Это он из вредности. Из упрямства. Ника не могла не нравиться. Она такой создана, ее нельзя не хотеть. Это против природы. Чтобы сестра ему нравилась, а она, Ника — нет? Конечно, это противоестественно. Да, это именно то слово — противоестественно. Это все его упрямство!
Если бы они встретились позже! Все было по-другому. Он с самого начала отнесся к ней несерьезно, как к ребенку, хотя она, конечно, уже не была ребенком. Ей следовало по-другому себя вести, чтобы он сразу понял — она не ребенок.
Да, ей было всего шестнадцать. И она не могла ждать, потому что рядом с Иваном то и дело возникали какие-то девушки, и одна из них просто-напросто опередила бы ее. Поэтому Ника не стала ждать. И все испортила. Как же она потом казнила себя за это!
Ничего бы не было потеряно. Это раньше она, глупенькая, думала, что если человек женился — все. И ничего не поделаешь. Теперь она точно знала, что это не так. Если бы он узнал ее взрослой — не устоял бы. Ушел бы и от жены, и от кого угодно! А так — она навсегда осталась маленькой сестренкой, с которой ничего нельзя. Ринка сколько угодно может утверждать, что они встретились случайно. Они потому и встретились случайно, что она тогда, раньше, свела их, показала друг другу!
Он упертый. Упрямый. Он не желает понимать, что все давным-давно изменилось. Просто потому не желает, что однажды он решил так, и не иначе. Дурацкое самолюбие не позволяет ему думать иначе, глупое, тупое, ослиное мужское самолюбие!
И что же прикажете с этим делать?
Ника привстала на четвереньки и подпрыгнула, потом еще раз. Кровать не заскрипела. Совершенно. Кровать была соблазнительно упругой и не скрипучей. Спать на такой, наверное, здорово. От этой мысли она помрачнела. Им, наверное, очень удобно здесь спать, вдвоем, на этих дурацких разноцветных простынях!
Если бы — не сестра. Другая женщина — пусть. Но — сестра? Сестра каждый день кормит его ужином, а потом ложится с ним в эту постель. Она ведь, сестра, занимает чужое место, ее место, и считает, что так и надо!
Набежали слезы, и Ника вытерла их ладонью.
Тут взгляд ее упал на часы. Уже пора. Она едва не упустила время!
Она заработает много денег! Вот тогда они все попляшут. Они ведь к ней, как к убогой, относятся, дескать, ничего она не может и не умеет, только у мужа на шее сидеть. А она на голову выше их всех, лучше их всех, умнее, тоньше. Она и может, и умеет все.
Ника набрала номер, и когда ответили, заговорила в трубку по-немецки.
Когда вернулся Иван со своим хлебом, все было сделано. Ника собрала бумажки, которые выплюнул факс — бумажек получилось много, потому что связь несколько раз обрывалась, — скатала их и спрятала в сумку. Постель она тоже аккуратно заправила.
— У тебя все? — Иван заглянул в спальню. — Отлично. Сейчас я быстро съем что-нибудь и отвезу тебя. Ты будешь есть? Сардельки с капустой, еще картошка с грибами.
Она медленно покачала головой.
— Я бы чаю выпила. У тебя есть?
— Только заварил. Наливай, как тебе нравится, — он подвинул Нике пустую чашку.
Та налила себе чай, взяла печенье из вазочки, но не села за стол, а отошла к окну, повернувшись к Ивану спиной. Пила чай, откусывала печенье крошечными кусочками и смотрела на улицу.
По правде говоря, ей очень хотелось есть, аж живот сводило от голода. Сардельки были толстые, аппетитные, с полосками поджаристой корочки по бокам, и вместе с капустой они пахли так, что голова кружилась, и тушеная с грибами картошка в широком обливном казанке тоже была аппетитной, а она, Ника, ничего не ела практически с утра. И как было бы хорошо махнуть на все рукой, сесть напротив Ивана за стол, и нагрузить себе на тарелку щедрую порцию и того, и другого!
Она не смогла бы есть при нем. Сидеть и жевать сардельку? Нет, конечно.
У нее фигурка — как у статуэтки, тонкая, девичья. И все — ради него, между прочим. Ника боялась измениться, потому что тогда она перестанет нравиться. А она ведь ему нравится. Просто он — осел упрямый.
Регина после родов поправилась почти на двадцать килограммов. А Ника — нет. Совершенно. Два, три килограмма — не в счет, этого даже не видно. Она решила тогда, что уж теперь-то Иван поймет, что к чему, и все встанет на свои места. Он ведь нормальный мужчина? У него есть глаза?!
Женщина, которая жует сардельку, нравиться не может. Прихлебывать чай — это еще ладно. Теребить вилкой кусочек торта, изображая отсутствие аппетита — тоже куда ни шло. Это же старая истина. Этому еще Скарлетт ОХара учила чернокожая нянька!
Тогда, раньше, Ника все наблюдала за Региной — похудеет та или нет? Заговаривая с мамой, сокрушалась, как же теперь сестра будет такой толстой? Куда она смотрит, разве можно?! Мама тоже начала вздыхать и сокрушаться, переписывать для Регины диеты, даже врача ей нашла, который лечил иглоукалыванием. На диеты сестра садиться не стала, к врачу не пошла, зато почти совсем перестала бывать у родителей. Только Иван заходил иногда, по выходным, к отцу, какие-то были у них дела, и почти всегда он заставал там Нику. Теща кормила его чем-нибудь вкусным, что Ника приготовила — она специально выискивала рецепты, чтобы приготовить новое, интересное. Мама восхищалась — ну, какая же молодец дочка! Иван просто ел и говорил спасибо. Еще мама спрашивала — как там Риша, совсем не похудела? Или, все-таки, хоть чуть-чуть?.. Иван пожимал плечами. Ника ликовала. Ей казалось, что получить свое — дело какого-то года, может, двух. Совсем недолго.
