые оставлены нашими пращурами. Оставлены на нашу совесть и сердечное бережение.
1975
ВСПОМНИМ ДЕТСТВО
Учителю не так просто быть понятным и близким. Иные так и доживают до пенсии, не познав величайшей радости педагога: быть понятным и близким. Частенько это происходит из-за профессионального и возрастного снобизма. Учитель побаивается спуститься к детям с высоты своего учительского авторитета. И тогда холодная отчужденность становится для него элементом методики. Другие — наоборот — из боязни выглядеть отсталыми и ретроградами впадают в излишний демократизм. А это влечет за собой еще большую опасность — фамильярность. Отсюда — два, совсем разных стиля. Но стилизация в педагогике, как и в литературе, ни к чему хорошему не приводит… Подлинный педагог не бросается ни в ту, ни в иную крайность, он владеет как бы и тем и этим.
В обучении нынешней молодежи меня больше всего настораживают некие «ножницы», явный разрыв между духовно-нравственным и информационно-познавательным. Критерий образованности мы занизили до опасного предела, игнорируя именно нравственное начало.
Парадоксов в народном образовании не меньше, чем в экономике или в социологии. (В разговор о парадоксальности так и просятся такие темы, как тема «продленки», школ-интернатов, тема так называемого всеобуча и т. д.) Казалось, что с введением уроков труда, с политехнизацией школы отношение выпускников к физическому труду постепенно изменится к лучшему. Однако же большинство десятиклассников по-прежнему не очень-то стремятся в доярки и слесаря. В чем дело? А дело в том, что отношение к труду зависит не столько от раннего умения владеть трактором или доильным аппаратом, сколько от духовного уровня школьника. Уровень этот легче достигнуть с помощью Льва Толстого и Пушкина, чем с помощью других каких-либо способов. Воспитанный нравственно человек уже не будет чураться никакого труда, в том числе и грязного, и физически тяжелого — таково уж свойство высокой нравственности! (Конечно же, оно отнюдь не единственное.)
Правда, из любви к художественной литературе мы склонны преувеличивать то место, которое она фактически, а не теоретически занимает в жизни. (Мы — это писатели, журналисты, библиотекари, книголюбы. И, разумеется, учителя-словесники.) Давайте переберем в уме всех своих знакомых. Так ли уж каждый из нас любит и понимает литературу? Я, например, знаю очень многих инженеров и административных работников с высшим образованием, которые совершенно не интересуются художественной литературой. Они ничего, кроме газет, не читают, а если и читают, то только в дороге, чтобы убить время. Для убийства же своего времени, согласитесь, вовсе не обязательно читать романы Фолкнера. Так что если художественная литература — это проявление жизни, жизни по преимуществу духовной, то само по себе умение читать еще не признак высокой грамотности и духовной культуры.
Выражение «литература и жизнь» давно стало идеологическим штампом. «Жизнь и литература» прозвучало бы справедливее, ведь литература, какая бы она ни была, все равно всегда останется лишь составной частью нашей жизни. Кроме того, духовная жизнь народа не ограничивается художественной литературой. История и язык, искусство и музыка для воспитания подлинной нравственности нужны педагогу в той же степени. Почему же тогда отечественная и зарубежная история преподается у нас с такой ничем не объяснимой скоропалительностью? А русский язык уже в девятом классе полностью уступил свое время и место всевозможным формулам и т. д.
Говорить о положительном значении гуманитарных наук даже как-то совестно… Это такая древняя и в то же время по-молодому крепкая истина. Только ведь и книга книге рознь. Более того: в наше время на необозримом книжном поле посеяно и цветет множество сорняков. Воспитатель, то есть учитель, обязан научить школьника не только читать, но и как, и что, и в какой последовательности читать.
За короткие школьные годы невозможно освоить даже малую часть невообразимых богатств художественной литературы. Поэтому хороший учитель лишь успевает за эти годы разбудить в школьнике интерес к чтению, разжечь желание читать, заронить и выпестовать эстетический вкус, выработать у ребят чутье на художественную правду. Такой духовно разбуженный в школьную пору ученик все остальное сделает уже сам. Сделает, может быть, больше, чем предполагал воспитатель. Для учителя, наверное, ничто не может быть прекраснее такой неожиданности.
Вернемся, однако ж, к той поре, когда для человека все только лишь начинается, если иметь в виду школу, а не семью.
* * *
— Дяденька, сколько часов? — малыш в синтетической курточке терпеливо стоит на дорожке сквера. Двое его приятелей — тоже. Все трое, может быть с замиранием сердца, ждут моего ответа. На следующий день — опять тог же вопрос но мальчик уже другой. Я спрашиваю, сколько ему лет. Он показал мне ладошку, пять растопыренных пальчиков, вымазанных пастой от авторучки. Потом вспомнил что-то и добавил еще один пальчик — с левой руки…
Итак — всего шесть лет. Но как это мало для детства! Между тем даже в этот период современный ребенок редко бывает совершенно свободным, непосредственным. То есть счастливым. Многие из детей уже в этом возрасте тратят уйму сил в борьбе против садика, непосильных обязанностей, регламентации. Но я убежден и буду спорить с кем угодно, что во младенчестве и в детстве человек обязательно должен быть счастливым. Обязательно! И о» счастлив, если у него есть рядом отец и мать, если он пробуждается не по будильнику, если не голоден и может играть столько, сколько ему хочется. Не так уж и много надо для детского счастья. Но как рано у нынешних детей появляются обязанности, отнимающие время у стихийных детских восторгов, как быстро дети лишаются своей детской сути, превращаясь в маленькие копии взрослых! Стремясь как можно раньше нагрузить детскую душу знаниями и обязанностями, мы не доверяем нашим детям, глушим в них творческое начало… И в общем итоге частенько обрекаем их на духовную бедность. Ту самую бедность, из которой позднее многие люди так и не сумеют выкарабкаться…