Рина похудела через несколько нет, как-то постепенно, незаметно, и ни разу не поплакалась на свою фигуру, и не рассказывала про способ, который ей помог. Вроде бы — так как-то, само собой. Когда Ника впервые увидела ее стройную, в джинсах, играющую с Виталиком в волейбол на траве — они впервые за долгое время вместе выехали на природу — так вот, Ника села и заплакала…
— Может, поешь все-таки? — поинтересовался Иван, прикончив свою порцию.
— Нет, спасибо. Я сегодня хорошо пообедала. До сих пор не хочется.
— Тогда пошли?
Хотя бы из вежливости не торопился выставить ее за дверь! Набил наскоро брюхо, и заявляет — пожалуйста, на выход.
Она первая прошла в прихожую, сдернула свою шубку с вешалки и торопливо надела. Прислонилась к двери, ожидая, пока он оденется. Сумку с полученным факсом она прижала к груди.
Пусть он такой осел. По крайней мере, он ей помог. Она теперь будет если и не богатой, то, хотя бы, свободной. У нее будут собственные деньги — это и значит быть свободной! И счастливой.
У него новая куртка, она заметила. И выглядит хорошо. Такая вещь может быть у мужчины, который понимает толк в жизни. Если бы он был с ней, у него были бы только такие вещи.
Она сказала:
— Красивая куртка. Тебе идет.
— У твоей сестры хороший вкус.
— Неужели?! Это она купила, да? — Ника рассмеялась, и Ивану это не понравилось. Должно последовать продолжение.
И точно.
— Тогда ладно, — Ника милостиво улыбнулась. — А то ведь я, правда, решила, что она себе кого-нибудь завела. Телефон такой у нее, штучки разные, смотреть даже стала по-другому. Видно, я ошиблась. Мужчины не покупают обновки мужьям своих женщин. Или покупают?..
Сгрести ее и выкинуть за дверь, вот что нужно сделать…
Он посмотрел так, что Ника испугалась. Конечно, не следовало так говорить.
Ее просто понесло. Она развлекается так, разве не ясно? Шутит. Ничего страшного. Может она позволить себе хотя бы пошутить, если больше ничего нельзя?
Он вспомнил про духи и подумал, что запросто может выйти из себя, если она не прекратит сейчас же.
— Ринка растранжирила премию, — объяснил он ровным голосом. — Так иногда поступают даже самые благоразумные из вас.
Стоило побороться за то, чтобы сохранить хрупкое равновесие между ними. Без ссор, без этой душераздирающей музыки нервов. Это дорого обходится. Потому что они родственники.
Словно не слыша, Ника весело продолжала:
— Имей в виду, когда у женщины меняется взгляд — это серьезно. Думаю — ну, наконец-то. Пора бы уж. А ты, конечно, никогда в жизни бы не догадался!
Она уже не могла остановиться. Точнее, могла, конечно, могла. Но зачем? Что ей за это будет?! А так — хоть какое-то развлечение. Пусть злится, только не будет таким… Таким серьезным и насмешливым, таким равнодушным. Помогает ей, благодетель!
Он ее неприкрытой наглости он даже растерялся. Ника смотрела в упор, улыбалась и ждала, что он ответит.
— Что б ты понимала в колбасных обрезках, — бросил Иван со злостью.
Просто он не нашелся, что более подходящее сказать, и это тоже злило.
Мысли о том, что сказать, приходили к нему уже потом. Постфактум. Вовремя — почти никогда.
Он ведь уже успокоился. Она по-хорошему — значит, и он по-хорошему. А теперь ей, что же, снова башку снесло?
Ника перестала улыбаться.
— Если она тебя бросит, приходи ко мне. Я серьезно предлагаю. Тебе понравится, вот увидишь. А с Виталькой мы договоримся. Он не очень расстроится, ты же понимаешь! Если даже не бросит — все равно приходи. Я тоже напою тебя чаем, там, или кофе!
— Перестань пороть чушь, если хочешь…
— Это не чушь. Это чувство, проверенное временем. Кстати, я их застукала. Наши половины целовались и мило ворковали, и им было хорошо.
— Прекрати.
— А почему, собственно? Ты не веришь мне?
— Однажды мы договорились, а слово надо держать.
— Нам надо быть вместе. Может быть, разочароваться друг в друге, наконец. Нам это нужно…
— Только не мне, — перебил он. — Если ты хочешь, чтобы я тебя отвез…
— Да не хочу я, — она отпрянула от его руки, расхохоталась, а глаза ее были блестящие и мокрые. — Ты и так мне страшно помог, спасибо тебе большое! Я на углу такси поймаю, тут их прорва, пустых. Ты совсем глупый, да? Когда останешься у разбитого корыта — вспомни, что у тебя есть я. Все, счастливо оставаться.
Она выскочила за дверь, захлопнув ее с треском.
Иван тихо, сквозь зубы, выругался, ткнул кулаком в стену.